Она быстро подскочила к печке, плюхнулась на коленки, чтобы не нависать над хозяином и с нетерпением спросила: – Ну что, получилось? – С трудом, но получилось, и то не у нас. Если бы не дождик, то не загнать её нам в дом, уж слишком усердная девица. – Так радоваться нужно, хозяйка в доме трудолюбивая. – Мы порадуемся. Потом, – ответил домовой, – а сейчас послушай, что скажет тебе наш брат Феофан, больно интересную историю он рассказывает, и уж очень она на нашу похожа. – Ага, значит это тоже домовой, только какой-то неопрятный, – догадалась девушка. Феофан, молчавший до этого момента, вдруг прокашлялся и заговорил невероятно скрипучим голосом: – Мы с Дормидонтом тута старожилы. Самые старые, значит, и дома у нас. И в этих домах из поколения в поколение живут ведьмы и колдуны. Испокон веков рода наши дружили, но вышло так, что наш Стапанов род на Степане и закончился. Всех сыновей война забрала, а ведь говорил я ему, говорил еще в сорок третьем, не пущай младшого воевать. – Кх, – кашлянул Дормидонт, – ты поближе, поближе к делу-то. – Так вот, – продолжил Феофан, – Степан, как и Дарья, знатным лекарем был и люди к нему толпами ходили. Вон Дормидонт соврать не даст. Идёт, бывало, со станции народу куча, бабы, мужики, ребятишки, а потом у деревни начинают делиться. Бабы да ребятишки в сторону Дарьи уходят, а мужики, стало быть, к Степану идут. Нам тогда даже барин телегу снарядил, чтобы на ней баб болезных, да малых детей к Дарье привозили, с каждого по копеечке, опять же доход. – Кх, – снова кашлянул Додо. Феофан неодобрительно посмотрел на хозяина дома, но продолжил в нужном направлении. – Хм… Годов эдак десять назад начал у наших ворот появляться мужик. Сам белый как смерть, весь в черном и клюв вместо носа. И понимаешь, как появится, так жди неприятностей. Сначала какой-то юнец пришёл, волосья у него выпадали, Степан бился над ним долго, но ничего сделать не мог. Потом этот юнец каждые выходные приезжал и стоя у ворот поносил Степана, на чем свет стоит, людей от дома отгонял, больных отпугивал. Лекарь мой от этого даже приболел маненько, но потом ничего, оправился. Второй раз мужик появился, грыжа у него была. Степан долго бился над ней, а удалить не мог, мужику тому к врачу бы пойтить, операцию сделать, так нет, наседает на Степана, лечи мол, и все тут, не люблю я врачей. А когда Степан сказал, что нельзя просто так такую грыжу излечить, операцию нужно делать, то мужик тот так проклял моего ведуна, что тот слёг на полгода, еле оклемался. Хотел уже бросить своё дело, да я отговорил. Поднялся Степан на ноги, люди опять к нему стали приходить, повеселел мой лекарь, а тут опять этот чёрный появился. И явился к нам ветеран один, назвался однополчанином младшого, сказал, что пуля у него застряла между ребрами. Сынок Степанов, еще тогда, в войну пытался другу помочь, да не успел, убили его, а перед тем как его убили-то рассказывал сказки, что, мол, батя его знахарь великий, и может что угодно вылечить. Степан сразу сказал, что не сможет он пулю ту вытащить, времени уже прошло, почитай больше шестидесяти лет, да и зачем ему, однополчанину это, всё равно уже на кладбище одной ногой стоит, правду сказал, значит. А тот со злости взял, да и палкой Степана моего по голове и треснул. И убил на месте. А потом исчез, как будто его и не было. Даша переглянулась с Додо, и побледнела. – Вот тебе и провокации, – сказал он. – Вот тебе и испытания, – поправила его Даша. – Ну, уж провокация али нет, с этим разбирайтесь сами, а моё дело маленькое, – сказал Феофан и исчез. – Это кто сейчас тут был? – девушка ткнула пальцем в пустое место, где только что стояло лохматое существо. – Домовой того дома, где Татьяна будет жить. – А зачем ты его сюда притащил? – Да он заявил, понимаешь, что нам больше не доверяет. Сказал, что знает кое-что по нашей проблеме. Но нам не скажет, а человеку моему всё выложит, без утайки, чтоб мне бестолковому не сгинуть, как ему, горемыке, – сказал Додо, и, вздохнув, добавил, – ладно, пошел я, день не мое время для показа, – и тоже исчез, как и Феофан, оставив Дашу со своими мыслями один на один. Девушка сидела в кресле и