Так и есть. Снова двое и одна волокуша. И снова направление на тоннель. Вот черт, и связи нет, и их трое всего. И у лейтенанта только один «ТТ» в кобуре. Нечего его винить, он же в глубоком тылу, начальник смены, а не постовой и не разводящий. Может быть, лейтенант и поступил правильно со своей точки зрения. Он отвечал за тоннель, его смена отвечала. И кроме защиты объекта, все остальное его мало касалось. Он вдруг вытащил пистолет и, не посоветовавшись с Шелестовым, поднял ствол вверх и выстрелил в воздух подряд четыре раза. Шелестов, стиснув зубы, был готов кинуться на лейтенанта, наорать на него, даже ударить. Ведь он поднял шум, который помешает задержать чужаков. Но лейтенант таким образом выполнил прежде всего свой долг, ибо выстрелы привлекут внимание охраны, и та будет настороже. Но получилось еще хуже, чем предположил Максим. Охрана услышала выстрелы, но их услышали и диверсанты. Видать, те услышали звук мотодрезины и остановились. Насторожились, ожидая нападения охраны, решили осмотреться, а тут совсем рядом раздались выстрелы. А когда нервы напряжены до предела, случается всякое. И случилось! Сухо протрещала автоматная очередь. Пули прошли через ель, сбивая хвою и целые ветки. Лейтенант как стоял с поднятой вверх рукой, сжимая пистолет, так и рухнул на снег. Автоматчик-сержант тут же опустился на одно колено и стал стрелять короткими очередями туда, откуда открыли огонь диверсанты, но он не видел цели и вел огонь наугад. Шелестов бросился на снег, подполз к лейтенанту и понял, что помочь раненому уже не сможет. Две пули пробили шинель на груди, были повреждены легкие, поэтому лейтенант дышал судорожными рывками, и при каждом выдохе изо рта ручьем текла кровь, заливая шинель и снег. Максим начал было расстегивать шинель, но лейтенант затих, и его голова повернулась набок. Кровь больше не текла толчками изо рта. Значит, человек не дышит и сердце остановилось. — Не торчи на месте! — крикнул Шелестов. — Упал! Перекатился! Сам Шелестов, не видя противника, едва успел отползти от убитого лейтенанта. Две пули зарылись в снег в том месте, где он только что лежал. Еще одна пролетела над головой, а другая сбила хвою с ветки. Откатившись в сторону за толстую ель, Максим попытался сориентироваться на местности. Удирать и прятаться он не собирался. Диверсанты здесь, и его долг и единственный возможный выход из этой ситуации — это захватить врага или уничтожить. Но это на крайний случай. Лучше всего зажать их между этим местом и тоннелем. Точнее, высокой насыпью на подъезде к тоннелю. Большая проблема зимой в такую погоду подняться по насыпи. Тем более по высокой, такой, как у тоннеля. Диверсанты, поняв, что они обнаружены, будут отходить назад в тайгу или попытаются перебраться на другую сторону насыпи, но до этого удобного места им надо пройти вдоль железной дороги с километр. Теперь Шелестов понял, что и им на насыпь не подняться в том месте, где осталась дрезина. Диверсанты, видимо, тоже об этом знали и рассчитывали, что их здесь не ждут. Но сейчас было не до размышлений. Сейчас нужно остановить врага, захватить или уничтожить. Эх, лейтенант, рано ты на пулю нарвался, нас же двое осталось! Шелестов принял решение, и теперь оставалось его осуществить, дав две коротких очереди через ветви елей в ту сторону, откуда по ним стреляли. — Сержант, — Шелестов схватил автоматчика за рукав и заставил упасть на снег рядом с собой, — слушай и запоминай! Я пойду вперед, ты идешь следом и прикрываешь меня справа и сзади. Это твой сектор обстрела. Я иду, а ты за мной, я присел — ты тоже. Я упал, и ты падаешь. Понял? Пошли! Максим перебегал от дерева к дереву, падал, перекатывался и снова перебегал. Через пару минут он засек троих диверсантов, но где-то еще один. Трое держатся рядом и пытаются отойти к тайге, подальше от железной дороги. Свой груз они бросили и идут только со стрелковым