– Сложно объяснить в двух словах. В одной стране, я жил в ней, можно сказать, в другой жизни, говорили так: за каждым успехом мужчины стоит женщина. Недавно довелось потерять возлюбленную, скорблю по ней, возношу молитвы за упокой её души. Чувствую себя чрезвычайно одиноко. Павел – мой ученик и единственный друг. Да ещё кобыла, которая со мной четыре с половиной года. Больше нет близких существ, никого. Встретив вас, я почувствовал необычайное волнение. Вы – моя муза. Дама сердца, как в рыцарских романах. Но не потому, что увидел в окне ваше лицо, поднял оброненный платок с вензелями и поднял его на копье как штандарт. Нет… Потому что вы – единственная, кто понимает меня в главном. Теперь обе изящные бровки поднялись в недоумении. Потом принцесса звонко расхохоталась. – Всё же вам не хватает придворной утончённости, граф. Сказываются годы, проведённые в военных лагерях с солдатами. Вы только что поставили меня в число близких вам созданий, уравняв в правах… с лошадью! Какая ещё сеньора в Испании слышала подобное? Действительно! За языком надо следить. И ладно бы болтали по-испански, спрятался бы за плохим знанием, мол – совсем не то имел в виду. Но разговор шёл на французском. Своего красноречия не хватило, придётся спрятаться за чужим. Mon triste coeur bave à la poupe, Mon coeur couvert de caporal… Стихотворение Артюра Рембо «Украденное сердце», где оно «исходит слюной от тоски», отчего герою не до утех, знает, наверно, каждый, изучавший историю Франции и французскую литературу. Я не посмел декламировать при Исабель банальные слова песенных шлягеров, столь нравившихся королеве Марго и королеве Луизе. Девочка, ещё не вступившая толком в раннюю пору расцвета, она была умнее, глубже коронованных особ и демонстрировала невероятно широкие взгляды, невзирая на строгое католическое воспитание, лишённая перспективы взойти на престол. А в качестве мужа бедняжке достался недосвященник, опасающийся перспективы исполнить супружеский долг из-за боязни «не найти путь к Господу». – Какая странная метафора… Сердце исходит слюной? Стихами вы умеете удивить, граф, не менее чем политическими амбициями и неуклюжими комплиментами. – Я вернусь и найду вас. Тогда прочту новые стихи. – Буду ждать, – просто ответила юная красавица. – Постараюсь к вашему прибытию выглядеть настоящей дамой сердца, а не подростком. Глава 10. Партизанская война – Знаешь, Павел, чем отличаются здешние таверны и постоялые дворы от польских, французских, германских? – Кормят скверно. И компания такая же – нищие одни. Что-то сеньоры не ездят. Потому еда варится на голодранцев – они и такую едва оплатят. Витязю я всегда брал вторую порцию. В выпивке он ограничивался одной, позволив себе надраться лишь в Париже, оплатой была смерть бакалейщика, возможно – Бриньоном незаслуженная. Про бедняцкий круг постояльцев он точно отметил. Это не Пруссия и не Франция, где за картишками можно пополнить карманы. Но есть отличие и важнее. – Близоруко смотришь, брат. В нормальных странах каждый приют окружён крепким забором. Запри ворота – и он превращается в небольшую крепость, где десяток человек в состоянии отбиться от двух дюжин лихих людей. Думаешь, тут грабителей нет? Копыта наших лошадей стучали по мёрзлой звонкой земле в дне езды до Антверпена. Где-то слева извивалось русло реки Шельды. Было не очень холодно, но мерзко, особенно когда налетал резкий сырой ветер, трепал плащи и примеривался, как бы сорвать шляпы. – Вот ты куда клонишь… Ну – да. Ежели тут банды испанские, как пугают, по полсотни душ, от них хилый заборчик не спасёт. – Чтобы каждый раз не утруждаться штурмом, я подозреваю, благородные идальго приказали всем снести заборы. – Вояки, мать их… На один плевок. – Ну, не скажи! – я мог бы подробно поведать о сомнительных подвигах отряда Кортеса, когда несколько десятков людей покорили огромную империю, но не стал, Паша и так слушал мой рассказ Исабель о западных материках, будто у его наставника съехала крыша. Пришлось найти пример попроще. – У