Володя вздохнул, и, повернувшись к пожилому — укоризненно произнес: — А вы говорили — сообразительный… Анатолий Николаевич развёл руками. — Володя, что ж делать, ежели он в ваших делах — ни уха, ни рыла? — Ладно, — махнул рукой гость, — Проехали. Далее — этот Новотны сделает вам подлинный сербский паспорт, а также документы для вашей жены и детей, права, в общем, всё, что нужно. За работу заплатите Новотному те же пятьдесят тысяч долларов, что и адвокату. Не вздумайте торговаться! Не тот случай…. Сербом вы, кстати, станете, исходя сугубо из соображений фонетики — по-чешски и серб, и русский говорят с одинаковым акцентом. Вы будете сербом, переехавшим в Чехию, подальше от бардака, творящегося в Белграде — дело житейское, в европах это в порядке вещей, никто этому не удивится. Но в Праге вам жить не стоит. — Отчего же? — живо заинтересовался Игорь. — Прага — отличный город! — Отличный. И именно поэтому не стоит. Соблазнов слишком много. Поэтому перейдем к третьему этапу. Игорь молча вздохнул. Гость сделал вид, что не заметил этого вздоха. — Так вот, третий этап. Польскую машину вы оставляете Новотному, а сами приобретаете машину в салоне на этой же улице, расположенному практически напротив магазина Новотного. Увидите, там «Шкода Октавия» на таком высоком помосте стоит, для рекламы. В этом салоне у вас никто особо ничего не спросит — ваше дело заплатить и отдать паспорт на оформление, хозяин все сделает сам. После этого вы переезжаете в Моравию, в Виловице — это маленький городок у словацкой границы, недалеко от Всетина. Там дня три-четыре поживёте в каком-нибудь пансионате, после чего купите дом — на улице Случовской, недалеко от здания местного полицейского участка, как раз продаётся неплохая вилла — и приобретёте долю в тамошней винокурне — став, таким образом, её совладельцем. Тридцать процентов акций этого заводика станут вам в миллион, от силы — они как раз сейчас предлагаются к продаже, хозяева задумали модернизацию производства, а денег не хватает. Вместе с долей в винокурне вы автоматически приобретаете соответствующий социальный статус и положение в обществе. Да, ещё — сербом, по легенде, вы будете новоделанным, ваши дедушка и бабушка — из русских эмигрантов, и в семье все говорили по-русски. Поэтому вы сербского — если вдруг, паче чаяния, в этих Виловицах найдется полиглот, желающий побалакать по-сербски — практически не знаете. Запомнили? Игорь тяжело вздохнул. — Разве ж это можно запомнить? Володя снисходительно улыбнулся. — Ладно, всё, что можно — я набросал здесь. — Он достал из внутреннего кармана два листика бумаги, протянул их Игорю. — Выучите наизусть, потом сожгите. Игорь благодарно кивнул, старательно сложил листки и уложил их в пормоне. А затем спросил: — А почему я не могу стать совладельцем винокурни, как поляк? Анатолий Николаевич и Володя переглянулись. Затем тесть наставительно произнес: — Для адвоката Селюты ты — беглый русский. Для торговца марками Новотного — беглый поляк. Они друг друга не знают — поэтому концы таким несложным методом обрубаются наглухо, и при этом — без жертв. Понял? Игорь кивнул. — Понял. А что мне делать в этих Виловицах? И сколько? Анатолий Николаевич вздохнул. — Этого, друг мой ситный, я тебе сейчас не скажу. В понедельник, после того, как ты мне отзвонишься из Польши, я поеду в прокуратуру, и там моему дружку закадычному, Олегу Татаринову, расскажу приватно, что совершил ты гнусную подлость — сбежал из страны, прихватив моих родных внуков. Заложу тебя, проще говоря. Чтобы потом, когда меня про тебя спросят — деликатно, осторожно, но всё же спросят — я мог на моего кореша сослаться. Дескать, дорогие товарищи сыщики, давать показания на зятя официально я не могу, но всё, что мог, как гражданин и государственный служащий — сделал. Совесть моя чиста…. Искать тебя поначалу будут яро — всё ж ты не кошелёк с получкой у работяги с ЗиЛа подбрил, а полтора миллиарда полновесных рублей у казны стырил — но потом, думаю, раж поутихнет. Да и я, многогрешный, руку к этому приложу — не шибко активно, но поспособствую, чтобы розыски твои поувяли. Глядишь, годика через два твоё дело в прокуратуре потеряется, интерес к тебе у тамошних ищеек охладеет. Ну а там, ещё через годик, и