оружием. Но диверсанты тоже заметили Шелестова, его действия и расценили их как попытку отсечь их от спасительной тайги. Почти сразу, как только фигура человека в полушубке замелькала перед ними среди елей, диверсанты открыли по нему огонь из автоматов. Они не боялись остаться без патронов, не опасались, что на них нападет охрана со стороны тоннеля. Им важно было быстрее устранить препятствие и скрыться в непроходимой тайге. Максим дважды увертывался, умудряясь спрятаться за мощными стволами елей. Пули ложились и пели над головой очень близко. В голове билась мысль, что еще немного — и стрелки возьмут чуть пониже и тогда конец. Увидев обломок сухой еловой ветки толщиной с руку, Шелестов подобрал его, сделал знак своему помощнику, чтобы тот был внимательным, и, приподнявшись, с натугой бросил палку в сторону соседнего дерева, стараясь попасть по нижним ветвям. Диверсанты должны заметить движение ветвей и решить, что там кто-то скрывается. «Нужно хоть на пару секунд отвлечь их внимание. Надо же так вляпаться на пустом месте», — с ожесточением подумал Максим. Палка ударила по нижним лапам ели, на землю сползла небольшая подушка снега. И тут же две автоматные очереди стегнули по дереву. Шелестов приподнялся и в заранее присмотренный прогал между ветками поднял ствол своего «ППС». Он дал длинную очередь, стараясь зацепить сразу двух врагов. Но тут справа от него коротко ударила очередь. Шелестов успел пригнуться и бросился в сторону на снег. Перекатившись, он развернулся на звуки выстрелов, похолодев от мысли, что ему только что сильно повезло. Две пули прошли в сантиметре от него. И стрелял, видимо, четвертый диверсант. Заговорил «ППШ» сержанта, и диверсант рухнул на бок, выронив оружие. «Один готов, — с удовлетворением подумал Максим. — Живым бы кого взять. Уж одного-то я точно свалил». Отползая в сторону, оперативник пытался вспомнить, что он видел, когда стрелял между ветвей. Кажется, один схватился за грудь или плечо, а второй упал или просто залег, спасаясь от огня. Шелестов снова перекатился на пару метров в сторону, отметив, что сержант послушно следует за ним, повторяя все его маневры. И тут в лесу зазвучали автоматные очереди, несколько пуль пропели над головой. Потом послышались крики, скрип снега под ногами людей. Максим невольно сжал автомат, готовясь к ближнему бою, хотя опыт и сознание говорили, что это не диверсанты. — Эй, кто здесь? — заорал чей-то хриплый простуженный голос. — Сюда, сюда! — ответил ему молодой и звонкий голос. — Тут лейтенант наш убитый. Совсем рядом захрустел снег, и теперь уже сержант поднял предупреждающе руку и стал подниматься. Выбежавшие из-за деревьев два бойца увидели погоны и петлицы войск НКВД и опустили оружие. Тогда стал подниматься и Шелестов, держа автомат только за ремень, чтобы не провоцировать бойцов на стрельбу. Его-то охрана тоннеля в лицо не знала. — Ты, что ль, Комаров? — один из бойцов подошел к сержанту. — Как вас угораздило-то? Лейтенанта убило. А этот? С тобой? — Это подполковник Шелестов, — кивнул сержант, забрасывая автомат за ремень за плечо. — Мы на дрезине ехали, когда их увидели. Ну, вот пошли и в перестрелку угодили. Лейтенант подал знак, чтобы вы там наверху услышали, а его и срезали первой же очередью. — Эх, хороший был мужик, — сказал кто-то с сожалением. — Кто тут старший? — сухо спросил Шелестов. — За мной! Предаваться печали было некогда. Надо срочно осмотреть тела. Может, кто-то еще живой. Но, судя по интенсивности огня, который открыли бойцы из охраны тоннеля, живых ему не найти. Приказав не прикасаться к телам, Максим обошел всех четверых сам, с горечью осознав, что стрелять бойцы НКВД умеют отменно. Правда, вот специфика боев иная. Одно дело отражать атаку диверсантов на охраняемый объект, а другое — оперативное задержание вражеских агентов. Свою работу ребята выполнили на отлично. Их лейтенант даже