– Спасибо, Марта, я знал, что ты примешь правильное решение… – Не за что, – пожала плечами Марта, положила руку на лоб своему бывшему любовнику, словно собралась благословить, – и вдруг с силой оттолкнула Клауса от себя! Он повалился вперед спиной, хрустнули колени. Центр тяжести тела оказался в пропасти – туда и потащило бедолагу. Мимо, на расстоянии не больше метра, проходил багажный вагон – без окон и почти без дверей. Клаус ухватился за край бетонного покрытия, мелькнули глаза, объятые ужасом. Он не удержался, пальцы разжались, оборвался душераздирающий крик. Приземлиться рядом с поездом было бы чудом. Он падал, цепляясь конечностями за борт вагона. Что-то хрустнуло, его затянуло под колеса, раздавило. Машинист почуял неладное, применил экстренное торможение. Стальная махина останавливалась медленно, состав тащило по инерции. – Осуждаешь? – Марта повернула голову, уставилась на Михаила исподлобья. – Уж точно не приветствую, – проворчал Кольцов. – Может, поедем уже? – Да, ты прав. – Она дернулась, заспешила к машине. Дождь усилился, замолотил по головам. До этой минуты про него забыли. Марта задним ходом стала выводить «Фиат» из узкого проезда. Глава восьмая Непогода разгулялась, мощный циклон обрушился на германскую столицу. Жизнь, казалось, застыла, люди прятались под крыши. Движение на дорогах резко сократилось. Бросать машину было глупо, кто ее станет искать в такую погоду? Двигались медленно, почти на ощупь. Марта вывела «Фиат» с территории складов, проехала два квартала, поставила машину вблизи католической церкви – ее возвышающаяся над окружающей местностью макушка смутно очерчивалась. Бензина в баке осталось немного, иногда включали двигатель, прогревали салон. Потоки воды заливали ветровое стекло. Сидели в машине молча, меланхолично глядя на то, как за бортом буйствует стихия. У природы нет плохой погоды – или все же есть? В Сибири снег по колено, сильный мороз, а в Европе – ни снежинки, хотя широта, в принципе, та же. Зато осадков за сутки – как годовая норма где-нибудь в Якутске… День был аховый, врагу не пожелаешь, полный безумия, откровений – и самое печальное, что он еще не кончился. Михаил курил, выпуская дым в приспущенное стекло. Марта молчала, ее неподвижный профиль вуалировал сумрак. По дороге в сторону церкви несколько раз проезжали машины, дальний свет фар пробивал насыщенную влагой муть. Говорить было не о чем, все страшное, что могло случиться, уже случилось. Или еще не все? Впрочем, шансы выполнить задание еще оставались. – Ну что, в ночлежку для бездомных? – пошутил Кольцов, чтобы хоть как-то разогнать уныние. Марта беспокойно шевельнулась, снова замерла. О чем она думала, можно было догадаться без экстрасенса. – Я могу попросить, Микаэль, никому не говорить о том, что ты услышал сегодня? – наконец заговорила она. – Нашим людям это лучше не знать, особенно начальству. Отношения с Майнером были недолгие, мы их оборвали по взаимному согласию, потому что они мешали работе. – Как говорят у нас в России – могила, – улыбнулся Кольцов. – То есть никому и никогда. Это не имеет отношения к нашей операции, а значит, несущественно… Так что насчет ночлежки? Гостиницы и мотели заказаны – за ними наблюдает БНД. Явочные квартиры – провалены. Сдавать жилье на сутки ваши граждане не научились. Обратного хода – нет, да и незачем, пока есть шанс что-то сделать. – В таком случае ночевать будем у Эберхарта, – усмехнулась Марта. – И плевать, что он думает по этому поводу. Дождь не может продолжаться вечно, рано или поздно он закончится. Эберхарт вернется с работы, если его никто не сдал. Возможно, уже вернулся. В данном вопросе было много неясного. Получить информацию о желании Эберхарта связаться с комитетом спецслужбы могли двумя путями: либо от Клауса Майнера, либо от Отто Вайсмана. С Клаусом все понятно, он темой не владел. Когда светит перспектива получить пулю в голову, люди обычно не врут. Не умеют. С Вайсманом сложнее. Но зачем ему касаться на допросе этой скользкой темы, если, конечно, не