думала. Тем для размышления было много, и все они разбегались и сходились к одному, что кто-то где-то врёт. Вроде бы складный рассказ Феофана идеально срастался со всем, кроме одного, и это одно перечёркивало всё и сразу. Да и к чему он был, этот рассказ, тоже не понятно. Вывод какой из сказанного следовал? Если только предостережение. В деревне давно наступил вечер, а Даша всё так же сидела, не включая света. Она не заметила, когда появился домовой, просто в какой-то момент поняла, что в комнате она находится не одна. Она тяжело вздохнула, хозяин спросил: – Ты чего в темноте сидишь, сидельца боишься? – Нет, не боюсь, знаю, что ты защитишь. – Тогда чего? – Думаю. Даша ожидала, что Додо спросит, о чём же она думает, но тот молчал, и тогда она сама начала излагать свои мысли. – Ты не обижайся, пожалуйста, но твой Феофан, скорее всего от одиночества головой поехал, то ли он врёт, то ли он сочиняет, но то, что он рассказывал полная ерунда. Какая телега, какой барин, о чём он тут молол? Это сколько же было Степану, когда его убили, если младшего в сорок третьем забрали, а через шестьдесят с лишним лет к нему припёрся однополчанин сына? А бабушке моей тогда сколько лет? Домовой в темноте тяжело вздохнул, заботливо закрыл на окнах шторы и включил свет, взял Дашу за руку и потянул к комоду. – Говорил я Дарье, выросла ты, думать научилась, давно уже нужно было всё рассказать, – проворчал он, – вся беда ваша в том, что вы, люди, перестали верить в сказки, чудеса, и в долголетие вы тоже не верите. Если вам сказать, что человеку двести лет, скорее всего, он окажется в доме для душевнобольных. А раньше просто знали, что человек он непростой и шли к нему за помощью, потому что живёт он долго и мудрости поднабрался поболее обычного. Вот ты задала вопрос сколько бабушке лет, а сама-то как думаешь? Даша посмотрела на домового с большим недоверием, и ответила не задумываясь: – Шестьдесят два, сколько же ещё. Зачем такую ерунду спрашивать, в паспорт посмотри, там написано. Она открыла комод, вытащила огромную папку с документами, достав ксерокопию паспорта, и протянула её домовому. – Вот, полюбуйся. Додо усмехнулся и ответил: – Нет, это ты посмотри. Только очень внимательно. Даша небрежно повернула листок к себе и начала читать: – Дата рождения одна тысяча восемьсот пятьдесят девятый год. Как это? – она с удивлением посмотрела на хозяина, – нет, такого быть не может. Она отбросила листок и схватилась за СНИЛС, на нём была указана та же дата. Даша отшвырнула пластиковый квадратик и кинулась пересматривать все документы, на которых могла значиться дата рождения бабушки. По всем документам ей сейчас было сто шестьдесят два года! – Такого не может быть, что за ерунда? Что ты со мной сделал? – Человек видит только то, что хочет видеть, а я заставил тебя увидеть то, что происходит на самом деле. Бабушке твоей уже за сто пятьдесят. Она пережила несколько войн, и потеряла две семьи. Одну перед Первой Мировой, а вторую в Отечественную. Вон, в том старом альбоме, который ты так любила смотреть в детстве, они все, – домовой открыл альбом и показал старую дореволюционную фотографию, ткнув пальцем в одетую по последней моде тех времён, женщину, – это ведь не бабка Дарьина на портрете, как тебе говорили, а сама Дарья. Как раз накануне гибели всей семьи фотокарточку сделали, а потом одной бомбой раз, и нету никого. В общем, из наследников у неё осталась только твоя мать, да ты. – Додо, да какие же бомбы до революции-то были? Откуда им взяться? – А от революции и взялись, тогда так молодёжь правоту свою доказывала. – Это, наверное, были эссеры, – с умным видом сказала Даша, потому, что как-то в тесте по истории, ей попался вопрос: «Назовите одну из активнейших партий революционного террора». – А хрен их знает, эссеры или нет, факт в том, что осиротела наша Дарья. Ни мужа, ни сына не стало. А ведь вывезла-то их всего лишь на день из нашей глухомани. – Додо, а Степану сколько лет? – Даша решила отвлечь хозяина от мрачных воспоминаний, на душе и так кошки скребли. – Ты спрашиваешь, сколько ему лет было? – оторвался от своих дум домовой, – да поболее твоей бабки-то, лет