Как и ожидалось, Джордж Пайло пребывал в отвратительном настроении, когда настало время давать клоунам задания для ночной вылазки. Джордж не то чтобы верил, что покушение на Курта закончится удачей, – его выводила из себя та ленивая небрежность, с которой Курт вычислил эту попытку и отбил ее. Просто увидеть его испуганным или взволнованным уже было бы для Джорджа торжеством, а уж вид его блаженной улыбочки, стертой на глазах у всех циркачей, осчастливил бы его на много месяцев вперед. Вредительство, приведшее к обрушению целого шатра, – вот что его больше всего поразило. Когда удивление потихоньку сошло на нет, Джордж взбесился – но стоит признать, он всегда был взбешенным. С тех пор как 470 лет назад Курт-старший завещал 70 процентов доли в цирке Курту-младшему, нанесенные этим раны так и не перестали кровоточить. Через полчаса после оглашения завещания Курт откусил лицо папаши, словно спелый фрукт. Что же до вредительства, сама мысль о том, что кто-то может покуситься на его цирк, была настолько невыносимой, что Джордж чувствовал, как гнев буквально сочился у него через кожу, испаряясь жаркими волнами и отравляя воздух вокруг. И сегодня днем – кто бы мог подумать: еще один акт вредительства. Джордж его предвидел, точнее сказать – его предвидела Шелис. На нее нахлынуло очередное видение про какое-то там будущее, и она тотчас же его предупредила. Он околачивался вокруг Паноптикума, видел, как Фишбой вывел свою труппу прогуляться, как Уинстон вбежал в шатер и выскочил оттуда, понял, что ничего не произойдет, и отправился к предсказательнице, чтобы сделать ей нагоняй за попусту потраченное время. И тут он услышал звон бьющегося стекла. Вот это все и было ингредиентами отвратительного настроения Джорджа. Когда в одиннадцать вечера клоуны явились к его фургону, он распахнул дверь таким сильным ударом ноги, что служители на Аллее Развлечений приняли его за выстрел. – Что надо?! – заорал он на клоунов, в гневе моментально забыв, что они пришли по его приказу. – Явились на службу, Джордж, – ответил Гонко, низко поклонившись, и в глазах его мелькнул озорной огонек. Джордж вспомнил о внешних работах, злобно нахмурился и отправился в фургон за указаниями. Стоявший у порога Гонко обернулся к своим и приложил палец к губам. – У Джорджика выдался неважный день, – прошептал он. – Говорить с ним буду я. Всем стоять и помалкивать. Вернулся Джордж, саданув дверью с прежней яростью, и уткнулся взглядом в сочувственно улыбавшихся ему клоунов. Он гортанно забулькал, выражая свое отвращение. – Работа простая, – бросил он. – Добраться туда и сжечь дом вот по этому адресу. Джордж швырнул Гонко конверт, который угодил ему в лоб и отскочил прямо в руки. – Затем избить человека, которого увидите идущим вот по этой улице в указанное время. Он швырнул Гонко в лоб второй конверт, но тот поймал его на лету. – Затем угнать вот эту машину. Разбить ее и вернуться. Три задания. Все просто. – Он небрежно бросил третий конверт, угодивший Гонко в подбородок. – Вам все ясно, уроды безмозглые? – Да, Джордж, ясно как день, – услужливо ответил Гонко. Джордж с грохотом захлопнул дверь. Гонко откашлялся. – Джордж? – ЧЕГО ЕЩЕ? – Нам бы, несомненно, не помешали пропуска. Дверь открылась и моментально снова закрылась. Из фургона вылетел маленький мешочек, попавший Гонко в грудь. Он пошарил в нем и вытащил стопку пластиковых карточек – с небольшой петелькой каждая. По одной на клоуна. – Это пропуск, – пояснил Гонко, протягивая карточку Джей-Джею. – Без него не пройдешь. Нацепи его куда-нибудь, а если потеряешь, я с тебя шкуру спущу. – Не нравится мне идти, Гонко, не нравится! – Этот пигмей – главное доказательство того, что коротышкам нельзя давать власть. Гонко ткнул через плечо большим пальцем в сторону фургона Джорджа. Он повел команду клоунов (не хватало только Рафшода, он еще залечивал переломанные ребра) мимо опустевших аттракционов и лотков на Аллее Развлечений. По тропинкам, до которых Джей-Джей еще не успел добраться, они оказались в паутине темных улочек, напоминавших лондонские трущобы. Здесь не было карнавального блеска, тут царили вонь и грязь, под ногами хрустело битое стекло. Из проулков и окон на них таращились карлики со злобными лицами. Джей-Джей на них бросал сердитые взгляды, и они отвечали тем же: он уже заработал дурную известность, приближаться к нему никому не хотелось. Они добрались до маленького уличного туалета в темном узком проулке. Гонко открыл дверь. В дальней стене виднелась небольшая щель. Он провел по ней своей карточкой-пропуском, и замигал красный огонек. Остальные клоуны проделали то же самое. Джей-Джей зашел последним, и ему пришлось прижаться