Проходили дни и недели. С помощью воспоминаний Джонас выучил названия цветов. Он начал их видеть и в обычной жизни (хотя он отлично понимал, что она уже не обычная и никогда не будет обычной). Но эти цвета невозможно было удержать. Вспышка зеленого – лужайка на Центральной Площади, куст на берегу реки. Оранжевые тыквы, которые привезли в коммуну с полей, – всего мгновение он видел ярчайший цвет, а затем опять ничего, все тот же оттенок серого. Дающий предупредил его, что пройдет еще много времени, прежде чем он сможет удерживать цвета. – Но я хочу сейчас! – сердито заявил Джонас. – Это нечестно, что нет цветов! – Нечестно? – удивился Дающий. – Объясни, что ты имеешь в виду. – Понимаете… – Джонас замолчал, чтобы подумать. – Если все одинаковое, то нет никакого выбора! Я хочу просыпаться утром и решать, например, голубую форму надеть или красную. А она всегда, всегда одинаковая! Он посмотрел на бесцветную ткань, из которой была сшита его форма, и усмехнулся: – Я знаю, это не важно, что на тебе надето. Правда не важно. – Важна сама возможность выбрать, да? – спросил Дающий. Джонас кивнул. – Мой младший брат… – начал он. Затем поправил себя: – Нет, это не совсем точно. Он мне не брат на самом деле. Ну, этот Младенец, о котором заботится моя семья. Его зовут Гэбриэл. – Я знаю про Гэбриэла. – Так вот, он сейчас в возрасте, когда дети многое узнают о мире. Он хватает игрушку, если держать ее перед ним, – Отец говорит, что это развивает мелкую моторику. И он очень милый. Дающий кивнул. – Но теперь, когда я различаю цвета, по крайней мере иногда, я подумал: а что, если бы ему дали, скажем, ярко-красную игрушку и ярко-желтую? И он мог бы выбрать? Вместо Одинаковости. – Он мог бы сделать неправильный выбор. – А. – Джонас умолк. – Вот в чем дело. Я понял. Это не важно, когда речь идет об игрушках. Но потом становится очень важным. Мы не осмеливаемся давать людям выбирать. – Потому что это небезопасно? – Да, именно, – подтвердил Джонас. – Что, если бы человек сам выбирал себе супруга? И ошибся в выборе? Или, – продолжил он, посмеиваясь над абсурдностью предположения, – люди сами выбирали бы себе работу? – Это кажется опасным, – сказал Дающий. – Очень опасным. Такое даже представить себе сложно. Нам действительно нужно защищать людей от неправильного выбора. – Так безопасней? – Да, – согласился Джонас. – Гораздо безопасней. Но даже когда они заговорили о чем-то другом, Джонас продолжал испытывать какое-то неудобство, его что-то мучило, и он не понимал что. Теперь он часто злился: на своих одногруппников – за то, что они довольны жизнью, хотя в ней так многого не хватает. И на себя – за то, что ничего не может для них сделать. Он пробовал. Не спросив разрешения у Дающего – Джонас подозревал, что тот запретит, – он пытался передать свое новое знание друзьям. – Эшер, – сказал он как-то утром. – Посмотри на эти цветы очень внимательно. Они стояли рядом с клумбой герани у Зала Открытых Записей. Джонас опустил руки на плечи Эшера и сконцентрировался на красном цвете лепестков. Он попытался как можно дольше удержать цвет и одновременно передать другу это видение красного. – В чем дело? – недовольно спросил Эшер. – Что-то не так? Он высвободился из рук Джонаса. Прикасаться к кому-то, кроме членов своей Семейной Ячейки, считалось очень грубым. – Нет, ничего. Мне показалось, что цветы увядают и что нам надо сообщить об этом Садовникам. – Джонас вздохнул и отвернулся. Однажды он вернулся с Обучения переполненный новым знанием. Дающий выбрал очень волнующее воспоминание в тот день. Под его руками Джонас обнаружил, что находится в каком-то странном месте. Открытое пространство под ярко-голубым небом. Редкая трава, несколько кустов, камни, крепкие невысокие деревья. Он слышал какой-то треск, он получил слово – «ружья». Затем крики, глухой звук падения и треск сломанных веток. Потом он услышал перекликающиеся голоса и решился выглянуть из-за куста, за которым прятался. Дающий рассказывал Джонасу, что когда-то кожа была разных цветов, – и правда, у двоих мужчин кожа была темно-коричневой, а у остальных – светлой. Он подошел поближе и увидел, как мужчины вырезают бивни у неподвижно лежащего на земле слона и уносят их, забрызганные кровью. Джонас никогда не видел такого красного цвета, он был переполнен этим новым красным. Затем мужчины сели в машину и уехали – из-под колес летели камешки. Один попал ему в голову. Джонас надеялся, что на этом все закончится, но воспоминание продолжилось. Теперь он увидел другого слона. Тот выбрался из-за деревьев, очень медленно подошел к изувеченному телу и посмотрел на него. Огромным хоботом он потрогал труп, потом дотянулся до дерева, с треском оторвал несколько веток и накрыл ими разодранную плоть. Наконец он вскинул массивную голову, поднял хобот и заревел в пустоту. Джонас никогда не слышал ничего подобного. В этом звуке слились печаль и ярость, и казалось, ему не будет конца. Рев звучал в ушах Джонаса, когда он открыл глаза. Совершенно разбитый, он