– Точно. Саламандр мне сам и рассказал. А потом, когда еще одного чела, Сиама, подстрелили… – Его так зовут? – …когда Сиама подстрелили, ты его затащил с улицы в автобус. – И сегодня вечером ты видел, как я выхожу из этого автобуса. – Саламандр мне рассказал пару дней назад. – А со мной это было сегодня, сука, днем! – Устыдившись, он поморгал, таращась на свои ладони. – А что еще говорили? Только это случилось? В смысле, больше ничего? – По-моему, и так достаточно. – А что с Сиамом? Тэк пожал плечами. Бренди заплескался. – Кто-то из бара к нему, помнится, ходил. – Мадам Браун? – Да, по-моему, она. Но больше я ничего не слыхал. А говоришь, что не помнишь, где был. Знаешь ты не меньше моего. – Тэк подтащил кресло к столу и сел. Собрался было отставить бутылку, но передумал и напоследок глотнул. – Все, что я рассказал, ты помнишь? Шкет кивнул своим коленям. – Значит, просто время потерял. То есть я и раньше терял дни – думал, что четверг, а уже пятница. – А мы-то решили, что ты бросил нас и заделался записным скорпионом. У меня возражений нет. Выглядишь ты соответственно. Светощит и все такое. Шкет вгляделся в шар с линзами, свисающий на живот. – Он не работает. Батарейку надо поменять. – Секундочку. – Тэк открыл ящик стола. – Держи. – И кинул. Шкет поймал ее обеими руками; букет молний на красно-синем фоне. – Включись как-нибудь. – Спасибо. – Хотелось поговорить еще; Шкет сунул батарейку в карман, заметив, что нижний шов совсем истрепался – пальцы нащупали кожу сквозь ткань. – Тэк, ты правда считаешь, что понял город? – Я? – Ты сказал, что он в каноне… Тэк рассмеялся и запястьем отер губы. – Не, я не понял. Я тут ничего не понимаю. Я, сука, инженер. Беру вилку, втыкаю в розетку – все работает. Втыкаю в другую – не работает. Иду в контору, там работает только один лифт и горят лампочки на верхнем этаже. По моему опыту, так не бывает. Иду по улице – горят дома. Иду по той же улице назавтра – дома всё горят. Через две недели иду по той же улице – а там будто и не горело ничего. Может, тут время течет задом наперед. Или боком. Но так тоже не бывает. Хожу на фуражировку в пакгаузы или магазины – то туда можно влезть, то нельзя, то проблемы, то нет проблем; а иногда прихожу в магазин с пакетом, сгребаю целую полку консервов, через неделю прихожу в тот же магазин – ну, во всяком случае, я думаю, что магазин, сука, тот же, – а полка забита, как в первый раз. По мне, и так не бывает. – Иногда утром свет появляется здесь, – сказал Шкет. – А иногда там. – Это кто тебе сказал? – Ты и сказал. Когда я только пришел. – А. – Тэк опять взял бутылку. – А, да. Точно. Кое на что у тебя отличная память. – Я много чего помню. Бывает, так ярко… иногда больно даже. И туман этот, и дым – иногда оно резче и яснее того, на что смотришь. А остального, – он поднял голову и увидел, что Тэку нехорошо, – просто нет. – И Шкет рассмеялся, отчего Люфер принялся энергичнее жевать то, что застряло на подходах к горлу. – Тэк, ты почему не уходишь из Беллоны? – Я так понял, твой друг Эрнст Новик уезжает завтра. Не знаю. А ты? – Не знаю. – Раз с тобой творится такое, может, тебе не стоит жить в Беллоне. – Тэк подался вперед, протянул бутылку. – А, – сказал Шкет. – Вот. – И подставил стакан; и Тэк налил. – Вот первая ночь, когда мы познакомились, да? Помнишь, я тогда спрашивал, зачем ты сюда забрел, а ты сказал, что с целью? – Точно. – Расскажи с какой. А как-то раз в Южной Дакоте он уронил четвертак в прудик, который оказался неожиданно глубок. Он смотрел, как монета крутится, и мутнеет, и исчезает за лиственной каймой. Сейчас мысль испарилась из сознания, и для описания этого исчезновения ему осталась только память о потерянном четвертаке. – Я… я не знаю! – Шкет засмеялся, прикинул, что еще такого можно сделать; решил, что смех лучше всего. – Я не… помню! Да, я знаю, что пришел не просто так. Но будь я проклят, если знаю зачем! – Он откинулся назад, подался вперед, поймал бренди, что опрокидывал стакан ему в рот, проглотил. – Я правда не помню. Наверно… – Он уставился в потолок, задержал дыхание, предвкушая память. – Я не помню… и этого не помню! Тэк улыбался. – Она у меня была; ну, причина. – Шкет раскинул руки. – Я ее носил с собой, в глубине сознания, да? Как на