спросят? Все было зыбко и неопределенно. – Ты в Бога веришь? – внезапно спросила Марта. Дождь пошел на спад, сквозь стекло проявлялся шпиль церкви, расположенной в соседнем квартале. Вопрос был неожиданный, Михаил не нашелся что ответить. В принципе в Бога майор не верил, как и в Деда Мороза, и даже в коммунизм (противоречивость этого понятия начиналась уже в определении). Но иногда хотелось верить – особенно в такие дни, как сегодня. Пусть не в то, что насаждали церковники со своей фантазией, но в какие-то высшие силы, надзирающие за этим миром и за тем, чтобы всем воздалось за грехи их… – Нам не положено, – буркнул Кольцов. – Нам тоже не положено, – согласилась Марта. – Но иногда находит что-то, не могу объяснить… Она замолчала, не закончив мысль. Михаил с невольным интересом разглядывал ее профиль. Опять потянулся за сигаретой, приоткрыл окно. Ветер сменился – дождевая вода потекла по коленям. Чертыхнувшись, он принялся закрывать окно, оставил лишь узкую щель. Марта повернулась, взгляды встретились. Не сказать, что это было неприятно, какие-то иголочки стали покалывать, онемел живот. Продолжения не последовало, мозги еще работали. Падение беззащитного человека под колеса вагона до сих пор всплывало в памяти. И не важно, что другого выхода у нее не было, как убить Клауса. Текли минуты, складывались в часы. Дождь закончился в начале девятого, когда окончательно стемнело. Разошлись тучи, выглянула луна в окружении мерцающих звезд. В половине девятого сообщники покинули машину, пешком отправились на север. Риск был невелик. Отражение луны поблескивало в лужах, у сточных решеток еще бурлили воды. Ближе к жилым кварталам стали попадаться люди. Многие выходили погулять перед сном, лаяли собаки, обнимались парочки. Пешеходная улица, засаженная акацией, вывела на широкий бульвар. Там было людно, горела неоновая реклама, работали заведения. Слиться с населением не составило труда, Марта держала Михаила под руку. У ночного клуба, на фасаде которого извивалась неоновая красотка, толпилась молодежь. Отдыхающие выходили покурить, обнаружив, что распогодилось. Смеялись женщины, фальшиво пел мужчина. Мир наркотиков, пошлых развлечений и вседозволенности неумолимо разлагал людей загнивающего Запада. Оставалось дождаться полного разложения – и брать их теплыми. Слиться с толпой оказалось несложно. Посторонних не задирали, не спрашивали, из какого района. У многих молодых людей присутствовал стеклянный блеск в глазах, движения были заторможены, а языки, наоборот, развязаны. К тротуару периодически подъезжали машины с шашечками. Кто-то садился, кого-то высаживали. Михаил среагировал – вытянул Марту из толпы, повлек к проезжей части, где остановился желтый «Ситроен», бросил водителю: «Кюрхаллее». Глупо хихикая, они загрузились в машину. Водитель недоуменно покосился: что за возрастная категория? Но комментировать не стал, повез по названному адресу. Пришлось обняться. Это тоже было странно. Марта что-то бормотала про излишнее опьянение, притворялась задремавшей. Таксист принюхивался – спиртным не пахло. Так и хотелось хлопнуть его по затылку. Можно подумать, только со спиртного людей развозит! Кюрхаллее находилась в восточной части района Вильмерсдорф. Географически – почти центр Западного Берлина. Но небоскребы и шумные проспекты остались в стороне. Улочка освещалась фрагментами. У ее истока стояли многоэтажные дома, но к западу этажность снижалась, и с двадцатых номеров начиналось то, что в СССР с натяжкой назвали бы частным сектором. Дома стояли в стороне от дороги, имели символические ограды. На маленьких участках – газоны, кустарники. Здания имели какой-то «антиархитектурный» вид – угловатые, эклектичные, но это считалось нормой. Жилые строения выстроились в линию, за ними тянулась зеленая полоса, дальше – многоэтажки и оживленные улицы. Таксист остановился у 28-го строения, развернулся и уехал. Дальше шли пешком. В отдельных окнах горел свет, мелькали силуэты жильцов. Население ложилось рано и вставало рано. Все не как у людей: на родине Кольцова тоже вставали рано. Правда, ложились поздно. 