двести, не меньше. И ещё бы пожил, если бы не этот глупый случай. – Так вот почему дом стоит как новенький, он, наверное, заговорённый, или заколдованный, – усмехнулась Даша, но тут же встревожилась, – слушай, а это Тане и её ребёнку не навредит? – Нет, Татьяне от этого только польза огромная будет, уж этих-то жильцов Феофан в обиду не даст. – Странно, но я никогда не слышала, что в нашей деревне кого-то убили, а ведь такой случай должен был прогреметь как минимум на всю область. – А не было никакого убийства, – заявил домовой, – мы всё прибрали и скрыли. Когда люди к Степану пришли, то ничего особенного и не увидели. Умер старик от старости, и всё. – А зачем? Зачем всё это было скрывать? Что это изменило? – Видишь ли, когда ведьмак умирает, он ссыхается и чернеет, будто умер тысячу лет назад. Представляешь, что бы было, если бы простой человек увидел такого мертвеца? – Ну, не знаю, в наше время и не такое находят, – начала размышлять девушка. – Нет уж, избавьте нас от вашего времени, мы уж лучше по старинке, по-привычному, – грубо прервал её домовой. Даша даже немного обиделась на него, но в её голове роилась такая куча вопросов, что дуться, долго не получилось. – Слушай, Додо. Это же здорово так долго жить, это же столько можно увидеть, по миру покататься, посмотреть, как люди живут. Я бы на месте бабули, уже давно бы все музеи мира объездила, а может быть прокралась бы в Ватикан, у меня же было бы много времени, я бы придумала план проникновения, и узнала бы все секреты мира. Я удивляюсь бабуле, чего она дома сидит? Неужели ей нравится сидеть в глухой деревне? Неужели не хотелось покататься по миру, посмотреть на людей? – А она что, по-твоему делает? – спросил с издёвкой домовой. – Да я вовсе не об этом. Какая радость всю жизнь сидеть в этой глухой деревне и отмахиваться вон, от таких придурков, как этот, – Даша указала в сторону летника, – это же можно кататься по Америке, Африке, Европе, лечить богатых людей, и жить как у Христа за пазухой, не получая даже наличных на руки. – Эх, молодёжь, – усмехнулся хозяин, – думаешь, Дарья никогда не была молодой? Она что, сразу старушкой родилась? Думаешь, она не каталась по миру? Ещё как каталась. Она в молодости такие фортеля выкидывала, что ты… Только вот последствия после них были тяжелые. Скажу тебе по секрету, та Европа до сих пор осталась гнилым средневековьем. Дело, правда, ещё до войны было. В Англию ей захотелось, про Биг Бен она вычитала. Так получилось, что вылечила там Дарья одного богача, ага, а потом еле ноги оттуда унесла, – захихикал домовой, – её в вашем современном двадцатом веке, наследники этого богача обозвали ведьмой и вместо награды чуть не сожгли на площади, как сжигала ведьм тамошняя инквизиция в старые времена. С тех пор она в Европу ни ногой. А вот Тибет любит. Ты думаешь чего это она на Тибет-то катается? Там у неё друзей много, монахов. Там её почитают почти как бога. А бог должен быть недосягаем, вот она и ездит раз в семь лет, делает вид, что очень занята. А тут она живёт, потому что родной дом ничто не заменит. Дома и стены лечат, ну и защищают, конечно. – Додо, а бабушка кто, ведьма или знахарка? – А ты как думаешь? – домовой хитро посмотрел на неё. – Нууу, я не знаю. Я думаю, знахарка. Ну, я так привыкла думать. Она же людей лечит. А ведьма – это полёты на метле, там страшные заклятья, проклятья и всё такое и тому подобное. Это не про нашу бабушку, она у нас добрая. – Вот оно, образование, – пробурчал Додо, – и что вам там, в бошки-то понамешали? Какие метлы, какие страшные заклятья? Ведьма – это не чудовище, ведьма – это человек. Просто не совсем такой, как все люди, у неё есть необычный дар, и она им умеет пользоваться, только и всего. А вот куда она свой дар направит, зависит от окружающих. Это люди делают ведьму плохой или хорошей. Ведьмой быть не стыдно. – Значит бабушка ведьма, только добрая, – сделала вывод Даша. – Слава богу, догадалась, – усмехнулся Додо, – раньше дети смышленее были, твоя мать об этом уже в пять лет знала. В дверь вдруг кто-то громко постучал, девушка от неожиданности подпрыгнула и испуганно посмотрела на хозяина.