лежал на кровати, не в силах пошевелиться. Рев не умолкал, когда он ехал на велосипеде домой. – Лили, – сказал он сестре вечером, когда та взяла с полки своего утешителя – плюшевого слона. – А ты знаешь, что когда-то давно слоны действительно существовали? Живые слоны? Лили посмотрела на игрушку. – Ага, – усмехнулась она. – Конечно. Джонас подошел к Отцу и Лили. Отец расплетал ей косы. Джонас сел позади них и положил каждому руку на плечо. Всем своим существом он попытался передать им кусочек воспоминания: не чудовищный крик слона, но его присутствие, образ этого громадного существа, преданность, с которой тот провожал погибшего друга. Но Отец продолжал спокойно расчесывать длинные волосы Лили, и она нетерпеливо ерзала под рукой Джонаса. – Джонас, – пожаловалась она наконец, – ты мне больно делаешь! – Приношу свои извинения за то, что сделал тебе больно, Лили, – пробормотал Джонас и убрал руку. – Принимаю извинения, – равнодушно ответила Лили, поглаживая безжизненную игрушку. – Дающий, – спросил однажды Джонас перед началом работы, – а у вас есть супруга? Или вам нельзя подавать прошение на брак? Хотя ему и позволено было не соблюдать Правило о грубости, он не сомневался в том, что это грубый вопрос. Но Дающий просил задавать любые вопросы и никогда не показывал, что обижен или смущен даже самыми личными из них. Дающий улыбнулся: – Правила, запрещающего мне это, нет. И у меня была супруга. Ты забываешь, сколько мне лет. Моя бывшая супруга сейчас живет вместе с остальными Бездетными Взрослыми. – Ох, конечно. Джонас действительно забыл, что Дающий уже не молод. Жизнь Взрослых в коммуне с возрастом менялась. Они больше не были нужны для создания Семейных Ячеек. Родители Джонаса, когда они с Лили вырастут, тоже будут жить с другими Бездетными Взрослыми. – Ты тоже сможешь подать прошение на подбор супруги, если захочешь. Но предупреждаю, тебе будет непросто. Например, потому, что членам коммуны запрещено читать книги. Мы с тобой – единственные, кто имеет доступ к книгам. Джонас посмотрел на коллекцию книг в комнате. Теперь он иногда видел, какого они цвета. За все эти часы, что они с Дающим провели здесь, работая с воспоминаниями, он так и не открыл ни одной. Но он читал названия и знал, что в этих книгах – вся мудрость веков и что когда-нибудь они все будут принадлежать ему. – То есть, если у меня будет супруга и, возможно, дети, мне придется прятать от них книги? – Да, именно так, мне не разрешалось давать книги супруге. Есть и другие сложности. Помнишь правило, в котором говорится, что новый Принимающий не может обсуждать ни с кем Обучение? Джонас кивнул. Он прекрасно помнил это правило – со временем оказалось, что это самое обидное из всех ограничений, которые накладывало на него избрание. – Когда мы закончим работу и ты официально станешь новым Принимающим, тебе дадут новый свод Правил. Правил, которым следую я. И вряд ли тебя удивит то, что мне запрещено разговаривать о работе с кем бы то ни было, кроме нового Принимающего. То есть кроме тебя. Огромной частью твоей жизни нельзя будет поделиться с семьей. Это тяжело, Джонас. Мне было тяжело. Ты понимаешь, что воспоминания – это и есть моя жизнь? Джонас опять кивнул, хотя и был озадачен. Разве жизнь не состоит из тех вещей, что ты делаешь каждый день? – Я видел, что вы ходите на прогулки. Дающий вздохнул: – Да, я гуляю. Ем в положенное время. И когда меня вызывает Комитет Старейшин, я прихожу к ним, чтобы дать совет. – И часто вы даете им советы? Джонаса пугала перспектива давать советы Старейшинам. Но Дающий покачал головой: – Редко. Только если они сталкиваются с чем-то совершенно новым. Тогда они вызывают меня, чтобы я обратился к воспоминаниям и дал им совет. Но это происходит совсем не часто. Я был бы рад, чтобы они пользовались моими знаниями чаще: есть столько вещей, которые я мог бы им рассказать, иногда мне так хочется, чтобы люди изменились. Но они не хотят меняться. Жизнь в коммуне так проста и предсказуема – так безболезненна. Это то, что они выбрали. – Зачем вообще тогда нужен Принимающий, раз они не хотят его слушать? – спросил Джонас. – Они нуждаются во мне. И в тебе, – строго сказал Дающий. – Им об этом напомнили десять лет назад. – А что произошло десять лет назад? – спросил Джонас. – А, знаю, вы обучали преемника, и из этого ничего не вышло. Так что же произошло? Дающий грустно улыбнулся: – Когда новый Принимающий потерпел неудачу, все воспоминания, которые я успел ему передать, высвободились. Они не вернулись ко мне. Они оказались… – он замолчал, пытаясь подобрать слово, – я не знаю точно где. Наверное, там, где они были раньше, до создания Принимающих. Где-то там… – Он махнул рукой. – Люди получили к ним доступ. Думаю, когда-то так и было. Все имели доступ к воспоминаниям. Наступил полнейший хаос, некоторое время люди в коммуне страдали. Постепенно они приняли воспоминания, и все улеглось. Но это, безусловно, показало им, зачем нужен Принимающий. Чтобы хранить всю эту боль. И знание.