36-й дом по Кюрхаллее был в глубине квартала. Строение невнятно вырисовывалось из мрака – что-то несуразное, словно слепленное из нескольких кубов. Но крыша над недоразумением архитектуры имелась. А также крыльцо, предполагающее вход в жилище. Над дизайном явно трудились люди, отвергающие стереотипы и при этом что-то пили и курили. Спешить было некуда, перешли на другую сторону, несколько минут изучали обстановку. Свет горел в двух окнах на боковой стороне. Еще что-то смутно переливалось слева от крыльца. Машины на парковке не было. А свет мог гореть всегда, отпугивая воров. По идее, в доме должна быть собака… В районе царила тишина. Сквозного движения на Кюрхаллее не было – улочка упиралась в тупик. Дважды проехали легковые машины. Одна из них притормозила у соседнего здания, въехала на территорию. Вышли мужчина с женщиной, поднялись на крыльцо. «Милые бранились» – женщина что-то эмоционально выговаривала, мужчина помалкивал, видно, раскаивался, что женился на итальянке. Хлопнула дверь, ругань стихла. Пейзаж не менялся. – Нет его дома, – предположил Кольцов. – Засиделся на работе, или возникли другие причины. Он же не обязан сидеть и ждать связного из КГБ? – Мог бы и посидеть, – проворчала Марта. – Мне кажется, этот парень дома. Не знаю, как у тебя, а у меня нет информации о наличии у Эберхарта машины. До Фельдештрассе, где он работает, пятнадцать минут пешком. Пойдем, мы не можем ждать до утра. Машина у Эберхарта имелась – черный «Фольксваген». Но мало ли… У крыльца Михаил задержался, стал осматриваться. Марта поднялась, позвонила в дверь. Никакой реакции не последовало. – Тут открыто, – глухо сообщила она и запустила руку за отворот куртки. Приглашение в западню? Или милая привычка не запирать дверь? – Марта, уходим, – выдавил Михаил. – Придем позднее, когда убедимся, что все в порядке. Но она уже потянула дверь, вынула из-под куртки «Глок». Слушать умные советы было не в ее характере. Молодая женщина на цыпочках вошла в дом. Михаил чертыхнулся. Бросать ее тут? Он всматривался в темноту и не замечал ничего подозрительного. Паранойя разыгралась не на шутку. Он поднялся на крыльцо, вошел в дом. Не стал стоять в проеме, прижался к стене. В дальнем конце коридора блестели глаза Марты. Она подняла пистолет, прислушалась. На улице было тихо, к крыльцу никто не подбегал. Вырисовывались предметы обстановки, выход из прихожей в столовую, совмещенную с кухней, где был включен тусклый светильник. Может, нездоровится господину Эберхарту? Кольцов шагнул вперед, Марта вытянула руку, остановила: проход только людям с оружием. Она на цыпочках устремилась к проему, высунулась в столовую. – Герр Людвиг! – произнесла она громко. – Это Хильда Оберман, ваша соседка! У вас открыта дверь, и я заволновалась! У вас все в порядке? Вы дома? Может, плохо себя чувствуете? И где ваша собака? Вопросов было много, впрочем, для простодушной соседки – нормально. Марта зря старалась, в доме было тихо. Чувство опасности подступало к горлу, но остановить эту чертову бабу было уже невозможно! Она вошла в столовую, осмотрелась, перебежала к массивной кухонной тумбе, присела. Помещение было большим. Справа – обеденный стол, стулья, мягкое место для отдыха, телевизор. Слева – длинный и изогнутый кухонный гарнитур, разделочный стол, электрическая плита. Горел матовым светом светильник над раковиной – его мерцание и засекли с улицы. По курсу чернел еще один проем – непосредственно в жилые помещения. Марта перебралась к косяку, аккуратно высунулась, исчезла за проемом. «Как тут насчет запасного выхода?» – мелькнула мысль. Кольцов последовал за молодой женщиной, за проемом снова прижался к стене. Без оружия было тоскливо. Видимо, гостиная – просторная, загибающаяся за угол комната. В дальнем углу был включенный торшер, который освещал в основном себя. Справа – выступ массивного камина. Нога уперлась в железную подставку. Михаил извлек из нее кочергу, словно саблю из ножен. Сомнительное