к Гоши, изо рта у которого воняло гнилыми фруктами. Гонко дернул за рычаг на потолке, похожий на переключатель скоростей, и поставил его напротив отметки «Город 4». Сверху раздался скрежет, и лифт начал подниматься. Подъем длился долго, и Джей-Джей не знал, сколько он еще сможет выдержать: с каждой секундой изо рта Гоши несло все сильнее, вонь, словно черви, заползала ему в ноздри. Когда они, наконец, остановились, он распахнул дверь и вывалился в ночной воздух, откашливаясь и отплевываясь. Он заморгал и огляделся. Они стояли в центре строительной площадки, и он с изумлением обнаружил, что узнаёт окружающие улицы. Они были в Брисбене, примерно в километре от места, которое Джейми когда-то называл домом. Вокруг стояли бетономешалки и тяжелая техника, замершие, словно останки механических чудовищ, вокруг наполовину выстроенного жилого дома. – Приехали, – объявил Гонко, выходя на стройплощадку. Под башмаками у него захрустел гравий. – Добрый старый Брисбен, – пробормотал он. – Гнойная клоака, вообразившая себя городом. Дерьма кусок. Да тут убийств с гулькин нос, чтобы городом называться. Первое задание здесь, два других – в Сиднее. В гнойной клоаке побольше. Джей-Джей двинулся вслед за Гонко, который направился к забору, и с тревогой обнаружил, что Гоши идет сразу за ним, шаркая ногами, но не отставая, чуть не дыша ему в затылок. Джей-Джей взвизгнул от страха и чуть не обмочился. Дупи заметил что-то неладное и быстро подбежал к ним, схватив брата за плечи. – Нет, Гоши… Это же Джей-Джей, Гоши, это Джей-Джей. Он бросает скалку, Гоши, скалку бросает. Гоши глядел на Джей-Джея с враждебной холодностью. Рот его открылся и закрылся. Джей-Джей вздрогнул и подумал: «Он или король развивающих игр, или же тупейший придурок на всей земле». – Он же клоун, Гоши, – увещевал Дупи брата. – А теперь пойдем, дело делать надо. Гонко стоял у забора, читая указания Джорджа при свете зажигалки. Как только Гоши оказался на безопасном расстоянии, Джей-Джей оглянулся на туалет, неприметно стоящий за бульдозером. Он показал на него рукой и спросил: – Гонко, это вот так трюкачи попадают в цирк? Гонко поднял глаза. – Что? Тебе никто не рассказывал, как мы заполучаем проходимцев в цирк? Нет, не на лифте. Ты что же думаешь, сотня людей одновременно поместится в этой конуре? Уинстон, расскажи-ка лучше ты ему. – Их приводят билетеры, – начал Уинстон. – Они тут и там в реальном мире находят всякие ежегодные фестивали, которые проходят в крупных городах. Они ставят там свои ворота, обычно в тех местах, где никто не заметит ничего подозрительного – иногда у настоящего входа. Ворота эти вроде паучьих сетей. Проходимцы просто неспешно заходят к нам в цирк. – И как это работает? – спросил Джей-Джей. – Ворота? Не знаю. Они лишь часть всяких штучек, которые собрал Пайло-старший, путешествуя по всему свету. Поговаривают, что он много чего наворовал из пирамид, а это самая малая из его проделок, вот что я тебе скажу. Этот Пайло собирал всевозможные мистические штучки. Приходилось этим заниматься, чтобы сделать цирк таким, каков он сегодня. Он, наверное, самый крупный ворюга, которого только свет видел. Но я знаю о том, как работают ворота, не больше, чем я знаю, как действует краска для лица. Проходимцы сквозь них оказываются у нас в цирке. Они даже этого не замечают. Может, в цирк попадают даже не их физические тела, понимаешь? Просто… та их часть, которая заставляет их двигаться, делает их живыми. Механизм работы цирка очень странный. – А почему бы тогда просто не поставить в городах билетные кассы с проходами? – поинтересовался Джей-Джей. – На оживленных улицах. Проходимцы валили бы сюда день-деньской. – Конспирация, – ответил Уинстон. – Мы перехватываем их по пути в цирк. Они направляются на карнавал, его они и видят. Пайло-старший до безумия боялся, что цирк раскроют, вот поэтому-то он и заставил нас учить язык страны пребывания, когда мы меняли дислокацию. Бессмысленно, коли меня спросить, но не я устанавливаю правила. Проходимцы возвращаются по домам с туманными воспоминаниями, но не помня, что же происходило. Наверное, удивляются, почему они ничего не фотографировали. А вот если у людей с улицы появятся смутные воспоминания о походе на карнавал, когда они считают, что весь день провели на работе, и если тысячи людей скажут одно и то же… хотя, наверное, это мало что изменит, если уж на то пошло. Но всегда было именно так, и ничего не меняется. – Так, заткнулись оба. Пошли, – приказал Гонко, засовывая указания Джорджа обратно в карман. Он качнулся на каблуках и одним рывком перемахнул через забор. Дупи подтащил Гоши к забору и присел, подсунув голову и плечи между ног