— Видимо, ее облили ворванью и подожгли. Да я же вам уже… Врач запнулся и замолчал. Стефан потрогал шипы высохшей розы, что гнила на подкладке саквояжа, затем перевел взгляд на обугленную книгу. Он поднял ее и взвесил в руке. «Сказания Севера». Голова уже кружилась от мерзкого запаха гниения, ноги дрожали. — Если так, отчего именно‑то она умерла? — почти нормальным голосом спросил Стефан. — От болевого шока. Скорее всего, когда ее подожгли. Стефан полистал деревянными пальцами книгу и наткнулся на страницу в бурых пятнах. Слева шел исторический очерк, а справа — текст сказания. Поверх букв проступали кровавые отпечатки тонких рук. — А гниль‑то? Гниль? — Вот гнили нет совсем. Стефан цокнул языком и превозмог, заставил себя посмотреть на девушку. К облегчению, видно было только ее лицо, левую половину которого скрывала обгорелая маска верблюда. А справа — глаз, заклеенный пластырем, краешек улыбки, конец надписи «…ЕТКА» на лбу и бледная, в царапинах, кожа. Остальные детали прятала простыня. — Нет, значит. Нет… Положим так. Скажите‑ка, откуда на ней маска? — Так все и было. Видно, в конце на нее надели. Не знаю. — И гнили как бы и нет? Ни вот на столечко? — Совсем. Единственное тело из музея, которое не имеет ни следа этой заразы. Это сложно не заметить. На Стефана навалилась слабость — такая, что и держать книгу стало тяжело. Он хотел положить томик в саквояж, но тут наткнулся взглядом на описание слева, где остались бурые отпечатки пальцев. «В этой главе приведен полный текст Песни смерти. Она исполнялась в ритуалах почитания Марраша, правителя царства мертвых. Несмотря на свой пугающий образ, Марраш пользовался у северных кочевых племен репутацией жестокого, но справедливого бога, который взвешивал человеческие деяния. Известен пещерный город Уну‑ашли, где, судя по останкам, жители погибли именно во время выполнения ритуала почитания Марраша. Тем не менее причиной, вероятнее, стал вовсе не божественный суд, а взрыв пещерного газа, выбросы которого весьма часты в тех местах. Благо сам ритуал, начинающийся пусканием крови измученной голодом и отсутствием сна жертвы, заканчивался ее сожжением во сла…». Стефан выронил книгу на подкладку и закрыл глаза. Когда слабость прошла, он вновь посмотрел на тело девушки. Некоторые очевидцы музейных событий — те, кто умирал помедленнее и помучительнее, утверждали, что в конце она вдруг «ожила» и пошла сквозь толпу. Люди испугались, побежали в стороны, а потом… потом стало поздно. Стефан с ознобом представил, что они увидели: девушку с порезами, с ожогами от сигарет, облитую ворванью, в пламени которой краснела и надувалась волдырями кожа. И кожа лопалась, обнажались мясо и жир, и жир тоже горел, обугливалось мясо, и боль проникала в кости. — Что‑то смотрю и не пойму: а где ее оглобли‑то? — спросил Стефан. У него уже не оставалось сил, и в конце фразы голос дал петуха. — Оглобли? — Да ну эти… подсвечники. — Мы сняли. Там они ей не понадобятся. Стефан покачал головой, и его едва не стошнило. Перед мысленным взором, который затуманили сонливость и усталость, все четче проступали детали случившегося — как рифмы тех стихотворений, которые Стефан не писал. У некоторых деталей тоже имелась своя, особая рифма, а у других — наоборот, ее не было. Стефан с трудом поблагодарил врача и направился в Департамент. На улице дул промозглый ветер, и с серого неба падал снег. В экипаже Стефан задремал, а проснулся, когда колеса резко, слишком резко громыхнули по булыжной мостовой. Сердце забилось, и он со злости вышвырнул из мыслей северных сепаратистов, бомбу и женщину с клеймом двухголовой змеи — они ни капли не рифмовались с запаянной колбой. В приемной департамента, где с надменным видом бродил чиновник из магистрата, Стефан мысленно зачеркнул либерийского посла, три церемониальные сабли и эпидемию. 1 к 6? Да не смешите! Но то, что оставалось; то, что кружилось в мыслях, подобно снегу на улице, откровенно пугало Стефана. Он оглянулся, поднялся к себе в кабинет и поставил чайник на каминную решетку. На столе айсбергами топорщились отчеты, и Стефан разгреб их. Ватными пальцами, то и дело засыпая, он стал писать отчет и представил, как отправит бумаги вниз по пневмопочте, а потом выслушает высокомерную «просьбу» освободить пост. Ну разве возможно иное после такого донесения? И сделалось горько, что завтра жизнь продолжится, отправь Стефан бумагу или нет, — продолжится, продолжится, несмотря ни на что. И утром откроется музей, и посетители выстоят за билетами, и будет новая модная художница. И приедут новые дипломаты, и новые сепаратисты пустят газ, и новые люди озвереют от сладкого чувства власти — ну не здесь, так в подворотне или на поле боя. Ну что с них взять? Они слабые, это в их природе. И надо только поспать, поспать, чтобы в голову не лезли дикие мысли. Потому что иначе выходило, что в музей призвали древним ритуалом бога мертвых, и этот полулицый Марраш вынес всем приговор, и повезло только припадошной художнице с дурацкими оглоблями на плечах, которая умерла на миг раньше. Ну разве могло так случиться? Нет, не могло. Надо было только поспать и забыть все это. Забыть кошмар в музее, забыть студенческие волнения. Забыть стачки, десятилетие переворота, высылку северян, голод, разруху; жену, что Стефан пережил; сына, что он пережил; свою молодость и ту хорошенькую девочку с фамилией Кнапсен — да как же ее звали?! — что он тоже пе‑ре‑жил. Оставалось поставить точку, сунуть донесение в пенал и потянуть рычаг пневмопочты. А потом просто закрыть глаза. Раз уж старость подарила этот дар — ЗАБЫВАТЬ, — Стефан собирался воспользоваться им по полной. – В оформлении обложки использована фотография Sam Moqadam с ресурса Unsplash