оружие, но руку грело. Марта осторожно продвигалась вперед, обогнула кресло, за ним второе, прижалась к стене, чтобы скользнуть за угол. Михаил на цыпочках перебрался к ней. Немка была не из робкого десятка, это он уже понял. Но поработать над выдержкой и парой других качеств ей стоило. Марта оторвалась от стены, развернулась в прыжке на сто восемьдесят градусов, выставив ствол. В продолжении гостиной никого не было. По крайней мере, из живых. Она ругнулась, поскользнувшись, схватилась за стену. Михаил поддержал спутницу. – Ты что? – Не знаю, скользко, разлили что-то… Посторонних здесь не было. Марта отошла, извлекла прямоугольный фонарик. Паркет был испачкан кровью! Застучало сердце, ведь чувствовал! Эберхарта убили? Зачем? Бежать теперь опасно, можно влипнуть на выходе… Марта, глухо и неприлично выражаясь, опустилась на колено. Луч света бегал по комнате. Оба застыли. Хоть бы что-то шевельнулось в окружающем пространстве! Слева, вплотную к двери, лежала мертвая собака – кажется, золотистый ретривер. Тот же лабрадор, только лохматый. Ему вспороли живот, и крови вытекло много. Каким-то чудом Марта на него не наступила. Оскалилась пасть, поблескивали мертвые глаза. И хоть бы что произошло! Где все? Где Эберхарт (или его тело)? На втором этаже? Но в доме отсутствовал второй этаж. Слева, чуть дальше собачьего трупа, находилась закрытая дверь, видимо, в спальню. До нее не дошли, справа в углу, за пышной оконной драпировкой, Марта увидела женщину, лежавшую, подогнув колени, неестественно вывернув голову. Немолодая, с сединой в волосах, одетая в кофту и серую юбку. Крови не было, но пожилая особа определенно была мертва. В распахнутых глазах отпечатался страх. Видимо, загнали в угол и там задушили… Находку осмотрели бегло – все понятно. Фонарик дрожал в руке Марты. Как-то не хотелось напоминать: ведь предупреждал, что может быть засада! – Уходим, – прошептал Михаил. – Пока не началось… Через крыльцо не стоит, здесь должен быть черный ход… – Подожди, – она упорствовала до последнего. – Нам нужен Эберхарт. По крайней мере, я должна знать, мертв он или жив. Потом не простим себе, если просто сбежим. Давай осмотрим дом до конца, в нем должны быть другие помещения… – Марта, не сходи с ума… – Злость на эту упертую дурочку клокотала в груди. – Мы обо всем узнаем, но не сейчас. Это засада, вспомни улицу Рупенталь. Надо уходить… Ага, в ночлежку для бездомных. Машину бросили, теперь даже в ней не заночуешь. Марта подошла к двери (в кабинет, в спальню, куда там еще?), невольно задумалась – может, в чем-то прав этот русский? Дверь внезапно распахнулась, ударила ее по груди. Марта отпрянула от неожиданности, но пистолет не выронила. Из соседнего помещения кто-то выскочил – проворный, невысокий, в темном бесформенном плаще. Марта сделала прыжок в глубину помещения. Загремели выстрелы. Стреляла не только она, но и тот, второй. Михаил метнулся к стене, и вовремя, возник еще один – с пистолетом на вытянутой руке. Кольцов ударил кочергой сверху вниз по предплечью. Движение инстинктивное, хотя и не помнил, чтобы обзаводился такими инстинктами. Незнакомец взвизгнул, пистолет из его руки выпал. Но удар корпусом Михаил проворонил. Завертелся тесный мир, перехватило дыхание. Опереться оказалось не на что, его отнесло в сторону, подломились ноги. Что-то из школьного урока физкультуры – лежа на спине, сгибаешь ноги в коленях и резко отбрасываешь их от себя. Кочерга потерялась, да и шут с ней. Незнакомец напоролся на пятки, полетел к стене, как ядро, выпущенное из пушки. Но оказался шустрым, снова бросился вперед. Майор не успел подняться. Два тела со сплетенными конечностями покатились по полу. От противника пахло чем-то кислым, он тяжело дышал. От удара в челюсть брызнули искры из глаз – тот как-то исхитрился и засадил локтем. Майор в долгу не остался, стал бить кулаком по почкам. Тот вздрагивал от каждого удара, но все же шел к своей цели, врезал кулаком с короткой дистанции – в район диафрагмы. Мир в глазах трещал, вибрировал, собирался