– Я встречал тех, кто их читал. – Правда? – переспросил Фенстер. – Это кто же? – Девушка, которую он трахнул. И ее родные. Только они не узнали ее на фотографии. Что-то произошло с лицом Фенстера, не испортив улыбки, и Шкедт решил, что, может, Фенстер все же не так и плох. – Ты с ней знаком? – Ага. – Шкедт выпил. – И ты, наверно, тоже познакомишься. Мне все твердят, до чего маленький тут город. Эй, Тэк, спасибо за бренди. – И стал подниматься. Тэк сказал: – Ты точно оклемался, Шкедт? – Ага. Мне уже лучше. – Он кивнул Фенстеру и с облегчением отошел к бару. Когда Джек сказал: – Эй, как дела? – Шкедт вздрогнул. Облегчение, наиповерхностнейшее из чувств, испарилось. – Привет, – ответил он. – Порядок. А ты как? – Я нормально. – Рубашка мятая, глаза красные, щеки небриты. И страшно доволен. – У меня порядок. Что у тебя творится? А у твоей подруги? – У меня порядок, – повторил Шкедт, кивая. – И у нее. Джек засмеялся: – Это прекрасно. Просто прекрасно. Слышь, хочу тебя с другом познакомить. Это Фрэнк. – И Джек попятился. – Привет. Высокий лоб с залысинами, волосы до плеч, и вдобавок этот Фрэнк, похоже, с неделю назад решил отращивать бороду: «Отдаю тебе скрещенными, беру раскрещенными…» – да, точно, вот это кто. Только надел зеленую рубаху с молочными застежками вместо пуговиц; и руки помыл. – Это, – пояснил Джек Фрэнку, – друг Тэка, я рассказывал: который стихи пишет. Но я забыл имя. – Шкедт, – сказал Шкедт. – Да, точно, его Шкетом зовут, – подхватил Джек. – Шкет, это Фрэнк. Фрэнк служил в армии и тоже пишет стихи. Я ему уже все про тебя рассказал. Да? – Ага, я тебя в парке видел, – кивнул Фрэнк. – Джек говорит, ты поэт? Шкедт пожал плечами: – Да. Ну так. – Мы пьем, – пояснил Джек, – с полудня. – А сейчас уже ночь, – ухмыльнулся Фрэнк. – Вот ведь город, а? Не хочешь трезветь – здесь самое место. Заходишь в бары – дадут выпить, а денег не возьмут. Вообще ничего не возьмут. И куда ни пойдешь, у всех найдется что покурить или выпить. Господи Исусе. – Джек рыгнул. – Надо садик полить. Я сейчас. – И направился в сортир. На Шкедта волной накатило головокружение, но заготовленная реплика успела выплыть: – Пасешь дитя природы? – Скорее он меня, – ответил Фрэнк. – Мы оба дезертировали. Джек сбежал чуть позже. Только, мне кажется, его ностальгия одолела. Шкедт сглотнул. – По армии? – И ему полегчало. Фрэнк кивнул: – У меня-то ничего такого. Я слинял с полгода назад. Мне тут хорошо. Опять можно писать, и вообще довольно клево. – Ты, – и на повторе проникся к Фрэнку внезапным, удивительным и полным недоверием, – пишешь стихи? – Поэтому улыбнулся. Фрэнк улыбнулся в ответ и кивнул поверх стакана: – Опубликоваться-то мне просто повезло. Книжка получилась нечаянно. Один журнальчик на Западном побережье хорошо издает сборники своих авторов. Мне повезло – меня выбрали. – То есть что – у тебя книжка выходила? – В Беллоне ее не найти, – опять кивнул Фрэнк. – Говорю же, нечаянно получилось. – Ты, значит, давно пишешь. – Лет с пятнадцати или шестнадцати. Начал в старших классах, а в таком возрасте обычно пишут всякую фигню. – А сейчас тебе сколько? – Двадцать пять. – То есть ты уже давно. Поэт. Это твоя работа, профессия. Фрэнк засмеялся: – На это не проживешь. Я год преподавал в универе штата в Сан-Франциско, потом в армию загремел. Но я предпочитаю считать, что это профессия. Шкедт кивнул: – И у тебя много стихов выходило в журналах? – Три в «Нью-Йоркере» с год назад. Есть мнение, что это мой высший взлет. До того два в «Поэзии»[22]. И еще несколько. Но это те, которыми я горжусь. – Да, я этот журнал раньше много читал. – Правда? – Это на котором раньше была такая завитушечная лошадь? А сейчас просто мультяшные картинки. Я его каждый месяц читал в школе. Годами. Фрэнк засмеялся: – Тогда у тебя дела получше моего. – «Нью-Йоркер» я видел, – сказал Шкедт. – Но не читал ни разу. Лицо у Фрэнка переменилось легко и уклончиво. – И ни одного стихотворения не опубликовал, – сказал Шкедт. – Нигде. Я только недавно поэт. Пару недель. С прихода сюда. Ты, наверно, знаешь гораздо больше. – О том, как публиковаться? – В том числе. Но нет – о том, как писать. Это трудно. – Да, пожалуй, бывает. – Я ничего, сука, сложнее в жизни не делал. Фрэнк опять рассмеялся и почесал молодую бороду. – Иногда. Ты… пишешь стихи – что, несколько недель? А почему начал? – Не знаю. А ты почему? – Видимо, – кивок, – должен был. – Ты как считаешь, – Шкедт помолчал, обдумал свою кражу, – Беллона тебя вдохновляет, ты больше работаешь? – Да я работаю везде примерно одинаково. Здесь, может, чуть меньше, потому что кучу времени гробишь на добычу того-сего. У меня в работе были кое-какие короткие вещи. Но несколько недель назад я потерял тетрадь. – Чего? И опять кивок: – С тех пор не писал. Времени не было.