— Запил наш Горынушка, — печально произнесла она, отпивая глоточек того же жидкого чаю. — А ведь раньше такого с ним не случалось. Пил, конечно. Иной раз и меры не знал. Но чтобы запои… Нет, такого не бывало. — А когда началось? — Недели две уже пьет. — Ни дня трезвым не был? — Нет. Говорю же, к полудню просыпается, идет в магазин, водку покупает, а потом до вечера возле дома куролесит. Со всеми окрестными алкашами перезнакомился. А ведь раньше за ним такого не водилось. — Может быть, горе у человека какое? Ольга Ефимовна поджала губы: — Горе у него было и раньше. Жену схоронил. А она еще молодая была. Тоже в цирке работала. Гимнасткой была. С самой верхотуры свалилась. И сразу же насмерть. Потом Горыныч сына в Афганистане потерял. Тоже горе. А только такого, чтобы неделями пить, — ни-ни. Цирк Горыныча держал. А как цирка в его жизни не стало, так он и потерялся. И, посмотрев на подруг неожиданно проницательным взглядом, старушка произнесла: — Вы вот сказали, что из цирка пришли. А разве вы не знаете, что Горыныча уволили подчистую? — Как вы сказали? — Это не я сказала! Это он мне сам сказал. Пришел в тот день словно в воду опущенный. И говорит: «Уволили меня, Ефимовна. Подчистую списали. Стар я стал. Никому не нужен. Так по тому и быть. Буду свои оставшиеся деньки в пьянстве проводить». Подруги переглянулись. Выходит, Дина их обманула. Или сама была не очень-то в курсе произошедшего. Даниил вовсе не подсиживал Горыныча. Того так или иначе все равно бы уволили. Видимо, администрации труппы надоело разгильдяйское отношение Горыныча к работе. Вот его и турнули. Значит, вредить или мстить Горыныч не стал бы. Если он и обозлился, то не на своего молодого коллегу. А на администрацию труппы. На этого самого Артуровича. Но для полной уверенности подруги решили все же лично поговорить с Горынычем. Он проснулся, как и предсказывала Ольга Ефимовна, к полудню. Подруги уже караулили его, сидя на ящиках. Пробило полдень. И ровно через минуту из-под тряпья раздалось болезненное кряхтение, а потом появилась и голова Горыныча. Некоторое время он таращился на подруг непонимающим взглядом. Потом увидел купленные ими три бутылки светлой «Балтики», и взгляд его оживился. — Девчонки, а что это у вас там стоит? — поинтересовался фокусник. — Не пиво ли? — Пиво. — Для меня? — Да! Горыныч резво выбрался из-под тряпья. Оказалось, что он спал прямо в одежде. Так что стыдливость подруг ничуть не пострадала. Пострадало только их обоняние. Пахло от Горыныча почти так же, как от его сказочного прототипа. — Чего морщитесь? — усмехнулся Горыныч, заметив гримасы подруг. — Вы вообще кто такие? К этому времени он уже залпом осушил бутылку пива. И теперь из его глаз пропало затравленное выражение. — Мы к вам. — Это я понял. А вы кто такие? — Мы к вам из общества «Трезвость — норма жизни!». Нас послали к вам в качестве самых активных его членов. Леся кинула на подругу удивленный взгляд. Она впервые слышала про такое общество. А также понятия не имела, что они с Кирой состоят в его активе. — Не пойму, — помотал головой Горыныч. — А я тут при чем? — У вас проблемы с алкоголем, — мягко произнесла Кира. — Не спорьте. Это видно невооруженным взглядом. — Но я… — Не нужно стесняться! — перебила его Кира. — Вот моя подруга — она потомственная алкоголичка. Леся не возразила лишь потому, что проглотила язык от возмущения. Она?! Потомственная алкоголичка?! Да ее папа вообще в рот и капли не брал! А мама позволяла себе лишь рюмочку-другую на важные праздники. Новый год или день рождения! И бабушки с дедушками у нее были очень приличными людьми. А Киру в самом деле несло. — Ее отец пропил даже концертный рояль, — вдохновенно врала она. — Тот самый, с которым он ездил на гастроли. Продал обручальное кольцо своей жены. То самое, с которым они венчались в церкви. И даже детские игрушки своей маленькой Леси он пропил. Лесе стало себя жалко до слез. Хотя папа у нее был чудесный и ничего подобного не творил. Но все равно на большие Лесины глаза навернулись слезы. — Видите! — тут же закричала Кира. — Она плачет! Я говорю чистую правду! Горыныч тоже посмотрел на Лесю. А потом растерянно перевел взгляд на Киру. — Но при чем тут я? — Корень любой проблемы заключается в том, что человек сам не знает, почему он пьет! — Я знаю! — В самом деле? Хм. И почему же? — С работы меня выгнали. Вот и пью. Всю жизнь на цирковой арене провел. За кулисами у матери роды начались. Сразу же как из больницы выписалась — снова на манеж. А меня все артисты по очереди нянчили. Так и вырос. С малолетства у матери в номерах участвовал. От нее