рассыпаться. Михаил прекратил без пользы наносить удары, стал извиваться, резким движением бедер сбросил с себя «наездника». Но тот лез с каким-то извращенным упорством, бросился, выставив колено для упора, занес кулак. Кочерга вдруг оказалась в руке – она лежала рядом. Михаил нанес удар изогнутым концом, попал, кажется, в щеку. Кулак провалился в пустоту – в последний миг сумел отстраниться. Снова ударил, теперь сильнее – в висок. Противник всхрапнул, как загнанная лошадь, глухо выругался, почему-то по-английски. Возможно, показалось, в такие мгновения меньше всего разбираешься в языках. Третий удар вышел обоюдным – противник ударил Михаила в грудь, в ответ по его виску прилетела кочерга. Боль в груди у Кольцова была адская, что-то хрустнуло. Только бы не у него… Грудная клетка, кажется, выдержала, но проблемы с дыханием были налицо. Кислород в организм почти не поступал, горло сдавило. Противник завалился вбок, боевые действия прекратились. Михаил учащенно дышал. Как-то смутно отложилось в голове, что выстрелы давно стихли – забылось, что, кроме него и этого парня, в помещении был еще кто-то. Превозмогая боль, Кольцов поднялся. В том месте, где лежала неопознанная мертвая женщина, шторы были слегка раздвинуты, в помещение просачивался лунный свет. Он сидел на коленях, не расставаясь с кочергой, приходил в себя. Боль переносилась, но в голове все смешалось. В доме было тихо, значит, пришли только эти двое. Вернулась способность передвигаться – пока на коленях, с упором лежа. Соперник по спаррингу мелко подрагивал. Михаил склонился над ним. Глаза незнакомца были полуоткрыты, из уголка рта вытекала жидкость. Под левым виском собралась лужа крови – значит, треснуло не у майора… Дрожь прекратилась, незнакомец застыл. По всему выходило, что он убил человека. Новость не вызвала душевного смятения. Второй лежал неподалеку – не шевелился. Там тоже все было в крови. Шевельнулась Марта Киршнер. Или почудилось. В голове прояснело от вспышки боли. Ахнув, он бросился к молодой женщине, застыл, оторопевший. Глаза Марты были широко раскрыты, одна рука отброшена, другой она прикрывала рану на груди, словно стыдилась. Михаил схватил ее за плечи, нагнулся. Марта не дышала, он бы почувствовал. Но Кольцов зачем-то проверил пульс, приложил ухо к груди. Что произошло? Выстрелили одновременно? Он пошарил по карманам, выудил зажигалку, осветил дрожащим пламенем безжизненное лицо. Оно казалось живым, только вдруг посерело, стало вялым. Он всматривался в ее лицо, словно надеялся, что Марта оживет, потом потушил пламя зажигалки, откинулся спиной на стену. Из полумрака проступали очертания мертвых тел. Все это было нереально, словно на большом экране. Он поднялся, ноги дрожали, взялся за стену. Потом нагнулся, поднял «Глок», из которого стреляла Марта, поколебавшись, сунул в карман. Схватят и найдут – хуже не будет. Хуже просто некуда. А защита, в свете последних событий, не повредит. Он медленно приходил в себя, включилась голова. Словно пчела ужалила в голову: ты почему еще здесь?! Убегай, прячься, а думать потом будешь! Держась за стенку, Михаил двинулся к выходу. Болела отбитая челюсть, ныла грудная клетка. Дыхание худо-бедно восстановилось. Он пересек проем в обеденную зону – и встал как вкопанный. Сработали тормоза, напротив дома остановилась машина. Попятился обратно в гостиную, запнулся о кресло. Охватил страх – недостойный мужчины, подленький. Михаил заметался. В голове еще царил сумбур, мысли не выстраивались. Где-то обязательно должен быть запасной выход! Он стал тыкаться в стены, как слепой щенок, запутался в портьере, оборвал ее с гардины. За портьерой и оказался узкий коридор, он вел к задней двери. Люди в машине пока мешкали, в дом не рвались. Он протопал по коридору, подбежал к застекленной двери. Стекло было мутное, но все же сквозь него было кое-что смутно видно. Дверь запиралась на задвижку. Хорошо, что не успел ее открыть, заметил силуэты. Несколько человек подбежали к двери, скрипнула решетка для чистки грязной