Через проход старик – он был в автобусе, когда тот шел в другую сторону, – прятал голову в воротник пальто и делал вид, что спит. – Ты как? – спросил Денни. – Ты какой-то… Шкет повернулся к пацану (еще двое, скорпион и пассажир, как раз отворачивались); Денни тер под носом, мигал голубыми… От воспоминания об алых глазах в фойе «Эмборики» Шкет открыл рот: глаза, что смотрели на него теперь, напряженно и сочувственно, стали страшны, как обнаруженный смысл забытого. Удивление замутило память о другом – он почувствовал, как она блекнет, попытался удержать, не удержал, – о том, что мелькнуло в зеркале. Что он мог увидеть в зеркале? Себя? Ничего больше? Я свихнулся, подумал он, точно эхом: «Это безумие», – сказал он там. Лишенный контекста – что случилось в универмаге? – он задрожал пред тем, что это могло означать. Почему я сказал «это безумие!»? Внутри что-то задрожало. Закачалась голова. – Шкет?.. – а это, в отчаянии сознавал Шкет, не его имя. Ладонь Денни лежала на его руке. Шкет это понял, потому что сейчас ладонь отодвинулась. Когда его отпустили, он попытался вспомнить, каково это – когда держат, когда застыл в тепле, что теперь рассеивалось, рассеялось. Денни снова потер верхнюю губу. Тяжело дыша, Шкет откинулся на спинку прыгучего сиденья. Снаружи загадочной кавалькадой проплывали маркизы кинотеатров. 4 В высоких электрических нотах бубнили, и бурлили, и плескались низкие, влажные. Металлический аккорд; еще металлический аккорд. Между ними – шорох пленки. Шкет прочистил горло; перешло в кашель. – Да? – Пастор Тейлор взяла карандаш за оба кончика. – Вы что-то хотели? – Я хочу есть, – сказал Шкет. – Э… – Убрал руки с косяка полудвери. – Кто-то… Кто-то мне сказал, у вас тут раньше бывали бесплатные ужины? – Ой, мы их довольно давно прекратили… – За спиной у нее крутились катушки – точно глаза проворачивались. Шкет вздохнул: – Да, я знаю… – Вы упали… ранены? – Чего? Нет, я… нет. – Только есть хотите? – Да, мэм. – Мы правда больше не предоставляем такую услугу. Это было слишком… – Тут она уронила взгляд, втянула воздух сквозь зубы и задумалась. – Ну, скажем, кофе? И… – Подняла голову. – Может, что-нибудь найдется… и сможете передохнуть. – Да, мэм. Она оттолкнула стул от стола, а сквозь музыку все ревели и скрипели колеса и подшипники. – Пойдемте. – Трепеща черной сутаной, она направилась к двери. Он посторонился, когда она проходила, следом за ней зашагал по вестибюлю… – Но вы поймите, это не станет традицией. Это всего один раз: я не возобновляю Программы Вечерней Помощи. Только для вас и только сегодня. А не для ваших друзей завтра. …и вниз по лестнице. – Да, мэм. У подножия пастор Тейлор зажгла висевший на гвоздике фонарь в железной оплетке. Высокий подоконник вровень с тротуаром был синим, стал черным. Вверх по ступеням змеился толстый кабель. – Посмотрим, что у нас тут есть. В подвальном зале веером легли густые тени толстых колонн. У стены штабель складных стульев. У другой – полупросевший диван. Перед закрытым занавесом сцены – пианино с обнаженным чревом. – У нас вечером в часовне служба. Совсем скоро. Если будете в силах, поднимайтесь к нам. Другое высокое окно было открыто. Оттуда легонько повеяло, и вместо ответа он оглянулся. Три листика трепетали на краю подоконника; один закружился и упал. Тикнул вниз по стене, такнул по штабелю стульев и замер на исцарапанном линолеуме вдруг иссякшим неритмичным тик-так. – Сюда. – Пастор Тейлор ждала у другой двери. Внутри щелкнула выключателем другого фонаря в оплетке. Позади