всему научился. А потом уж и сам с выступлениями начал по стране колесить. К этому времени третья и последняя бутылка пива была выпита. Горыныча на «старые дрожжи» развезло. И его потянуло на сентиментальные разговоры. Обычно в таком состоянии тянет излить душу первому попавшемуся слушателю. И Горыныч не стал исключением. Очень быстро подруги поняли, что имеют дело с последним романтиком. Горыныча не интересовали гонорары, которые он получал за свои выступления. Его даже не интересовало, где и как он будет жить и где проведет следующую ночь. Он был актером. И его настоящая жизнь проходила на манеже и за кулисами цирка. Только там он действительно жил. Цирк был его домом. Его семьей. Его друзьями. Его жизнью. Все остальное в счет не шло. Горыныч мог запросто отдать весь гонорар за свои выступления во время гастролей какому-нибудь коллеге, нуждавшемуся в этот момент в деньгах. И фокусник ничуть не боялся за свое будущее. Он твердо знал: когда ему понадобятся деньги, кров или что-то другое, обязательно среди коллег найдется кто-то, кто выручит его. Годы шли. И Горыныч не без горечи стал замечать, что меняется жизнь. И меняются люди вокруг него. Не стало у цирковых людей прежней сплоченности. Раньше они были словно мушкетеры: один за всех и все за одного. А потом на первый план вышли склоки из-за выгодных гастролей, гонорары и прочая меркантильная ерунда, которую Горыныч в расчет не принимал и принимать не хотел. Разумеется, при таком образе мыслей он с новым руководством труппы не сработался. — Я ведь не сразу понял, что они меня списать хотят. Мальчонку этого, что они мне на замену нашли, сам же обучал. Еще радовался, какая талантливая молодая смена растет. Думал, что потихоньку стану отходить от дел. Молодым нужно дорогу уступать. Это я понимаю. Не чурбан. Но чтобы вот так сразу взяли и уволили без всяких объяснений, Горыныч не ожидал. Шок был слишком велик. В наркологической клинике, куда лег Горыныч по настоянию директора труппы, в душевной травме Горыныча не разобрались. И, выйдя из больницы уже никому в новом цирке не нужным, Горыныч запил. — И как же вы теперь будете? Без цирка? — Разве не тянет обратно? — Ноги моей там больше не будет! — буркнул Горыныч. — После больницы еще разок сходил, старый дурак! Думал, что в самом деле из-за моего пьянства меня турнули. Пришел. Говорю, так, мол, и так. Вылечился я. А они мне: молодец. При трезвом образе жизни куда легче на пенсию прожить будет. Горыныч сначала не понял, что разговор идет про него. А когда сообразил, то спорить или скандалить не стал. Вернулся домой, верней в берлогу, которая официально считалась его домом, и запил. А чего еще оставалось делать? — А на Даниила вы зла не держите? — На Даньку? — казалось, удивился Горыныч. — А чего на него-то? Он нормальный парнишка. И фокусник из него отличный получится. Он тут не при делах. Не он, так кто-то другой меня бы заменил. Проблема во мне. Стар я стал. И никому не нужен. Подругам было до слез жалко этого отжившего свое романтика. Они видели, что Горыныч в самом деле страдает. Но чем ему помочь, не знали. Но в это время в прихожей раздались чьи-то шаги. И через секунду в комнату вошла женщина. Подруги не сразу узнали в ней дрессировщицу страусов — Майю Генриховну. Без грима и своего сценического наряда она выглядела обычной, не слишком ухоженной женщиной лет пятидесяти. Она тоже не узнала подруг. Но при виде их удивилась: — Горыныч, а ты чего? Не один? — Майечка! — обрадовался Горыныч. — Ты пришла! А это девушки из общества… Как оно там называется? По трезвым делам. Но подруги уже двигались к выходу. Мешать Майе Генриховне им не хотелось. А она явно пришла к своему старому другу, чтобы поделиться потрясающей новостью. Так оно и оказалось! Уже с лестничной площадки, приникнув ухом к двери, подруги услышали: — Горыныч, ты теперь можешь снова вернуться на арену. — Не хочу, Майечка! Прав директор. Стар я стал для фокусов. Пусть кого-нибудь молодого найдет. — Горыныч! Это редкий шанс. Я это тебе как твой старый друг говорю! Больше такой удачи может и не быть. — Майка! Что ты говоришь?! Там человека убили. А ты — удача! — Для тебя — удача. — Не хочу я, чтобы моя удача на чей-то беде выезжала. Не по мне это. Ты ведь знаешь… Некоторое время дрессировщица молчала. А затем прозвучал ее усталый голос: — Знаю, Горыныч, знаю. Сама не понимаю, что на меня нашло. Но такая обида берет, как вспомню, как они с тобой обошлись. Вот и втемяшилось такое в башку. Ты на меня сердишься? — Нет. Что ты! Я же знаю, что ты очень хорошая. Не переживай за меня. Я не пропаду. — Ты погибнешь.