обуви. Дверь слабая, хорошенько дернешь – отвалится. Михаил попятился. Добро пожаловать в западню? Работа в КГБ, судя по всему, подходила к концу, карьерный рост отменялся, и заботиться о безопасности государства теперь будут другие… Он кинулся обратно, отбросил чертову портьеру, закружился по гостиной. Второй этаж отсутствовал. С чердаками и подвалами история мутная. Он метнулся к угловому окну, кажется, наступил на руку мертвой женщине. Раздвинул шторы. На небе поблескивала луна. Ночь обещала быть ясной и, видимо, холодной. Кольцов подергал раму – что за странная конструкция? Ни крючков, ни шпингалетов. Чертовы европейцы со своими техническими придумками! Он зашарил по раме, готов был высадить стекло кулаком. Внезапно рама дрогнула, отъехала. Она откатывалась по направляющим, как дверь в купе! Свежий воздух наполнил легкие, стало легче дышать. Михаил вскарабкался на подоконник и в тот момент, когда с интервалом в секунду распахнулись обе двери и здание стало наполняться людьми, вывалился наружу. Высота для первого этажа оказалась приличной. Мокрая земля смягчила падение. Справа мелькали силуэты – несколько человек вбегали в здание. Забежали все, иначе пришлось бы тяжко. Пару мгновений Михаил сидел на корточках, пытаясь сориентироваться в новой реальности. Затем пробрался через стриженый кустарник, вышел на бетонную дорожку. Пробежал по ней, свернул, направился к смутно видневшимся строениям… Прошло пятнадцать минут. Он вернулся к дому 36 на Кюрхаллее – как преступник на место преступления. Пришел в себя в каком-то глухом дворе, отряхнулся, очистил ботинки, истратив почти весь запас носовых платков. Саднила челюсть, по которой нанес удар ныне покойный товарищ. Дыхание восстановилось, но ребра болели. Михаил обогнул несколько зданий на тихой улочке, перебежал проезжую часть и вернулся по тротуару. Кусты скрывали наблюдателя. Он был здесь не один, выстрелы разбудили жильцов окрестных домов, люди наблюдали из окон, со своих участков, несколько человек вышли на тротуар, приглушенно переговаривались. В доме через дорогу горел свет, за шторами сновали люди. На подъездной дорожке стояли легковые машины. «БНД», – предположил Кольцов и вряд ли ошибся. Для опоздавшей полицейской машины места не нашлось, стражам порядка пришлось остаться на проезжей части и прижаться к бордюру. Переливался красно-синий маячок, создавая впечатление мрачноватой дискотеки под цветомузыку. Майор стоял неподвижно, подняв воротник куртки, всматриваясь через дорогу. Кто-то подбежал к машине, влез в салон. Заработала рация, а может, зарубежный аналог советской беспроводной телефонной связи «Алтай». У полицейской машины мелькали огоньки сигарет. Рядом тоже курили – ощущался сигаретный дым. На крыльце переговаривались люди. Некто выражал недовольство. Человек спустился с крыльца, размашисто зашагал к машине с мигалкой. Полицейские расселись, погас проблесковый маячок, автомобиль развернулся и покатил к началу улицы. Местным спецслужбам не удалось сохранить секретность. Сотрудники БНД прибыли сразу – кто-то и вовсе находился поблизости (но история с облавой на Рупенталь уроком не послужила). Жильцы, напуганные выстрелами, вызвали полицию. Копы приехали, когда в доме уже хозяйничали «смежники». Их даже на порог не пустили, поставили в известность, что работают спецслужбы, а все остальные могут катиться подальше. Есть угроза национальной безопасности, и не надо задавать вопросы. Вряд ли местная полиция сильно отличалась от советской милиции. Заморочки с обилием трупов и туманными перспективами их не привлекали. Значит, будет работать только БНД и примкнувшее к нему ЦРУ… На освободившееся у тротуара место встал фургон «закрытого типа». Вошли трое с чемоданчиками и направились в дом. Возможно, эксперты-криминалисты в составе секретной службы. Будут осматривать место происшествия, снимать отпечатки пальцев и делать предварительные выводы. Перед глазами возникла живая Марта. Почему все так глупо, неожиданно, нелогично? Текли минуты. В доме продолжалась