Гоши. То и дело постанывая, он переправился через забор вместе с братом, Гоши сидел у него на плечах и виновато посвистывал. Последним перелез Уинстон, пыхтя и отдуваясь. Город затих, лишь в нескольких кварталах от них слышался шум уличного движения. Ночное небо над деловым центром города подсвечивало густые тучи бело-розовым. Клоуны затрусили по темным улицам, встречая лишь одиноких пьяниц, бредущих домой. В этих случаях Гонко делал всем знак держаться в тени, что клоуны умели делать великолепно, несмотря на свои яркие наряды. Они сливались с темнотой, словно кто-то рядом с ними выключал свет, и их никогда не замечали. – А что мы здесь делаем? – спросил Уинстон у Гонко, когда клоуны остановились, чтобы проверить, где они находятся. – А вот тут все очень интересно, – ответил Гонко. – В этом доме находится месячный младенец по имени Луис Чан. Из этого грудничка, по данным Шелис, вырастет ученый, который изобретет какие-то чудодейственные лекарства. Джорджи не хочет, чтобы все произошло. Поэтому-то мы и здесь. – И мы сожжем этот дом? – уточнил Уинстон. Джей-Джей услышал в его голосе недобрые нотки: старик был в ярости, но старался этого не показывать. Джей-Джей фыркнул. – Да, да, Уинстон, – весело ответил Гонко. – Мы сожжем этот дом дотла, предадим его огню и пламени, повергнем в прах и пепел, ну и все такое. Отсюда еще три квартала, шире шаг, уроды. Клоуны подошли к дому, стоявшему в конце спускавшейся с холма улицы. Два этажа – наполовину кирпичный, наполовину деревянный. Гонко сунул руку в карман и вытащил маленькую стеклянную бутылочку с бензином. Потом вынул еще с полдесятка таких и раздал клоунам. Лицо Уинстона помрачнело, и Джей-Джей ощутил сильный соблазн спровоцировать его на какой-нибудь эмоциональный взрыв. Он протиснулся к нему и сказал: – Уинстон, мне страшно. Я раньше никогда не чуял запаха жареных младенцев. Я… Глаза Уинстона сверкнули таким огнем, которого Джей-Джей раньше не видывал. Он отступил на шаг, подозревая, что ему вот-вот врежут, и умолк. – На счет три, – сказал Гонко. – Три! Вперед! Гонко подбежал к боковой стене дома и перемахнул через забор. Из темноты выскочила немецкая овчарка, заходясь лаем. Ударом ноги Гонко вывернул ей шею под странным углом, послышался хруст сломанных позвонков. Он поливал бензином стену дома, то и дело доставая из карманов новые бутылки. Дупи побежал на другую сторону, делая то же самое. Гоши таращился на бутылку, застыв по стойке «смирно». Джей-Джей разлил свой бензин по крыльцу, и его накрыло адреналином. Он еле сдерживался, чтобы не закричать и не расхохотаться. Гонко исчез под домом, поливая бензином сваи фундамента. Там же он запалил первый огонь. Уинстон швырнул свою бутылку об дом, она попала в окно, с грохотом разбив его. – Это кто швырнул? – спросил Гонко, вылезая из-под дома. – Я. Извини, Гонкс, – ответил Уинстон. – Надеюсь, это их не разбудило, – сказал Гонко, вытирая руки о штаны. – Да ладно, не моя это проблема. Теперь обратно к лифту. Живей, живей, живей! Клоуны ринулись обратно по темным улицам, громко топая башмаками по тротуарам, чем вызывали разноголосый лающий хор окрестных собак. Позади них расползалось огненное оранжевое зарево. Джей-Джей остановился на перекате улицы, чтобы полюбоваться языками пламени, охватывавшими дом, словно руки демонов. «Это я сделал», – с восторгом подумал он, его охватило ощущение собственной власти над другими. Ему показалось, что он на сцене, а огромная толпа аплодирует ему, восхваляет его, скандирует его имя… Или освистывает, но какое это имело значение? Внутри себя он важничал, вышагивал с гордым видом, безумно хохотал. Уинстон остановился чуть впереди, чтобы отдышаться. Джей-Джей промчался мимо и лучезарно ему улыбнулся. Старый клоун смотрел прямо перед собой, в глазах у него стояли горькие слезы. «Ты еще свое получишь, – подумал Джей-Джей, и по спине у него побежали мурашки. – Получишь по полной. Совсем скоро». Добежав до стройплощадки, они перемахнули через забор и ринулись к лифту, когда завыли первые пожарные сирены. Гоши застыл у двери, глядя вдаль, словно услышал зов родственной души. – Гоши, пошли! – крикнул Дупи, указывая на дверь туалета. Гоши описал на месте полный круг и издал тихий свист, на лице его отразилось детское нетерпение. Он со значением поглядел на брата и показал через плечо, когда с другой стороны тоже раздался вой сирен. – Я знаю, Гоши, – ответил Дупи, держа его за плечи и глядя ему в глаза. – Я тоже их слышал. Правда слышал! Джей-Джей в нетерпении переминался у двери, пока лифт спускался, и наконец, его прорвало: – С какой гребаной планеты вы оба явились?! – заорал он. Ответом ему стало молчание Дупи и Гоши.