Глава 11 Уэллс – Уэллс? – Кто-то дергал его за руку. – Эй, Уэллс! Уэллс резко открыл глаза, и последние ошметки сна улетучились. Там, во сне, он плыл по каналу Венеции. Или нет, погодите, ему снился бой, и он скакал на лошади бок о бок с Наполеоном. Над ним стояла Кендалл, но Уэллс, поднимаясь на ноги, не обратил на нее ни малейшего внимания. Наземница – Саша – была там же, где он ее оставил, она никуда не делась за ночь. Впрочем, со связанными ногами особенно не разбежишься. Она по-прежнему сидела, прислонившись к дереву, а лицо ее было непроницаемо, словно девушка специально тренировалась, чтобы мимика не выдавала мысли. Все что ему в конце концов осталось – это вместе с пленницей провести ночь под открытым небом. В три хижины набилось почти сто человек, которые после второго нападения надеялись там укрыться. Места едва хватило, чтобы все могли усесться, так что о сне речи не шло. Уэллс и Беллами отнесли в лазарет рыдающую, но пребывающую в сознании Тамсин. Кларк опередила их, она разогнала народ и освободила место для новой пациентки. К счастью, рана оказалась не опасна для жизни. Кларк даже в окружении дюжины перепуганных парней и девушек смогла наложить швы и перевязать ногу Тамсин. Но когда в хижину, волоча за собой Сашу, вошли Эрик и Грэхем, там сразу стало шумно от злобных выкриков. – А я говорю, что мы ее сейчас пришьем, – ревел Грэхем, и кое-кто радостно его поддерживал. – Однозначно – нет, – зарычал Беллами. – Не раньше, чем она расскажет, как найти мою сестру. Губы Грэхема искривились в ухмылке. – Неприятно тебе это говорить, но, возможно, Октавию уже убили. Так что справедливо будет отнести отрезанную голову этой маленькой сучки в лес, к ее дружкам. Шансов на то, что дело решится мирно, не было – только не сейчас, когда все наполовину сошли с ума от страха и адреналина. Поэтому Уэллс вызвался провести ночь на поляне – охранять пленницу от остальных, пока те не решат, что с ней делать. Кое-кто поначалу возражал против этого плана, заявив, что Уэллсу опасно находиться под открытым небом, но, когда стало ясно, что в противном случае Сашу придется держать среди них, в хижине, возражения иссякли, и повисло молчание. Уэллс знал, что после случившегося с Ашером и Тамсин ему было чего бояться, но, когда он сел возле дерева в нескольких метрах от Саши, страх удивительным образом почти сразу рассеялся. Он не мог поверить, что смотрит на человека, родившегося на Земле, на человека, который способен ответить на все вопросы, которые еще с детских лет не давали ему спать по ночам. Как выглядит снег? Видела ли она когда-нибудь медведя? Стоят ли еще города? Что осталось от Нью-Йорка? А от Чикаго? Но, должно быть, он сам себя убаюкал этими вопросами, и они плавно перешли в сновидения. – Ау, Уэллс, – снова сказала Кендалл, – с тобой все в порядке? Уэллс повернулся к ней и протер глаза. – Да, все хорошо. Что случилось? – Я говорю, пришла спросить тебя про завтрак. Что сегодня будем есть? Уэллс вздохнул: – Боюсь, что ничего. Кролики Беллами и енот Грэхема давным-давно были съедены, а протеиновые брикеты нужно было жестко экономить, выдавая не больше одного в одни руки на день. – Какая жалость! – сказала Кендалл. – А я с раннего утра вырезала на надгробии Ашера его имя. Красиво получилось. Хочешь посмотреть? – Может, попозже, – сказал Уэллс. – И… гм… спасибо тебе. Когда стало ясно, что от Кендалл так легко не отделаться, он попросил девушку помочь ему сообщить всем дурные вести относительно завтрака. Та казалась разочарованной, потому что Уэллс не пошел смотреть на результат ее трудов, но все равно удалилась с улыбкой, довольная тем, что может быть ему полезна. После того как Кендалл удалилась обратно в хижину сообщить всем по-настоящему плохие новости, Уэллс извлек из кармана растерзанный протеиновый брикет, который завалялся там еще со вчерашнего дня, и посмотрел на Сашу. Ее кожа стала бледнее, чем день назад, когда ее взяли в плен, хотя Уэллс не знал, что именно тому виной – голод или стресс. Как бы то ни было, нельзя допустить, чтобы она голодала. Саша не сделала ничего дурного, и обращаться с ней как с военнопленной было бы жестоко. – Эй, – опасливо сказал он, держа брикет в руках, – хочешь немного? Ты, наверное, здорово проголодалась. Саша посмотрела на брикет и перевела взгляд на Уэллса. – Что это? – хрипло спросила она. – Протеиновая паста. Ты раньше никогда ее не видела? – Девушка покачала головой. – Попробуй, – настойчиво предложил Уэллс. – Давай сюда руку. – Он сунул остатки брикета Саше в протянутую ладонь и улыбнулся, глядя, как она подцепила немного пасты пальцем и, морща нос, отправила ее в рот. – На вкус лучше, чем на вид, – признала девушка, подцепив еще немного. Покончив с едой, она отряхнула ладошки. – Но я знаю, где можно раздобыть пищи. Настоящей пищи. Уэллс удивленно уставился на нее. – Правда? Саша кивнула. – Я отведу тебя туда, если ты разрешишь мне выйти из лагеря. Уэллс помедлил. Стратегически им следовало бы не отпускать пленницу, пока они не вернут Октавию. Даже если Саша сказала правду о двух группах наземников, все равно ее можно использовать в переговорах, как козырь. Нельзя было рисковать ею, да и ловушку тоже исключать не следует. – А что помешает тебе сбежать? – спросил