– Я могу пролезть и все вытащить. – Вы уверены?.. – Может, вам всем пойти вниз? А я тогда начну. Сделаем чисто-опрятно. Сейчас бардак. Показывать особо нечего. – Пожалуй… – Пойдем, Мэри. Пусть мальчик приступает. Он вернулся в гостиную и принялся сгребать бумагу на одну половину. – Бобби, ну-ка уйди оттуда. Не ищи себе на голову неприятностей. – Ну ма-ама… Дверь затворилась:…мальчик? Впрочем, он привык, что его лет никто не угадывает. (И куда, по их мнению, я должен деть всю эту дрянь!) Он повернулся и сандалией еще на что-то наступил. Распинал бумагу: вилка. Он отложил тетрадь на стул, который миссис Ричардс поставила прямо, и взялся сворачивать оберточную бумагу пачками в квадратный ярд. Можно выйти на балкон и сбросить оттуда. Ангельский пух цвета говна? И мебель туда же: тр-рах! Нет, как-то не катит. Отволочь хлам к лифту, отправить странствующую меблирашку в полет до подпола. Сражаться с нею в подвальном мраке? Бить об стены, стучать в пол? Тоже не пойдет. Сдвинуть на одну сторону, подмести и помыть, сдвинуть на другую. Сжечь посередке? А она рассчитывает на что? Так или иначе, спустя десять минут пол наполовину очистился. Он уже обнаружил на черном (с белыми прожилками а-ля мрамор) виниле блюдце, затянутое пленкой сохлого кофе; «Тайм» с помятой обложкой, которую он узнал, – номеру несколько лет; какие-то тряпки в коросте краски… От стука он подскочил. Джун окликнула: – Это я тут… Он открыл, и она вошла с бутылкой колы в одной руке и тарелкой с сэндвичем в другой. У сэндвича в боку дыра. Джун сунула все это ему и сказала: – Пожалуйста, не говори ничего про вчера у бара! Пожалуйста! Пожалуйста, а? – Я твоей матери ничего не сказал. – Он взял тарелку и бутылку. – Я ж не буду тебя подставлять. – Про это они не знают ничего!.. В газете были фотографии, но моего имени не назвали… хотя все знают и так! – Понял… – Они на эти фотографии смотрели, мама с папой. Смотрели, а меня не узнали! Ой, я думала, я умру… плакала. Потом уже. Ой… – Она сглотнула. – Мама… тебе прислала. Подумала, может, ты есть хочешь. Умоляю, ничего не говори! – Не скажу. – И рассердился. – Ты как будто нарочно у меня на нервах играл. И это было ужасно! Он отпил из бутылки. – Ты его нашла? Джорджа Харрисона? – Газированная, но не холодная. Она прошептала: – Нет… – На что он тебе сдался-то? И заухмылялся от ее совершенно беззащитного взгляда. Отставил тарелку на стул, поразмыслил, стоит ли принимать подношение, которое, по всему судя, уже отвергали; затем взял сэндвич и разодрал дыру зубами. «Спам». С майонезом. – Он там был. Зря ты слиняла. Джордж через минуту вышел. – Проглотил. – Эй, а хочешь его портрет? – А? – Могу добыть тебе его портрет, если хочешь, и не такой, как в газете был. – Нет. Я не хочу его портрет. Какой портрет? – Большой полноцветный плакат. В чем мать родила. – Нет! – Она повесила голову. – Вот ты правда на нервах играешь. Не надо, а? Это ужасно. – Да нет, я просто… – Он перевел взгляд с сэндвича на бутылку. Есть не хотелось, но он ел из соучастия. И теперь пожалел. Сказал: – Если играть одной, проиграешь, и все дела. Если я с тобой сыграю, может, у тебя… будет шанс. Ее волосы мотнулись; она подняла глаза в притворном смятении оттого, что он отвесил ей комплимент таким допущением. – Завтра добуду тебе… – Ты чего меня не подождала? – сказал Бобби из дверей. – Мама сказала, нам сюда надо вместе… Блин, ты тут почти все вычистил. Джун подергала плечами, на что Бобби не вполне закрыл глаза, но и не откликнулся. Вместо этого сказал: – У тебя на шее эта штука. Такая же. – Он показал блестящий браслет. – Ага, – улыбнулся он. – Небось не расскажешь мне, где взял свою. Бобби удивился сильнее, чем он ожидал: – Маме с папой я сказал, что просто нашел. Джун надулась: – Зря ты это носишь. Бобби заложил руки за спину и хмыкнул, словно этот обмен репликами повторялся в их спорах то и дело. – Почему он зря это носит? Бобби ответил: – Она думает, если носить, с тобой случится ужасное. Боится. Свою сняла. Джун прожгла его взглядом. – Знаешь, что я думаю? – сказал Бобби. – Я думаю, с теми, кто сначала носил, а потом снял, случится еще страшнее! – Я не снимала. – Снимала! – Не снимала! – Снимала! – Она была не моя! И нечего было говорить, что нашел. Наверняка с теми, кто их крадет, случается совсем страшное. – Я не крал! – Крал! – Не крал! – Крал! Уй-й!.. – Она завершила этот антифон, в сестринском бешенстве всплеснув руками. Он снова укусил мяклый хлеб; проглотил, запив теплой колой: зря. Вернул на стул и то и другое. – Я пошел домой, – сказал Бобби. – И ты пошли. Нам велели вместе. – И удалился за дверь. Она ждала. Он смотрел. Ее рука шевельнулась в складках юбки, потянулась было вверх. Потом она подняла голову. – Может, лучше тебе… – Ой, да он на разведку пойдет. – Презрение? – Зачем тебе искать… Джорджа? Она поморгала. Слово потерялось во вдохе. – Я… я должна. Я хочу! – Ее руки тщились подняться, одна, затем другая, и обе удерживали друг друга по очереди. – Ты его знаешь?