застеленного газетами длинного стола – стена, увешанная кастрюлями, картофельными толкушками, дуршлагами, и полки, забитые громоздкой посудой приходской кухни. – Одно время удавалось добывать хлеб. Ну, оптом. И мы делали сэндвичи с мясными консервами – у нас тогда и была Вечерняя Помощь. Но мы лишились поставщика. Без того, что всему голова, такие программы быстро увядают. Бобы слишком долго готовить, а помощников у меня не было. – Из стенного шкафчика она достала консервную банку со следами бумаги на месте содранной этикетки. – Говяжья тушенка. Шкет взял у нее банку. – Мы снимаем этикетки, – пояснила она в ответ на его вопросительный взгляд, – чтобы немножко сократить воровство. Не люблю вешать замки. Человек увидит на полках кучу банок без ярлыков и не поймет, крысиный яд внутри, машинное масло или горошек. Мне только нужно запоминать, где что. – Она попыталась изобразить лукавство. – У меня своя система. С походной плиткой справитесь? Вы же тут не первый день?.. – Ага, – раздумывая, сказать ли ей, что научился-то в двенадцать лет в походе. – Кофейник горячий. Не выключаю с утра до вечера. Кофе, конечно, пью многовато. Можно вас тут оставить? Мне еще надо поработать над конспектами. – Конечно. Спасибо вам, мэм. – Всё вымойте; и загляните, когда будете уходить? Он кивнул. В дверях она, темная и широкая, нахмурилась: – С вами точно ничего не случилось? У вас весь бок измазан. – Чего?.. а, нет, уже все нормально, правда. Черствой черной округлостью выпятив губы, она отрывисто кивнула и ушла. Оглядывая кастрюли и сковородки, он подумал: открывашки нет – и запаниковал. Открывашка лежала возле плитки. Он крутил и крутил, пока не щелкнула последняя жестяная зазубрина и заплесканная подливой крышка не стала тонуть. Глянул на плитку, на банку; а потом что-то случилось в животе. Прямо пальцами он забросил в рот куски жира, мяса и овощей, слизал холодную подливу с руки, пальцем стер потекшее по подбородку и тоже всосал. Желудок забурлил, его дважды скрутило, и рот наполнился газом, который еще отдавал Зайкиным вином. Предчувствуя тошноту, Шкет остановился, переждал несколько глубоких вздохов. Потом вынес банку из кухни, сел на просевший диван и снова запустил руку в иззубренное кольцо. Он жевал, и лизал, и глотал, и сосал, и лизал. Когда медное нутро стало чистым, не считая нижнего угла, куда не лез слишком толстый средний палец, он вернулся в кухню, сполоснул банку и пустил туда дымящийся черный кофе из пластмассового крана кофейника. Жесть в ладонях раскалилась, напомнила, что левая суха, а правая липкая. Вернувшись на диван, держа банку между коленями, он смотрел на пар, и его уже смаривало; отпил (горячо, горько), решил, что не хочет кофе, и предоставил глазам закрыться… – Да, он здесь, – говорила пастор Тейлор. Шкет очнулся и заморгал. Перед тем как задремать, он все-таки поставил кофе на подлокотник дивана. – По-моему, ему как-то не очень… ой. Шкет взял банку в кулак, спрятался за глотком – почти остыл. – А, – сказал мистер Новик. – Благодарю вас. Шкет опять отставил банку на подлокотник. – А, – повторила пастор Тейлор, но совсем другим тоном – Шкету понадобилось несколько секунд, чтобы распознать сходство, – вы поели? – Да, мэм. – Хорошо. – Пастор Тейлор просияла улыбкой Новику, обогнула его и сказала, уже исчезая: – Прошу меня извинить. Мне нужно обратно. – Я страшно рад, что вас нашел! – Мистер Новик держал перед собой портфель, в лице – откровенный пыл. – А вы чего хотели? – Тело после сна еще звенело. – Откуда вы знали, что я тут?