работа. Похолодало, ветерок забирался под воротник. Обозначился неприятный вопрос: где ночевать? О том, что будет завтра, даже не думалось. Шутка про «ночлежку для бездомных» обретала невеселый смысл. Майор не шевелился, ждал у моря погоды. В голове роились мысли: «Что случилось? Клаус Майнер был не в курсе ситуации с Эберхартом. Слить информацию мог только Вайсман – и, видимо, слил под воздействием физических и психологических истязаний. Трудно давать оценку этому человеку. Возможно, он держался до последнего. И даже факт, что держался, – иначе Эберхарта взяли бы еще днем без всяких сложностей. Отработал весь день в своем центре на Фельдештрассе, а информацию о его готовящемся предательстве получили, когда он уже ушел с работы? Отследить перемещения не смогли, может, в магазин заехал или в пивнушке завис. Вторглись в дом, чтобы взять теплым, когда придет. Решили не рисковать, у Эберхарта нюх на слежку, сразу почувствует наблюдение за домом. Собаку прирезали, когда она бросилась на посетителей. Что за женщина находилась в доме? Соседка? Домработница? Родственница, приехавшая погостить? Грубо работают спецслужбы, даже не выяснили, есть ли в доме посторонние. Или руки дрогнули, перестарались. Ждали хозяина в кабинете, кто-то объявился, поняли, что это не хозяин, но кто тогда? Решили взять чужаков без шума, но Марта стала палить… И что мне с этой версии, которых можно навыдумывать десяток?» Хотелось курить, но не рискнул. Немцы поняли, что кто-то сбежал. Кочерга, измазанная кровью, открытое окно, примятая земля в том месте, где он спрыгнул. Вряд ли Марта одной рукой отбивалась кочергой, а другой стреляла из пистолета. Незнакомца будут искать, возможно, есть приметы, описание, даже подозрение, что он не немец. Для поиска используют все ресурсы, подключат секретных сотрудников, которые имеются в достатке у любой спецслужбы мира… Удавка на горле еще не сжималась, но уже неприятно терла. Человек, стоявший неподалеку, выбросил окурок в мокрую траву. Поступок возмутительный для немца, чем и привлек внимание. Мужчина был один, обычный зевака, например из соседнего дома. Покинул пенаты, чтобы посмотреть. Освещенность была неважной, но не сказать, что полностью отсутствовала. Он был невысоким, грузным, явно не молодым. Дышал тяжело, с каким-то подозрительным посвистом. Обрисовывался профиль – мясистый нос, тонкие губы. Голову закрывал капюшон. Мужчина держался за дерево, возможно, неважно себя чувствовал. Он медленно повернулся, двинулся прочь, заметно прихрамывая. Справа раздались голоса, которые отвлекли. Две женщины ушли с тротуара, под их ногами поскрипывал гравий, хлопнула калитка. Что-то напрягло, заставило собраться. Михаил уставился в спину уходящему человеку. Тот отдалялся, свернул влево, видимо, в проход между участками. Закружилась голова, приметы человека, осевшие в памяти, спроецировались на реальное лицо – пусть затемненное и видимое только в профиль. Стало трудно дышать. Он мог ошибиться, мало ли на свете похожих лиц? А вдруг нет? Михаил отправился по тротуару, прижимаясь к кустам, свернул – за оградой действительно имелся проход. Впереди покачивалась широкая спина. Кольцов держался на расстоянии. Субъект обернулся, ускорил шаг. Михаил чертыхнулся – а если вооружен, по дурости начнет стрелять? Переулок оказался коротким, субъект выбрался на относительно широкую улицу с электрическими фонарями. Он снова оглянулся. Оружия, слава богу, не припас. Михаил догнал его в освещенной зоне. Трафик еще не прервался, по дороге ползли машины. Разрешенная скорость была небольшой, водители соблюдали правила. – Подождите, герр… – Кольцов догнал мужчину. – Не волнуйтесь, мне только спросить… Субъект резко повернулся. Колючие глаза смотрели исподлобья. Правая рука находилась в кармане, и что-то подсказывало, что он не блефует и в кармане действительно оружие. – Что вам нужно? – процедил сквозь зубы субъект. Глаза стреляли по сторонам – нет ли еще кого? – Послушайте… вы же Эберхарт? Людвиг Эберхарт? Лицо субъекта сделалось