– Не оправдывайся. Здесь нет ничего глупого. Верь воспоминаниям и чувствам, которые они в тебе пробуждают. – Ну, – потупился Джонас, – я знаю, что у вас больше нет этого вспоминания, потому что вы мне его отдали, так что, возможно, вы уже не поймете… – Пойму. Во-первых, остался след этого воспоминания, а во-вторых, у меня еще есть множество других воспоминаний о семьях и праздниках. О любви. Джонас наконец решился открыться. – Я подумал… Это, конечно, было не самое разумное устройство жизни. Старые там же, где и все остальные, а не в специальном месте, где за ними ухаживают, как сейчас, да и вообще сейчас все гораздо лучше продумано. И все-таки мне кажется, что это было здорово. И что было бы здорово, если бы и сейчас все так было и вы были бы моим дедушкой. Эта семья в воспоминании казалась немного более… – Джонас запнулся, пытаясь подобрать нужное слово. – Немного более полной? – предложил Дающий. Джонас кивнул. – Мне понравилось чувство любви, – признался он. Он покосился на громкоговоритель и, убедившись, что их никто не слышит, продолжил: – Я бы хотел, чтобы все и сейчас было так, – прошептал Джонас. – Конечно, – торопливо добавил он, – я понимаю, что это не очень разумно. И сейчас все гораздо лучше организовано. Я понимаю, что это было очень опасно – так жить. – Опасно? Джонас задумался. Он сам не до конца понимал, что имеет в виду. Но чувствовал, что угроза есть. – Ну, – ему показалось, он нащупал объяснение, – у них огонь горел прямо в комнате. В очаге. И свечки на столе тоже горели. Отлично понимаю, почему все это запретили. И все же, – подумав, заключил он, – мне нравился свет, который они излучали. И тепло. – Отец, Мать, – неуверенно начал Джонас за ужином. – Хочу вас спросить кое о чем. – О чем, Джонас? – спросил Отец. Джонас зарделся от смущения. Всю дорогу от Пристройки он репетировал, как сделает это, но теперь все равно с трудом заставил себя произнести: – Вы меня любите? Повисло неловкое молчание. Затем Отец рассмеялся: – Да, Джонас. Не ожидал от тебя такого. Нужно правильно употреблять слова. – Что ты имеешь в виду? – спросил Джонас. Он не был готов к такой реакции. – Твой Отец хочет сказать, что ты выбрал слишком общее слово, настолько бессмысленное, что его давно уже никто не употребляет, – мягко объяснила Мать. Джонас уставился на них. Бессмысленное? Он не знал ничего более наполненного смыслом, чем это воспоминание. – Коммуна не сможет нормально функционировать, если употреблять слова как попало. Ты мог спросить: «Вы мной довольны?» И мы бы ответили: «Да», – сказала Мать. – Или, – продолжил Отец, – ты мог бы спросить: «Вы гордитесь моими достижениями?» И мы от всего сердца сказали бы: «Да». – Теперь ты понимаешь, что слово «любить» совершенно неуместно? – спросила Мать. Джонас опустил голову. – Да, спасибо, теперь я понимаю. Он первый раз солгал родителям. – Гэбриэл? – прошептал Джонас. Кроватка опять стояла в его комнате. Четыре ночи Гэбриэл крепко проспал в комнате Джонаса, и родители провозгласили эксперимент удачным, а Джонаса – героем. Гэбриэл быстро рос – он уже ползал и пытался вставать. Теперь, когда он начал спать по ночам, его можно отдать в Воспитательный Центр, обрадовался Отец. В декабре, то есть уже через два месяца, ему дадут имя и определят в Семейную Ячейку. Но когда Гэбриэла забрали из спальни Джонаса, он опять всю ночь проплакал. Так что его вернули обратно. Раз уж Гейбу так понравилось в комнате Джонаса, пусть поспит там еще немного, пока у него не выработается привычка к крепкому сну. Воспитатели были настроены весьма оптимистично. Гэбриэл никак не отреагировал на шепот Джонаса. Он сладко спал. – Все можно изменить, Гейб, – сказал Джонас, глядя в потолок. – Все можно сделать по-другому. И тогда будут цвета. И дедушка с бабушкой. И у всех будут воспоминания. Ты уже знаешь про воспоминания, – прошептал он, повернувшись лицом к кроватке. Гэбриэл дышал ровно и глубоко. Джонасу нравилось спать с ним в одной комнате, хотя ему и было немного стыдно. Он так и не рассказал Дающему, что каждую ночь отдает Гейбу воспоминания: катание на лодке, пикник в солнечный день, шум дождя за окном, прогулки босиком по влажной траве. – Гейб? Младенец заворочался, не просыпаясь. Джонас посмотрел на него. – И еще будет любовь, – прошептал он. Следующим утром Джонас впервые не принял таблетку. Что-то внутри него, что-то, что выросло из