Филиппа II есть колонии на Дальнем Востоке, слышал? Если бы не золото оттуда, из испанской короны пришлось бы выколупывать последние камушки, чтоб королевской семье не помереть с голоду. А ещё дальше вдоль азиатских берегов лежит такая страна – Япония, на Руси о ней вообще не знают, в Европе – едва-едва. Оттуда, кстати, и происходят наши метательные звёзды. – Стало быть, японские воины не лыком шиты, – уважительно вставил Ногтев. – Само собой. Считались лучшими в Азии, носили доспехи и длинные кривые мечи-катаны. Часть из них, перестав служить императору или князьям, подалась в бандиты. Создали они натуральную армию, организованную, дисциплинированную. Словом, войско, а не банда. Раздобыли корабли-сампаны и начали грабить испанских негоциантов почём зря. – А испанцы? – глаза у Павла загорелись. Он обожал слушать мои истории, пусть и подозревал, что я присочиняю, многое не укладывалось в его голову. Вдобавок в чужих землях мы переходили на польский, Ногтеву более близкий, нежели французский, хоть и французским он овладел приемлемо. – Испанцы тоже отправили корабль. Кроме команды, на том корабле была морская пехота: отряд родельерос, вооружённых мечами и щитами, несколько мушкетёров и пикинёры, у всех кирасы да шлем-морион. Точно так же выглядит испанская стража в Брюсселе. – И сколько же их было? – Пехоты сорок душ. Вместе с командиром – капитаном Хуаном Пабло де Каррионом. Королю он доложил, что пиратов насчитал свыше тысячи, одних только элитных воинов-ронинов с катанами и в доспехах – свыше шестисот. – Брешет? – Наверняка, – я поправил едва не сорвавшуюся шляпу. Чтобы разговаривать с напарником, ехавшим шагом на расстоянии вытянутой руки, приходилось рвать глотку. – Думаю, раза в два или три преувеличил. Но что азиатов набралась тьма, не сомневаюсь. – И как? Испанцы не струхнули? – Ничуть. Де Каррион сошёлся с сампанами вплотную, выстроил на палубе пикинёров, а пики у них в три человеческих роста. За ними мушкетёров, чтоб отстреливали японцев, заряжая под прикрытием пик. Родельерос рубили ронинов, пробившихся через пики. Оказалось, что японские катаны не взяли толедскую сталь кирас. Гнулись или ломались как лучины. Потом был бой на берегу – с тем же результатом. В общем, не знаю, сколько де Каррион упокоил японцев. Много, потому что больше у испанских купцов с ними проблем нет. В XVI веке по Парижу не бегали мальчишки-газетчики с воплями «Свежая пресса! Сенсация! Герой де Карион перебил тысячу пиратов!» Откуда я мог знать о походе? Паша давно приучился не задавать подобные вопросы. – Среди тех сорока командир – главный боец, – заключил он. – Если нам такие испанцы попадутся, всё от вожака зависит. Нам удивительно везло. Лишь на следующей ночёвке у нас пытались увести лошадей, не испанцы, два каких-то оборванных местных шпанёнка. Я ограничился пинками ниже спины и отпустил обоих. Что мне и воздалось. После скверной ночи на сеновале, куда ради сохранности пришлось затащить внутрь обоих скакунов, те, подозреваю, тоже не выспались и отъели прилично хозяйского сена, а в благодарность унавозили землю, мы выехали в поздний рассвет. Вскоре дорогу перегородила группа всадников. За ними довольно организованно выстроились пикинёры, чьё оружие с большого расстояния выглядело частоколом длинных тростинок. Остроглазый воевода разобрал, что к всадникам подбежал один из наших ночных воришек, махая рукой в нашу сторону. Я тоже увидел фигурку, но чтобы рассмотреть жесты на пределе видимости, нужно воистину орлиное зрение. – Назад! Во весь опор! Мы круто развернули лошадей и помчали с места в карьер. Вовремя – из-за голого кустарника откуда ни возьмись посыпались новые пикинёры, отрезая дорогу к бегству… Не успели! – Обратно в Брюссель? – весело крикнул Ногтев, когда мы оторвались и позволили лошадям более спокойный аллюр. – Хренушки. То, что мы не встретили других банд, не значит, что у Брюсселя их нет. От всех не набегаемся. Надо уйти с места, где нам подготовлена засада. Лошади шли рысью, я напряжённо оглядывался по