Уэллс. – Можешь снова связать мне руки, если тебе так будет легче, – сказала Саша. – Слушай, я же просто хочу помочь. И поесть, – добавила она. Ее живот громко забурчал в знак согласия. – О’кей, – медленно проговорил Уэллс, вглядываясь в ее лицо, отыскивая хотя бы малейший намек на подвох. – Сейчас только позову кое-кого с нами. – Нет! – Она уставилась на Уэллса. – Это не то, чтобы каждый набрал столько, сколько ему хочется. Тебе я доверяю, ты возьмешь столько, сколько тебе надо, и только один раз. Заметано? Уэллс колебался. Остальные придут в ярость, если узнают, что он разрешил Саше уйти из лагеря, пусть даже это поможет им найти еду. Но ведь быть лидером – значит поступать так, как считаешь правильным, даже если это не одобрит большинство. Отец преподал ему этот урок и никогда не позволял его забывать. * * * – С днем рождения! – пропела мама Уэллса, выходя из кухни с чем-то, подозрительно похожим на именинный пирог. – Как ты его сделала? – с нескрываемым удивлением спросил Уэллс, наблюдая, как она ставит на стол белую роскошь под слоем глазури. Роскошь венчали свечи, двенадцать штук, пусть и незажженные. Раздобыть свечи было еще сложнее, чем сахар и яичный порошок. Даже если мама их зажжет, гореть они будут очень недолго. – Наколдовала, – с улыбкой ответила мать. – Не волнуйся, я ничего незаконного не сделала. Твоему отцу не о чем волноваться. Не в пример прочим членам Совета, отец Уэллса был невероятно привержен букве Доктрины Геи, свода законов Колонии, возникшего еще в первые месяцы полета. Всего несколько минут назад Уэллс, возвращаясь с занятий, набрел на палубе А на члена Совета Брисбана, который нес две бутылки вина, явно приобретенные на черном рынке. Уэллс нетерпеливо уставился на пирог. Может, останется кусочек, который удастся отнести Гласс? – Ты уверена, что папа не будет против? Он не знал, против чего отец может возражать сильнее: против расхода ресурсов на такую сомнительную вещь, как торт, или против празднования дня рождения. Эта древняя традиция чересчур преувеличивала значимость отдельно взятой персоны, поднимая вокруг нее слишком много шума. На самом же деле важно лишь выживание человечества как вида. Конечно, появление новой жизни – всегда радость, но, по мнению Канцлера, незачем ежегодно в определенный день внушать человеку ложное чувство собственной значимости. – Конечно, нет. – Мама опустилась на стул рядом с ним. – И потом это вовсе не обязательно именинный пирог. Может, это приз лучшему ученику года. И не только этого, но и двух предыдущих. Или награда тому, кто – ура! наконец-то прибрался у себя в комнате. Уэллс улыбнулся: – А папа скоро придет? Обычно Канцлер работал допоздна и возвращался, когда сын был уже в постели. Они не виделись всю неделю, и Уэллс предвкушал, что, может быть, сегодня они проведут вечер все втроем. – Да, должен. – Мама наклонилась и поцеловала его в лоб. – Я сказала, что сегодня у нас особенный ужин в честь его особенного сына. Раскладывая по тарелкам салат, она спросила Уэллса о школе, и он рассказал смешную историю об однокласснике, который спросил, сколько динозавров погибло во время Катаклизма. – Почему бы тебе не начать есть? – спросила мама, потому что в животе у Уэллса громко заурчало. Огни суточного ритма за окном начали тускнеть. Мама ничего не говорила, но ее улыбка стала слегка натянутой, а смех – несколько принужденным. В конце концов она потянулась и взяла руку Уэллса: – Думаю, папе пришлось задержаться. Давай разрежем пирог, ладно? – Конечно, – сказал Уэллс, изо всех сил стараясь, чтоб голос звучал весело, и избегая маминого взгляда. Пирог оказался пышный и сладкий, но Уэллс так сосредоточился на том, чтобы не выдать своего разочарования, что едва ли это почувствовал. Мальчик знал, что отец не виноват, ведь он – Канцлер, и отвечает за благополучие и безопасность колонистов. Он отвечает за будущее человечества. Его первейшая обязанность – обеспечить уверенность в том, что род людской доживет до того момента, когда сможет вернуться на Землю. Ради этого приходится задерживаться на работе в день рождения сына. Уэллс почувствовал себя виноватым, когда представил, как отец с утомленным лицом сидит один-одинешенек у себя в кабинете, просматривая очередную кипу тревожных отчетов, и не может даже в должной мере насладиться бесценными реликвиями, которые делают это помещение самым любимым местом Уэллса на корабле. Ему не остановиться, чтобы посмотреть на чучело орла, он не может улучить минутку и полюбоваться портретом темноволосой женщины с загадочной улыбкой. Единственная реликвия, которая может попасть в поле его зрения, – это подставка для ручки, на которой начертана крылатая фраза древнеримского писателя по имени Цицерон: Non Nobis Solum Nati Sumus. Это значит «Мы родились не только для себя». Дверь открылась, и вошел отец. Хотя он явно вымотался, его спина была прямой, а походка – решительной. Он перевел взгляд с мамы Уэллса на полусъеденный пирог и вздохнул: – Прошу прощения. Заседание Совета закончилось позже, чем предполагалось. Не мог убедить Брисбана согласиться ввести на Уолдене дополнительные меры безопасности. – Все в порядке. – Уэллс так быстро поднялся на ноги, что задел стол, и блюдца на нем задрожали. – Мы оставили тебе пирога.