собой пожертвовал, начав стрелять в воздух и привлекая внимание охраны. Ранения. Два в грудь, одно в голову. Этому три пули в грудную область угодили. Наверняка одна из них попала в сердце. Этому точно в голову, сразу наповал. Этот был ранен в плечо, отстреливался. Автоматная очередь в спину, когда попытался бежать. Достав из полевой сумки лист бумаги, Шелестов описал положение тел, ранения, полученные диверсантами, стрелковое оружие, имевшееся у каждого. Затем начали разбирать волокуши и содержимое. И тут у Максима стали возникать сомнения. Наличие железной печки-буржуйки на одной из волокуш оправданно. Шли зимой через тайгу… И внутри свежая сажа. Пользовались печкой прошлой ночью. И палатка брезентовая с обработанным фабричным отверстием в крыше под трубу. Да, эти ребята не одни сутки шли сюда. Но сразу возникает вопрос, зачем тащить на место диверсии весь свой походный скарб? На операцию берут обычно только самое необходимое именно для выполнения задания. Глупо как-то. Может быть, взяли по неопытности? Но неопытных бы не послали. Второй момент, который удивил Шелестова, — это количество взрывчатки, которую притащили с собой диверсанты. Взрывчатки было мало для подрыва тоннеля. Таким количеством можно изуродовать десяток метров железнодорожного полотна, взорвать стрелку, пустить под откос поезд, устроить небольшой обвал, но никак не нанести серьезные повреждения тоннелю, так, чтобы надолго лишить возможности пользоваться им. При любом повреждении таким мизерным количеством взрывчатки ремонтные работы займут максимум пару дней. Позже у Шелестова состоялся разговор с Крапивиным. — Но что это значит? — в который уже раз задал вопрос Крапивин, запуская пальцы в волосы и задумчиво хмуря брови. — Что за нелепость? — Объяснение может быть только одно, — наконец ответил Шелестов. — Долго думал, но никакого иного объяснения у меня нет. Это была не попытка диверсии, а попытка отвлечь нас. Они хотели, чтобы мы бросили оперативные и военные силы сюда, к тоннелю, а они в другом месте провернут или активизируют подготовку к другому серьезному акту. — Бросили четверых агентов на убой? — Нет, просто так получилось. Мы их рано засекли. Расчет был на другое. Они должны были все эти вещи подбросить, включая палатку и печку. Показать серьезность намерений, мы бы нашли и испугались. Но они не успели сделать закладку и дать нам возможность ее впоследствии обнаружить. Мы случайно напоролись на них прямо на подходе к тоннелю. Сосновский смотрел на главу районного исполкома и пытался представить этого человека отдающим распоряжение убить очень замысловатым способом заместителя главного инженера ГРЭС. Хотя, впрочем, он мог отдать распоряжение просто убить, а исполнитель уж сам выбрал хитрый способ. А что, ведь, учитывая, что жена у него чернобровая красавица, за нее он мог бы любому глотку перегрызть. Захар Пантелеевич Рубцов выступал на митинге, посвященном восстановлению моста. Партийная организация района объявила субботник, и за один день восстановили аварийный мост, и теперь нефть, топливо и уголь можно было везти напрямую, не делая крюк в двести пятьдесят километров. «Хорошо говорит, — размышлял Михаил. — А ведь из простых крестьян. И эрудированный он. Может, это и неудивительно. Человек столько лет на руководящей работе, окончил партийные курсы, много читает, общается с людьми разных социальных слоев. Так что вполне мог нахвататься и правильных грамотных слов, и мыслей». Через час Сосновский снова пришел домой к бывшему следователю особого отдела НКВД, а ныне пенсионеру Харитонову. Высокий старик в очках с толстыми стеклами встретил оперативника вежливо, но с достоинством, проводил в комнату, шаркая стоптанными тапками по полу. На большом круглом столе громоздились груды исписанной бумаги, здесь же красовалась печатная машинка «ремингтон». Усадив гостя на стул возле стола, хозяин уселся