сторонам. Мы проскочили поле, начался редкий лес, преимущественно лиственный, поэтому по-январски голый. Кое-где мелькали подёрнутые льдом болотца в окружении зарослей. Если свернуть, следы видны не столь отчётливо, как на снегу, но всё равно могут заметить… И не бежать же, действительно, до Брюсселя или ближайшего замка, тем паче я не знаю, какой из них безопасен. Ногтев был того же мнения. – Сюда, брат! Найденная им дорожка привела к небольшому оврагу, сырому, но не топкому, с лужами на дне. Мы спешились, привязали лошадей. Я потрепал Матильду по влажной от скачки шее. По крайней мере, наши копытные друзья не схлопочут здесь шальную пулю. Главное – чтобы ржанием не выдали наше местоположение. Испанцев слишком много. Если повезёт, преследователи проскочат поворот. Тогда осторожно пойдём снова на север через лес, вдоль дороги, поиграем в партизан, скрывшихся от карателей. Не повезло. Сначала со стороны дороги послышалась дробь копыт, потом – собачий лай, и он приближался. Если отдать им оружие, деньги, лошадей, короче всё, кроме бумаг Радзивиллов, испанцам они точно без надобности, есть шанс, что отпустят… А против большого отряда шансов у нас совсем чуть. Но в лесу без денег, без вещей, без лошадей – пиши пропало. Пока рука держит шпагу, ты хоть как-то управляешь ситуацией. Я буду биться. А Павел? – Паша, ты мне уже спасал жизнь. Я у тебя в долгу. Бери обеих лошадей и возвращайся в клоповник, где ночевали. Выкручусь, не впервой, и приду туда пешком. Он даже спорить не стал. Вытащил седельные пистолеты и принялся их заряжать. – Брат, давай так начнём. Я заряжаю, ты стреляешь. Из тебя лучший стрелок. Звёзды я ловчей кидаю. А навалятся со всех сторон – рубимся спиной к спине до последнего… Не возражай. Я без тебя в этом краю пропаду. Коль помирать – так вместе. Но мы ещё поживём. Бог не выдаст… Ждать пришлось долго, не менее часа. Без солнца на низком свинцовом небе и без часов я определял его плохо. Собаки брехали поблизости, но не подбегали, кто-то их держал на поводке и не спускал. Потом прозвучали команды по-испански, донёсся звон многочисленных железяк. Думаю, конные доны кихоты дождались пеших санчо панс, выстроились и пошли в лес. – Приближаются, с-суки, твари гнойные, мать их… в… Павел, как истинный русский, для поднятия боевого духа взбодрился непечатными выражениями. Я тоже что-то проскрипел подобное, слова вроде «благослови, Господь, оружие наше ради дела праведного» показались фальшивыми. Первыми на нас выскочили две собаки. Стремительные узкие туловища мелькнули среди кустов. Я узнал их. Гальго, превосходные испанские борзые, такие принадлежат только грандам. Обе заливались истеричным лаем. Люблю собак. Поэтому пистолет поднял с тяжёлым сердцем. Под сводами леса грохнул первый выстрел. Гончая завизжала, закрутилась, раненная легко. Второй благоволила собачья фортуна – пистолет дал осечку. Но яростное гавканье затихло, когда морда показалась между двух осинок, Ногтев всадил ей звезду прямо в раззявленную пасть. Лай сменился хрипом. – Прости меня, Боже, – смурно обронил воевода. Он, как и я, за безответных животин переживал куда более, чем за людей, часть из которых непременно сейчас умрёт. Человек выбирает, идти ли ему в бой, собака лишь следует выбору человека… Я заколол обеих шпагой. Собачий лай стих, но уже послышался треск веток, ломаемых солдатскими сапогами. Всё, нас обнаружили! Мы вдвоём – не шестьсот ронинов-самураев. Но и лес – не палуба корабля. Здесь не выстроишь копейную фалангу, не бросишься шестеро на одного, деревья мешают и родельеросам, и аркебузирам. А у нас осталась только партизанская тактика – стрелять и тикать. Я стремительно опустошал запасы пороха и свинца, стараясь выпустить пули из четырёх стволов очень быстро, чтоб потом за клубами порохового дыма уйти кувырком с линии огня – в ответ тут же грохотали аркебузы и мушкеты. Стрелял с колена и лёжа, испанские пули сшибали кору с деревьев прямо над головой, тонкие стволы перешибало пополам. С-с-суки, сколько же вас?!