– К Калкинзу надо прямо вот разодеться, да? Ланья одобрительно глянула на его новые черные джинсы, на его черный кожаный жилет. – Ну, ты-то уже практически в мундире. А я, в отличие от тебя, не на высоте, когда грязная. Они добрались до парковых ворот. – А что у них за прачечный проект? – спросил он. – Колотят одежду веслами на камнях? – По-моему, – ответила Ланья, – Милли, Джомми, Уолли и Эта-как-ее-вся-в-индейском-серебре пару дней назад нашли ландромат. Только нет электричества. Сегодня ходили, искали, где ближайшая работающая трехконтактная розетка. – А когда успели постирать твою рубашку? – Мы с Милли целую груду перестирали вчера на руках в женском сортире, пока ты на работе был. – А. – Из звукарей в прачки, – задумчиво отметила Ланья, когда они миновали львиные ворота. – И года не прошло. – Хмыкнула. – Спросить Джона – так он, подозреваю, скажет, что это прогресс. – В газете пишут, что сегодня вторник. – Шкедт большим пальцем рассеянно огладил лезвие орхидеи на боковой шлевке; в сердцевине орхидеи на каждом шагу позвякивала цепочная сбруя. – Он сказал прийти, когда в газете объявят вторник. Он же не забыл, правда? – Мы ему напомним, если забыл, – ответила Ланья. – Да нет, наверняка помнит. Можно вдавить большой палец или костяшки в острые края – останется только легчайший след, а потом его, как и остальную кожную штриховку, заполнит грязь; но почти не чувствуется. – Может, сегодня обойдемся без махача со скорпионами, – сказал он, когда они перешли с Северной Брисбен на Южную. – Если повезет. – Ни один уважающий себя скорпион в такую рань не встанет, – ответила Ланья. – Они же все спят до трех или четырех, а потом куролесят до зари. – Вот это житуха. Ты все твердишь, что у Калкинза уже бывала. Все нормально получится? – Если б не бывала, – она хлопнула гармошкой по ладони, – я бы так не суетилась. Три искристые ноты. Ланья насупилась и подула снова. – По-моему, ты и грязной неплохо выглядишь, – сказал он. Она сыграла еще ноты, почти сплавила их в мелодию, но передумала, рассмеялась – или посетовала, или помолчала – и завела другую. Они шли, и Ланья разбрасывала незавершенные мотивы. Тетрадь крылом хлопала его по ляжке. (Другая рука обросла теперь стальными лепестками.) Защищенный с флангов, он скакнул с бордюра. – Я не понимаю – мне страшно, что он скажет? Между нотами: – Хмм? – Мистер Новик. Про мои стихи. Ёпта, я не к нему иду. Я хочу посмотреть, где живет Калкинз. Мне все равно, что мистер Новик думает про то, что я пишу. – Я наверху в чулане у Фила оставила три совершенно прекрасных платья. Может, они еще там. – Не исключено, если там Фил. – Господи, нет. Фила в городе нет уже… которую неделю! Воздух щипался и пахнул по-заводскому. Шкедт поглядел в небо: тут цвета глины, там – слоновой кости, а вон там светлее, как потускневшая жесть. – Молодец я, – сказала Ланья, – что слиняла. Тебя нашла. – Скользнула рукой между лезвиями и взяла его за два пальца. Ножи давили, терли, морщили даже ее тонкое запястье. – Осторожно, ты же… Но она нет. * * * Из-за стены свисали мотки плюща. У медных ворот Ланья сказала: – Внутри тихо. – Тут звонят? – спросил он. – Или кричат? – И закричал: – Мистер Новик! Она осторожно отняла руку. – По-моему, раньше был звонок… – Пальцем потыкала камень вокруг медной таблички. – Здрасте… – изнутри. Где-то за сосняком по гравию заскрипели шаги. – Здравствуйте, сэр! – окликнул Шкедт, стаскивая с руки орхидею, продевая ножик в шлевку. Из-за косматой зелени выступил Эрнст Новик. – Точно, сегодня же вторник, да? – Он взмахнул скатанной в трубку газетой. – Я только полчаса назад узнал. – Он что-то сделал с замком внутри. Ворота лязгнули, слегка приоткрылись. – Рад видеть вас обоих. – Новик оттянул створку на себя. – А этого человека, который раньше охранял, больше нет? – Ланья вошла. – Он всегда вон там сидел. – Она указала на зеленую будочку, которую с тротуара не было видно. – Тони? – переспросил мистер Новик. – А он приступает ближе к вечеру. Но сегодня почти никого нет. Роджер всех повел на экскурсию. – А вы остались из-за нас? – спросил Шкедт. – Не надо было… – Нет, просто душа не лежала. Все равно бы не пошел. – Тони… – задумалась Ланья, глядя на облупленную краску привратницкой. – А мне казалось, у него какое-то скандинавское имя. – Тогда, наверно, теперь новый, – сказал мистер Новик. Сунул руки в карманы. – Тони итальянец до мозга костей. Очень приятный. – Другой тоже был приятный, – сказала Ланья. – Тут постоянно все меняется. – Это правда. Они зашагали по тропе. – Толпы народу снуют туда-сюда – я уже бросил следить. Сумасшедший дом. Но вы выбрали тихий денек. Роджер всех повел в центр, показывать редакцию газеты. – Новик улыбнулся. – Кроме меня. По вторникам я непременно сплю до упора. – Приятно сюда вернуться, – призналась Ланья. – А когда все придут? – Вероятно, когда стемнеет. Вы говорили, что жили здесь. Хотите подождать, поздороваться с Роджером? – Нет, – сказала Ланья. – Нет. Просто любопытно. Мистер Новик рассмеялся: – Ясно. Гравий (жуя Шкедту ороговевшую ступню) свернул меж двух муляжей храмов с колоннадами. Деревья сменились живыми изгородями; а дальше, кажется, фруктовый сад. – А можно мы срежем через сад? – Конечно. Мы к боковой террасе идем. Кофейник еще не остыл, я точно знаю, и я поищу кексы. Роджер твердит, что я могу тут хозяйничать, но все равно взять и вломиться в кухню к миссис Альт как-то странно… – Ой, да это… – и: – Вовсе не обязательно… – хором заговорили Шкедт и Ланья. – Нет, я знаю, где они. И мне самому пора сделать перерыв на кофе – так у вас говорят? – Тебе понравится! – воскликнула Ланья, когда они ступили сквозь высокую изгородь. – У Роджера чудесные цветы и… Шпалеру увивала ежевика. На растрескавшихся планках ежились иссохшие щупальца. И тут, и тут, и там землю взрыла черная галиматья. – Господи, что здесь… – начала Ланья. – Что случилось? Мистер Новик опешил: – А что-то случилось? Я не знал. Здесь с моего приезда так.