воспоминаний, велело ему выбросить ее. 17 «ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ВНЕПЛАНОВЫЙ ВЫХОДНОЙ». Джонас, Лили и родители в изумлении посмотрели на громкоговоритель. Такие вещи он сообщал крайне редко. Члены коммуны очень радовались внеплановым выходным. Взрослых освобождали от работы, дети могли не ходить в школу, на Обучение и на добровольную работу. Рабочие-Заместители, которым потом тоже давали выходной, брали на себя обеспечение едой, уход за новорожденными и Старыми. Коммуна была свободна. Джонас с облегчением опустил папку с домашним заданием. Он как раз собирался пойти в школу. Занятия уже не были для него столь важными, к тому же совсем скоро они закончатся. Но все равно Двенадцатилетние, хоть и начали взрослое Обучение, должны были запоминать бесконечные своды правил и осваивать новые техники. Он пожелал родителям, сестре и Гейбу хорошего дня и поехал искать Эшера. Он не принимал таблетки уже четыре недели. Возбуждение вернулось, и Джонаса смущали его ночные видения. Он чувствовал себя немного виноватым, но ничто не заставило бы его вернуться к миру, в котором нет чувств. Миру, где он жил так долго. Его новые, обостренные чувства проявлялись не только во сне. Он знал, что это связано с отменой таблеток, но воспоминания тоже сыграли свою роль. Теперь он видел все цвета и, главное, мог удержать их. Трава, деревья и кусты оставались зелеными, пока он на них смотрел, щечки Гэбриэла – розовыми, даже во сне. А яблоки теперь всегда были ярко-красными. В воспоминаниях он видел океаны, горные реки, ручейки, журчащие в лесной чаще, и теперь он совсем по-другому смотрел на реку. Он видел, как светится вода, как она переливается разными цветами, знал, что она несет в себе историю, понимал, что было Другое Место, откуда она брала начало, и Другое Место, куда она течет. В этот неожиданный, незапланированный выходной Джонас чувствовал себя счастливым, как и всегда по выходным. Но это счастье тоже было более острым, чем раньше. Как обычно, мысленно подбирая правильное слово, Джонас понял, что его чувства стали более глубокими. И получалось, что они совсем не похожи на те чувства, которые бесконечно обсуждались каждый вечер в каждом доме коммуны. «Я разозлилась, потому что один мальчик нарушил правила на игровой площадке», – сообщила как-то Лили, сжав кулачок, чтобы продемонстрировать свое недовольство. Члены семьи – и Джонас тоже – обсудили, как и почему он это сделал, объяснили Лили, что у этого мальчика были причины нарушить правила и что надо быть терпимее к остальным. Лили разжала кулак, ее злость исчезла. Но теперь Джонас знал, что никакой злости Лили не испытывала. Нетерпение, раздражение – вот что она ощущала. Джонас в этом не сомневался, ведь теперь он понимал, что такое настоящая злость. В воспоминаниях он испытал на себе, что значат несправедливость и жестокость. В ответ на них его накрывала волна ярости – такое не обсуждают тихим вечером за ужином. «Сегодня мне было грустно», – говорила Мать, и все утешали ее. Но теперь Джонас знал, что такое настоящая грусть. Он испытал скорбь. Он знал, что скорбь не развеешь утешениями. Эти эмоции были гораздо глубже, и о них не нужно было рассказывать. Их можно было почувствовать. И вот сегодня он чувствовал счастье. – Эшер! – Джонас заметил велосипед друга возле игрового поля. Рядом валялись еще несколько – в выходной некоторые Правила можно было нарушить. Он затормозил и тоже бросил велосипед на землю. – Эш, ты где? – крикнул Джонас, озираясь. На поле он никого не видел. – Куда ты делся? – Ты-ды-ды-ды-дыж, – завопил кто-то из-за куста. – Пиф-паф! Девочка Таня выпрыгнула из укрытия. Скорчив гримасу, она схватилась за жи-вот. – Ты попал в меня! – крикнула она и повалилась наземь. – Бабах! Джонас, застывший на краю поля, узнал голос Эшера. Он увидел, как его друг, целясь из воображаемого оружия, скачет от дерева к дереву. – Бах! Джонас, ты на линии огня! Берегись! Джонас отступил. Он подошел к велосипедам и присел, чтобы его не было видно. Он часто играл в эту игру раньше – игру в хороших и плохих, безобидное развлечение, позволявшее выпустить пар. Игра заканчивалась, когда все участники оказывались на земле в странных позах. Ему и в голову раньше не приходило, что это игра в войну. – В атаку! – крикнул кто-то из-за сарайчика с игровыми принадлежностями. Трое детей бросились вперед, паля из несуществующих ружей.