– Что с тобой такое? Его лицо потянулось к улыбке. – Это просто как-то… ну, очень странно! – Что тут странного? – Она закрыла обложку. – У тебя очень непонятное лицо. – Я не… но… – Улыбка получалась какая-то не такая. То, что ее сбивало, помещалось на третьей вершине треугольника, коего нижние вершины – узнавание и неразумение. – Просто это так… – (Нет, начни заново.) – Ну, это так… Я, понимаете, много знаю про астронавтов. Я раньше читал расписания пролета спутников и выходил ночью, смотрел на них. И я дружил с одним банковским клерком. – У меня была одна знакомая, она работала в банке, – сказала Милли. И другой девушке: – А у тебя не было? Он сказал: – И я прежде работал в театре. На втором этаже, мы вечно возили что-нибудь на грузовом лифте… – Эти воспоминания так легко восстановить… – Я про него как раз недавно думал – про грузового лифтера. Они все равно смотрели озадаченно. – Просто все это очень знакомо. – Ну да-а… – Она большим пальцем провела по блестящей гармошке. – Я, наверно, бывала в грузовом лифте хотя бы однажды. Блин, да я в школе играла на сцене – в гримерной на раме зеркала были лампочки. И ничего странного. – Но там дальше про студенческие волнения. И бодеги… Я только что из Мексики. – Там нет никаких студенческих волнений. – Нет, есть. Я однажды пережил студенческие волнения. Я покажу. – Он потянулся за тетрадью (девушка шарахнулась от орхидеи), свободную руку распластал по странице (девушка снова шагнула ближе, плечом погладив его руку. Под незастегнутой рубахой он увидел ее грудь. Ага-а), прочел вслух: – «…Пальцем втирают жир в стальной рычаг; студенческие хэппенинги с полными „фольксвагенами“ спагетти, рассвет в Сиэтле, автоматический вечер в Лос-Анджелесе». – И оторвался от страницы, опешив. – Ты в Сиэтле и Лос-Анджелесе тоже бывал? Утром и ночью? – У огня замерцала ее зеленоглазая улыбка. – Нет… – покачал головой он. – А я бывала. И мне все равно не странно. – По-прежнему мерцая, она нахмурилась его хмурости. – Тут не про тебя. Если это не ты в парке потерял… Ты же этого не писал? – Нет, – сказал он. – Нет. Я не писал. – Утраченное (силой и странностью не уступит никакому дежавю) чувство терзало его. – Но я поклялся бы, что знаю… Горячее всего огонь обжигал сквозь дыру на колене; он хотел было почесаться; ножи зацепились за распустившиеся нитки. Он отдернул орхидею. Нитки лопнули. Ороговевшими пальцами другой руки он постучал по коленке. Милли взяла тетрадь, перелистнула дальше. Зеленоглазая склонилась ей через плечо. – Прочти в конце, про молнию, и взрывы, и заваруху. Он писал про то, что было здесь, как думаешь? С Беллоной? – Прочти в начале, про скорпионов и запертых детей. А это, по-твоему, про что? Они придвинулись друг к другу в свете очага. Ему стало неуютно, и он оглядел поляну. Тэк перешагнул спальный мешок и сказал Джону: – Вам, народ, лишь бы я побольше вкалывал. Никак вы не поймете: ничего хорошего в работе ради работы я не вижу. – Да ладно тебе, Тэк. – Джон рассеянно постучал по бедру, словно по-прежнему держал газету. – Чертежи я вам дам. Делайте с ними что хотите. Эй, Шкет, как делишки? – Пламя помяло громоздкий Тэков подбородок, выманило светлые глаза к свету, замигало на кожаном козырьке. – Нормалек? Он сглотнул, отчего стиснулись зубы, и кивок вышел чопорнее, чем он хотел. – Тэк, но ты же возглавишь строительство?.. – сверкнул очками Джон. – Ёпта, – сказал Тэк, напомнив о Кошмаре. – Ой, Тэк… – покачала головой Милли. – Я с ним всю ночь бодаюсь, – сказал Джон. – Эй. – Он глянул на стол. – Кошмар приходил за едой? – Ага. – Бодро. – И как он? Она пожала плечами – уже не так бодро. Он услышал музыку, обернулся. Другая девушка, вернувшись к себе на одеяло, склонилась над губной гармошкой. Волосы шлемом бронзы в патине охватили опущенное лицо. Рубашка соскользнула с острого плеча. Хмурясь, девушка снова ладонью постучала по отверстиям. Тетрадь она прислонила к колену. – Мы с Тэком ходили смотреть, где я хочу поставить хижины. На скалах, знаешь? – Ты опять поменял место? – спросила Милли. – Ага, – сказал Тэк. – Он опять. Как тебе тут нравится, Шкет? Славно, да? – Мы с радостью тебя примем, – сказал Джон. – Мы всегда рады новым людям. Работы вагон; любые руки пригодятся. – Ладонь бросила стучать, прилипла к бедру и там осталась. Он заворчал, высвобождая то, что застряло в горле. – Я, наверно, двину дальше. – Ой… – высказалась Милли огорченно. – Да ладно. Останься позавтракать. – А Джон – горячо. – Примерься к проекту какому-нибудь. Глянь, что понравится. Вдруг что найдешь. – Спасибо, – сказал он. – Я пойду… – Я провожу его до авеню, – сказал Тэк. – Ладно, ребятки, покедова. – Если передумаешь, – окликнула Милли (Джон опять застучал по ноге), – возвращайся в любой момент. Может, тебе через пару дней захочется. Ты приходи. Мы и тогда будем рады. На бетонной тропе он сказал Тэку: – Они очень хорошие люди, да? Просто я, видимо… – И пожал плечами. – Да уж, – проворчал Тэк. – Скорпионы – у них что, рэкет? Охраняют коммуну и за это с нее дерут? – Типа того. Но коммуна под охраной. – От чего-то еще? Помимо скорпионов? Тэк снова хрипло заворчал. Он распознал в ворчании смех. – Я в такие дела вляпываться не хочу. Не на этой стороне, по крайней мере. – Я тебя доведу до авеню, Шкет. Авеню идет в город. В окрестных магазинах почти всю еду растащили. Но никогда не знаешь, на что наткнешься. Мне-то, честно говоря, кажется, что тебе лучше в домах. Но есть риск: могут и с дробовиком встретить. Я же говорю, из двух миллионов в городе осталось с тысячу душ. Из сотни домов занят один – шансы неплохие. Однако пару раз я и сам чуть на дробовик не налетел. И о скорпионах нельзя забывать. Джонова тусовка? – Хриплый скрипучий смех вышел пьяным – в отличие от прочих Тэковых повадок. – Они ничего. Но и к ним я бы на твоем месте особо не прикипал. Я вот воздерживаюсь. Но помогаю им. А для начала они, может, и ничего… просто оглядеться, на пару дней. – Да. Пожалуй… – Но это было задумчивое «да». Тэк кивнул, безмолвно согласившись. Этот парк кишит мраками, тканями тишины. Тэк подметками сапог татуирует дорогу. Мне видится, будто за ним остается пунктир. И вдруг кто-нибудь подберет краешек ночи, разорвет ее по этой перфорации, сомнет и выбросит. Горели только два из сорока с лишним парковых фонарей (он начал считать). Ночная хмарь камуфлировала все намеки на рассвет. У ближайшего горящего фонаря, откуда уже виднелись ворота со сторожевыми львами, Тэк вынул руки из карманов. Две булавки света проткнули темноту где-то над песочной верхней губой. – Если хочешь… можно ко мне?.. 5