дальней полке? А потом захотел достать, но, видимо, уронил. Видел, как она упала и исчезла. Роюсь в мозгу, но не могу… ее найти. – Он оборвал смех и успел почувствовать, как растет раздражение. – Беллона мне не вредит. – Прозвучало резонно и улыбчиво, но все равно раздражало. – У меня тут подруга; я познакомился с кучей людей, некоторые – довольно приятные… – Но не все? – Ну, по ходу дела разбираешься. И у меня выходит книжка. «Медные орхидеи», знаешь, мои стихи; все уже готово! Уже гранки есть. Тэк кивал, не стирая улыбки с лица. – И ты сам говоришь: люди про меня болтают так, будто я подвиг какой совершил. Уйти? Думаешь, в другом городе я не рехнусь? А там мне таких бонусов может и не обломиться. – Шкет отставил стакан, кулаком проткнул воздух и спиной привалился к стене. – Мне… тут нравится? Нет. Я хочу увидеть солнце. Иногда охота содрать все это небо. Оно словно картонное – как коробки для яиц, знаешь? Просто содрать, чтоб громадные такие полосы хлопали. Интересно, куда делась Ланья. – Он насупился. – Может, у меня больше и нет подруги. И с книжкой покончено; все уже написано и напечатано; и этого я больше не хочу. – Он покрутил кулаком вокруг пальца. – И даже если говорят, что я герой, я ничего такого не сделал. – Он оглядел плакаты; картинки и картинки, однако от этой мысли раскатились их отзвуки, и насмешливые, и мучительные; он отвел взгляд. – Что-то здесь… не закончено. Нет. – От собственного отрицания он разулыбался. – Дело во мне. Отчасти, по крайней мере. Или, может, в Джордже. Или в Джун… Почти кажется, будто все закончено, да? И наверно, пора уходить. Но я потому и знаю, что уходить не надо. Потому что ничего не отвлекает. Можно заглянуть внутрь и увидеть. Я столько не знаю. – Смех заполнил рот, но он выпустил смех наружу – и получилось лишь дыхание улыбки. – Эй, хочешь мне отсосать? То есть… если ты хочешь, мне будет приятно. Тэк нахмурился, склонил голову набок. Но прежде слов взорвался его хриплый смех: – Ах ты наглая скотина! – Я не в смысле: отсоси мне. Я с тобой займусь любовью. Я и раньше занимался с парнями. – Ни секунды в этом не сомневался, – снова засмеялся Тэк. – Нет, я не хочу у тебя отсосать, и фиг с ним, что ты в пизде побывал. Как тебе в голову такое пришло? Но что-то освободилось внутри. Шкет зевнул во весь рот и объяснил – а хвостик зевка затуманил слова: – Ланья сказала, мне надо опять лечь с тобой в койку; она считает, тебе будет приятно. – Вот оно как, значит? – А я сказал, что тебе надо только снять первую пробу. – Глянув на Люфера, он вдруг сообразил, что блондинистая шутливость прячет смущение, и опять уставился в колени. – Видимо, я был… – и очередной зевок изуродовал «прав». – Эй, слышь. Ложись-ка ты и поспи. А я хочу еще стакана три бренди и книжку, сука, почитать. – Да не вопрос. – Шкет лег на койку животом и поерзал, чтобы цепи, и призмы, и проектор не грызли грудь. Тэк потряс головой, развернулся в кресле и потянулся ко второй полке над столом. Выпала книжка. Тэк вздохнул. Шкет ухмыльнулся и уткнулся ртом в сгиб локтя. Тэк глотнул еще бренди, сложил руки на столе и принялся читать. Шкет снова поискал печаль, но она укромно спряталась в черных складках. Уже десять минут страницу не переворачивает, напоследок позабавился он про себя, а потом закрыл глаза и… – Эй. Лежа на спине, Шкет буркнул: – Чего? Тэк чесал голое плечо и глядел сконфуженно. Шкет подумал: так он теперь решил?.. – Боюсь, мне придется тебя выставить. – А… – Шкет прищурился и потянулся, невнятно и непроизвольно протестуя. – Ага, без проблем. – За бамбуковой занавеской полосатился свет. – Тут друг мой пришел, – объяснил Тэк, – и мы, типа, хотим… – А, ну да… – Шкет изо всех сил зажмурил глаза, открыл, сел – цепи на груди зазвенели – и заморгал. Черный, лет пятнадцати, в джинсах, кроссовках и грязной белой рубахе, пацан стоял у двери и мигал шарами красного стекла. Шкета по спине подрал мороз; он выдавил улыбку. Из иного времени всплыла заготовленная мысль: это искажение ничего не говорит о нем и ужасает лишь потому, что я так мало знаю себя. Привычные к ужасу вегетативные нервы чуть не исторгли из него крик. Все улыбаясь и кивая, он нестойко поднялся. – Ой, без проблем, – повторил он. – Да, я пошел. Спасибо, что пустил.