О Колоскове, Горбунове, Логинове: – Они считают себя по-прежнему самыми культурными людьми. Это они сами думают, а этого что-то не видать(!). Культура внутренняя обязательно видна снаружи. О Меренкове: – Его стоит здесь «пропесочить» так, чтобы он вышел отсюда другим. О Грачевой: – Не поняла наших задач и менее внимательна, чем необходимо. Шансы «вытянуть» на «тройки» есть. О поведении дома: – Прочитала моя мама этот пункт и говорит: «Вы бы это вычеркнули из ваших заповедей» (не верит в возможности его выполнить). О Лобанове: – Взялся за ум, работает в полную силу. 14 января 1959 года Уже 1959 год. Декабрь кончался очень напряженно, и я не сумела закончить запись о собрании. Продолжу, то что вспомню. Горбунов возмущен характеристикой Галахова: – Мы не считаем, что мы самые культурные. Ты нас так можешь оскорбить(!). Галахов: – Факты: твое поведение в библиотеке. Поведение на уроке английского языка: «выторговывание» отметок. С урока английского языка выгнали. Поведение Колоскова: грубость Лидии Андреевне. Вам тоже нужно лучше учиться. На середину выходит Меренков. Класс доволен: что-то сейчас он скажет. Меренков говорит спокойно, размеренно, он ничуть не взволнован, слова подбирает четкие и ясные – в этом есть определенный «шик», бравада. – Немецкий я не учил весь прошлый год и не сумел наверстать упущенное. Спрашиваю: – Почему отказался от помощи Ф.М.? Нагло: – По семейным обстоятельствам! С места кто-то: – Тебе дороже драм кружок? Меренков громко и с возмущением: – Что ты на меня усмехаешься! Кто-то: – Почему тебе не дороже честь класса? Меренков упрямо: – Я занимался. Мягче, нежнее: – Я класс уважаю. Мне неприятно, что я подвел коллектив. Если бы я изучал немецкий язык в том году… Восков: – Сколько занимает у тебя времени драмкружок? Да разве это главное? Учиться главное. Нужно было бросить драмкружок. Ты не справляешься и с тем и с другим. Меренков грубо Воскову: – Мог бросить драмкружок, но не бросил. Почему ты мне раньше не сказал до собрания… Идет словесная перепалка. Симпатии на стороне Меренкова. Он почти герой. С задних столов слышатся реплики Симонова, Лисицына… Шумно, бестолково. У нас на собрании снова Геннадий Павлович. Он спешит. Берет слово. Говорит убедительно, мягко о том, что его неприятно поражает, что в классе есть двойки. Говорит о Меренкове, останавливается на вопросах, затронутых Галаховым. Ребята слушают внимательно. Когда ушел Геннадий Павлович, страсти разгорелись. Ставим два самоотчета. Выступает Шура Салосин. Улыбается от смущения. Явно чувствует себя обнаженным от того, что говорит искренне: – Пришел я после того собрания, по заповедям. Решил жить по-новому. Но… (улыбается) ничего не получилось. Затем он уточняет, что у него не получилось. Я начинаю «закипать»: вижу мальчишка не «в себе», волнуется, а Меренков, Симонов, Лисицын улыбаются ехидно, переговариваются. Им явно противно, что Шурка так разоткровенничался. «Закипаю» и «закипаю», чувствую, сейчас «взорвусь»… И встаю к столу. Уже покраснела от злости. Говорю резко о самом плохом, о равнодушии. О том, что Шурке никто не желает помочь. О наглости Меренкова, который сегодня не получил должного урока. О том, что мы решили соревноваться «на бумаге». Резко кончаю выступление тем, что формально таким делом заниматься нельзя. Что лучше пойти и взять из сейфа директора наши высокие обязательства. Так будет честнее. А если продолжать – то по-настоящему. То есть помогать друг другу быть настоящим человеком. Сказала и испугалась. В классе произошло нечто, ошеломившее меня. Встал Симонов и, смотря в сторону, сказал, что с соревнованием у нас не получается и что «пора кончать», что «это трудно». Чувствую, что Симонова поддерживают, по глазам вижу, по улыбкам облегчения, по репликам. Ну, думаю, крах, всё кончено. Председатель собрания собирается голосовать… Десятки мыслей пролетают, хочется еще выступить, сказать, что это для нас очень важно, соревноваться во что бы то ни стало! Но не встаю, не говорю, молчу и жду. Только бы оттянули голосование… Напряженные минуты. Внутренне ругаю себя за опрометчивость, за резкость. Ведь знала, что нет тыла. Зачем предложила опасную дилемму. И вот просит слово Л.Лобанов. Он начинает размеренно и твердо: – Представим себе, что машинист однажды взялся довести до определенного пункта тяжелый состав. И вот на одном из подъемов ему стало тяжело, невмоготу… Что делать? Остановить состав на подъеме нельзя, он поползет вниз – это катастрофа. Можно по селектору попросить облегчить состав, но тогда сорвется режим движения, и где-то не получат необходимого груза. А не лучше ли превозмочь усталость и довести состав до конца? Класс притих, все сосредоточенно смотрят на Лобанова. А он продолжает. – На прошлом собрании, где мы утверждали заповеди, я вел себя реакционно. А пришел домой, поразмыслил и решил попробовать! У нас наметился явный подъем, нам тяжело. Остановиться – значит поползти назад к безобразным событиям 9-го класса. В классе благоприятная, одобряющая тишина. Лобанов говорит о подъеме среди молодежи страны. – А мы будем плестись в хвосте? А что скажут в школе? Бахвалились, вызвали соревноваться 9-ые классы, а сами – в кусты? – Нет, – заявляет он непреклонно, – соревноваться надо! Трудно передать мое состояние. Я счастлива и чуть не плачу от радости. За много лет работы в школе я ни разу не слышала такого нужного и верного выступления, такого политически отточенного и простого по мысли и чувству. Класс, по-моему, вздохнул (или мне это показалось), и Горбунов в своей артистической манере выразил благодарность Лобанову. Голосование было снято, оно показалось мелким и смешным. Голосовать жить или умереть – смешно! Глупо! Есть, продолжать трудное дело! Конечно, я не выдержала и, заключая, назвала выступление Лобанова большевистским. Долго не могла уйти домой. Всё крутилась вокруг Валентины Григорьевны. Всё говорила, говорила ей. И столько нашлось для «моих» хороших слов, уйма. Словом, я была на «седьмом небе». И все вокруг радовались и улыбались: и директор и завуч и учителя… Здесь я пока остановлюсь. Дальше писать трудно. Во-первых, сейчас второй час ночи, а во-вторых, события последние не для радостного пера. Нужно ещё чуть-чуть отодвинуться от них, посмотреть «издали». Вы – наша смена 15 января 1959 года