жестким, окаменело. Он начал вынимать правую руку из кармана. Пусть там и не пистолет, а что-то другое, все равно приятного мало. Майор схватил его за предплечье, сжал. – Не надо, герр Эберхарт, прошу вас… Я не работаю в БНД… Вы просили встречу с сотрудниками КГБ, один из них перед вами… Майор Кольцов, центральный аппарат, 6-е Управление, прибыл в Западный Берлин специально для встречи с вами. Наша группа попала в засаду, понесла потери. Невредимым остался только я… Подождите, есть же условная фраза, вы сами ее дали… Я слышал, у вас сдается половина дома, не так ли? Это и вправду был Эберхарт! Где носило человека – шут его разберет. Но из-под удара он вышел, пусть даже временно. Мужчина застыл, превратившись в статую. Отмирал постепенно, начал шевелиться, испытующе вглядываясь в лицо незнакомца. – Нет смысла врать, герр Эберхарт, – добавил Кольцов, – работай я на БНД, к чему этот цирк? Вызвал бы подкрепление и отвез вас в камеру. Вас сдал, по моему мнению, ваш сообщник Отто Вайсман. Он не предатель, просто не выдержал физического давления. – Кто еще с вами? – Глаза мужчины шныряли по закоулкам, он находился в сильном напряжении. – Вы невнимательно слушаете, господин Эберхарт. Со мной никого нет, я сам чудом вырвался из капкана и сейчас нахожусь в интересном положении. В вашем доме засада. Они убили вашу собаку и какую-то женщину, ждали вас. Но пришли мы с коллегой, и их планы развалились. Перестаньте напрягаться, герр Эберхарт, я вам не враг. Вы просили связного – он перед вами. Штази здесь нет. Давайте отойдем в темноту, мы слишком заметны у этого фонаря. Мужчина колебался, кусал губы. Он никому не верил, и в принципе Кольцов его понимал. В последний час герр Эберхарт пережил потрясение. Пусть он человек рискованной профессии, замыслил преступление по местным законам, и все же чувства понятны – в доме засада, ты загнан и окружен, и куда можно убраться с этой чертовой подводной лодки?! Эберхарт попятился, не вынимая руки из кармана, двинулся прочь, озираясь на каждом шагу. Кольцов последовал за ним. Уж теперь он этого парня не потеряет, не имеет права! Эберхарт прошел метров тридцать, свернул за кустарник. Здесь было темно, вполне приватно. У дороги горели фонари, проезжали редкие машины. – У меня в кармане пистолет, – предупредил немец. «Сомневаюсь», – подумал Михаил, но не стал возражать. – Одно неверное движение, и я стреляю, господин незнакомец. Докажите, что вы именно тот, за кого себя выдаете. Знание пароля не убеждает. – Эберхарт отступил на пару метров. Служебное удостоверение было спрятано в тайнике за подкладкой, в том месте, где ткань уплотнялась. Последняя ночь в Восточном Берлине была посвящена портняжным работам. Подкладка отрывалась с небольшим усилием. Напряглась рука Эберхарта в кармане. Он забрал удостоверение, отошел в зону недосягаемости, щелкнул зажигалкой. Долго изучал документ, а Михаил жадно разглядывал его лицо в зыбком пламени. Немец тяжело и прерывисто дышал – волновался, обрюзгшее лицо лоснилось от пота. Со зрением у него было не очень, и он поднес чекистские корочки ближе к глазам, прищурился. У человека были проблемы со здоровьем, он страдал одышкой. – Вы опытный человек, – сказал Кольцов. – Много лет работаете с нашим братом, можете отличить поддельный документ от настоящего. – Хорошо… – Эберхарт облегченно выдохнул, вернул корочки. – Скажите что-нибудь по-русски. Кольцов сказал. И не просто сказал, а от всей души, по полной парадигме – трехэтажным и выше. Накопилось на душе. И всякие немцы его еще экзаменуют, вместо того чтобы поверить на слово! Досталось всем – чужой стране, службе федеральной разведки, лично господину Эберхарту – провались он к такой-то матери со своим неверием! И плевать на тонкую душевную организацию этого субъекта! – Достаточно, герр Эберхарт? – сменил он злобный тон на учтивый. – Или что-то еще? Станцевать калинку с лезгинкой? Зачитать наизусть моральный кодекс строителя коммунизма? – Нет, спасибо, я вам верю… – Эберхарт шумно выдохнул, взялся за грудь.