вернутся, думаю, сможешь — к тому времени и дела-то твоего уже никакого не будет. Так, Володя? Гость кивнул. — Главное — первые пять-шесть месяцев нигде не маячить, а там уже будет полегче. Анатолий Николаевич, хитро прищурившись, спросил у зятя: — Сколько у тебя сейчас в сейфе есть наличными? Игорь смутился. — Анатолий Николаевич, как-то… Тесть махнул рукой. — Никто на твои сокровища не претендует. Но за всё в жизни надо платить, правильно? Так вот, друг мой ситный, подымись наверх, открой свой сундук и тащи сюда двести тысяч американских рублей — Володе за добрый совет. Игорь молча кивнул и живо поспешил в глубину дома. Анатолий Николаевич, проводив его взглядом, обернулся к Володе и спросил: — Как думаешь, выдюжит? Гость пожал плечами. — А что тут выдюживать? Ему ж никто никаких заданий не даёт, его дело — отсидеться в европах, с чистыми документами…. Тут главное — чтобы он не засветился где-нибудь сдуру. Если б мне кто такую тропу подготовил во времена оны — я бы своему счастью до самых Виловиц не верил бы. Справиться! Пожилой хозяин кивнул. — Тут я с тобой согласен, — а затем, помолчав несколько минут, добавил озабоченно: — Меня в этом деле только одно смущает — деньги зятёк мой через албанскую фирму строительную отмывал, и через этих же албанцев счета в Цюрихе открывал. И они прекрасным образом в курсе — сколько дуболом этот бабок упёр, и где их положил. — Налил себе коньяка, выпил единым махом, выдохнул. — И скажу тебе, Володя, честно — не столько меня прокуратура наша тревожит, сколько эти нехристи. Уж больно много они знают… Глава первая * * * — Эгер хайятта ми?[1] Что? Вот чёрт, голова, как будто свинцом налита, в ушах глухой шум, все вокруг в какой-то пелене…. По ходу, ранение у него не смертельное, хотя… Кто эти черти в «песчаном» американском камуфляже? Не американцы — точно; у тех, конечно, в армии всякой твари полно, но такого, чтобы из пяти военнослужащих все пять носили кудрявые семитские бороды — это вряд ли, перебор, Да и форма у этих какая-то старая, изрядно ношеная, что называется — «второй срок», в такой солдаты — хоть американские, хоть наши, это без разницы — ходить брезгуют, чай, не оборванцы какие-нибудь, регулярная армия.… А эти хлопцы, по ходу, донашивают это шматьё за кем-то, и, стало быть, они — НЕ армия; вот только кто? — Эгер тюрк аламат?[2] Настойчивый, зараза…. Что ему ответить? И на каком языке? Кажись, отвечать придётся — эвон как он решительно мне в бок автоматом тычет…. Любопытство его, вишь, разбирает. Ладно, отвечу, всё одно ни хрена не понимаю, что он там балакает… — Украина. — Я ж украинец по паспорту…. Хотя…. Где тот пачпорт? По ходу, не у них, точно — раз любопытствуют так настойчиво. Где-то у меня в карманах? Если бы был — эти, в камуфляже, ещё вчера вытащили бы; хотя и редко я в сознание приходил, но помню, как они меня тщательно шмонали после перевязки…. Телефон забрали, с которого я последнее письмо отправил. Деньги — ну, это мелочь, сотни полторы от силы…. Чёрт, куртка! Паспорт — в куртке! В нагрудном кармане! А куртку, помнится, перед самой заварухой одел Туфан…. В ней его, кстати, и успокоили — шесть или семь пулевых, как минимум три — смертельных, в голову…. То есть украинец — выходит, как раз покойный Туфан Сарыгюль, а я, получается — турок? Хорош турок, три слова по-турецки…. Допрашивавший осклабился. — Украина? Наташка? Давай-давай? Дались им эти наташки…. Да, ничего не скажешь, шлейф после себя наши бабы оставили в Турции и в прочих египтах — стыдобы лет на сто, не меньше.… Хотя, по ходу, то, что я — украинец, его вроде как обрадовало. Ладно, посмотрим, что будет дальше. Дальше в палатке появился давешний доктор — который позавчера, сразу после короткого, но яростного огневого боя, делал ему перевязку. Ничего, опытный, чертяка…. Доктор уверенно уселся у его импровизированного ложа, посчитал пульс, послушал сердце, осмотрел перевязанную рану, перебросился парой фраз с охранником — чёрт его знает, на каком языке! — а затем, достав из саквояжа пачку одноразовых шприцов и несколько коробок с ампулами, деловито принялся готовить укол. Что этот эскулап ему собирается колоть, интересно? Переливание крови вчера он ему сделал весьма ловко — а, учитывая, что происходило это в голимой пустыне, то даже мастерски — а сегодня, судя по склянкам, будет вкачивать глюкозу и ещё что-то, не разобрать, что там на них написано… Игла шприца вошла в предплечье махом, он практически ничего не почувствовал. Доктор ловко опустошил один шприц, второй, третий…. По телу вдруг разлилось мягкое тепло, боль, до сих пор нудно терзавшая раненое плечо, исчезла, вместо неё он почувствовал вязкую истому. Обезболивающее, по ходу, весьма неслабое…. Однако здесь не церемонятся с подбором медикаментов! Хотя — медикаментов ли? Странная реакция организма…. Как будто его накрывают невесомым пуховым одеялом. Что ж так в сон тянет? Глаза закрываются помимо воли, слабость в конечностях, шебуршание доктора всё дальше, дальше…. Спать, спать…. Аллаху ак…. * * * Ага, кузов грузовика. Давешний часовой — дрыхнет, привалившись к борту. Штабель деревянных ящиков в противоположном углу, судя по всему — из-под какого-то военного имущества; на полу — груда чего-то вроде палаток, какое-то железо…. Жаль, что темно, не разберешь, что на этих ящиках написано — а что написано, видно, белеют какие-то буквы…. Сначала показалось, что стоим, но теперь ясно — по едва слышному гудению мотора и трансмиссии, по подрагиванию кузова — нет, не стоим. Куда-то едем — причём едем медленно, осторожно. За бортом — глухая ночь, в прорезь брезентового тента видать иссиня-чёрное небо с хороводом ярких, совсем не русских, звёзд. Холодно, чёрт! Интересно, куда это мы едем? Судя по расположению Большой Медведицы — куда-то на юго-запад; хм, любопытно.… В Сирию? Что не в Мосул или Эрбиль — точно; и что не по проторённой дороге, тем более — не по шоссе — тоже ясно. Грузовик армейский, полноприводный, и чешет прямиком по пустыне — эвон как его на кочках-то подбрасывает… Одиссей ощупал повязку на раненом плече; бинт приятно-свежий, перевязка сделана максимум часа полтора — два назад. Значит, бинтовали, пока он в бессознанке лежал.… Стало быть, нужен им живой, раз так заботятся. Что радует — хотя, подумавши, радость здесь небольшая. Мало ли для каких целей им живой европеец нужен… Чёрт, пить охота — спасу нет! Этого, что ли, разбудить? — Эй, часовой! Часовой! Дремавший у дальнего борта бородач проснулся, спросонья дёрнулся, едва удержав винтовку — что любопытно, не «калаш» и не М-16, а тридцать третий «Хеклер-Кох» под ремингтоновский патрон, хорошую, надёжную немецкую машинку — после чего, протерев глаза, вопросительно уставился на Одиссея. — Воды дай! Воды! Вассер! Или как там, по-вашему… Бородач кивнул, достал откуда-то из-за спины здоровенную баклагу, литра на полтора, свинтил крышку, и, перегнувшись через груду палаток — протянул её Одиссею. Чай! Прелесть какая! Не горячий, но и не едва тёплая бурда, в самый раз пить! Что-то, а чай в здешних местах заваривать умеют… Одиссей в три подхода опустошил баклагу, благодарно кивнул своему поильцу, а затем, с немалыми усилиями (раненое плечо не сказать, чтоб шибко болело, но туго наложенная повязка изрядно сковывала его действия) перекинул пустую ёмкость владельцу. Тот потряс её над ухом, удовлетворенно кивнул, а затем спросил: — Аш мысын? — и для наглядности изобразил процесс черпания еды ложкой из миски. Ага, ясно, спрашивает, буду ли я есть. Ну, вот а как ты думаешь, чёртушка, если я последний раз ел в ночь на Крещение — уж не знаю, сколько дней назад? Одиссей согласно кивнул и бросил часовому — скорее, для проформы: — Буду. Что у тебя на ужин? Тот не ответил, подтянул к себе рюкзак, достал из него пластиковую коробку, открыл её, и таким же макаром, как и баклагу — протянул Одиссею. Кило с лишним где-то. Недурно.… Так, что у нас тут на ужин? Ага, судя по запаху — куски жареного мяса, какие-то запечённые овощи, жёлтенькие кругляши — понятно, курага, какая-то зелень…. По набору продуктов ясно, что эти непонятные хлопцы считают его ценной добычей — каковую надобно содержать прилично; другие на их месте сухой лепешкой и ломтем овечьего сыра ограничились бы — а эти, смотри, почти ресторанный обед ему подготовили. Чтоб, значит, раненый пленник за обильным достарханом позабыл, что он в плену…. Ладно, что там будет впереди — неизвестно, но подкрепиться в любом случае надо — силы нам ещё ох как могут понадобиться!