на диван и положил ногу на ногу. «Крепкий старик, — мысленно усмехнулся Сосновский, — характер еще тот!» — Так о чем вы хотели поговорить? — деловито спросил бывший следователь. — Товарищ… — Товарищ майор, — подсказал Сосновский. — Вы человек из нашей системы, надеюсь, мне не нужно напоминать вам, что мой визит к вам и тема разговора составляют служебную тайну. — А, перестаньте, — поморщился и махнул рукой старик. — Законы нашего ведомства впитались в меня, как деготь в корабельный канат. Присяга она навечно, а не на время службы. Так чем могу помочь, товарищ майор? — Вы, товарищ Харитонов, в свое время занимались делом Рубцова. Проводили проверку, когда его назначали председателем райисполкома. Мне бы хотелось узнать побольше о его прошлом, понять этого человека. Сразу скажу, предвидя ваши вопросы, Захар Пантелеевич не под подозрение попал, никто его врагом народа не считает. Дело в другом, это дела оперативные, и нам бы хотелось узнать о нем побольше, о том, какой он человек. Последние фразы Сосновский ввернул с определенным расчетом. Он прекрасно понимал, что следователь, который занимался проверкой кандидата на пост в структуре советской власти, поняв, что он что-то проворонил и не разглядел врага, разумеется, сейчас сразу замкнется и из него слова не вытянешь. Виноватым себя никто признавать не любит. Признавать свои профессиональные просчеты и ошибки тоже мало кто хочет. А вот намекнуть человеку, что он хоть и отошел от дел, но все равно может помочь родной конторе, все равно он ценный человек для товарищей, все равно к нему обращаются как к специалисту, это дорогого стоит. Такое отношение всем льстит, оно как бальзам на душу. — Ну, что вам сказать. Рубцов — герой Гражданской, бывший партизан. В этих местах и партизанил. От Владивостока и до Байкала. В наших местах почти никого из его боевых товарищей не осталось. Кто-то геройски погиб, кто-то на фронте. Но все отзывались о Рубцове как о сильном человеке, преданном советской власти, своему народу. Люди мне рассказывали о некоторых боях, в которых они участвовали вместе с Рубцовым. Он герой, решительный и смелый человек. Понимаете, товарищ майор, бывает храбрость личная, когда человек не щадит себя. А бывает… как бы это вам сказать… Рубцов из тех бойцов, которые не бросают своих раненых товарищей, всегда придут на помощь в бою. — И что, так здесь, в Приморье, никого и не найти, кто бы мог лично рассказать о Рубцове? — Ну отчего же, — пожал плечами следователь, но потом задумался. — Впрочем, вы можете поднять дело. Оно ведь в архиве. Там есть адреса и фамилии людей, которые мне писали отзыв о Рубцове. Дело, о котором говорил Харитонов, Михаил просмотрел первым делом. Он даже выписал себе несколько фамилий людей, которые знали Рубцова по боям и воевали с ним в одном партизанском отряде, в подполье. Из восьми человек, кто проживал здесь, в Приморье, он не нашел ни одного. Шестеро воевали на фронте. Запросы на их адреса полевой почты отправили, но это было почти бессмысленно, потому что ответ от командира или от самого бойца придет не раньше чем через пару месяцев. Еще двое умерли от ран и болезней еще в двадцатые годы. И Сосновский побывал на их могилах. Получалась удивительная картина. В пределах досягаемости нет на данный момент ни одного человека, который бы лично знал Рубцова по боям во время Гражданской войны или по партизанскому отряду. Но на момент допросов в середине тридцатых годов такие люди были, и следователь Харитонов их опрашивал. О самом следователе информацию Сосновский тоже получил. Многие, кто его знал по прошлой работе, отзывались о нем как о добросовестном работнике, старательном, не терпящем никакой приблизительности. Уж он точно не стал бы выполнять свою работу халатно. Оставалось лишь верить выводам Харитонова. Нужно еще набросать для себя план работы относительно того, как еще можно проверить Рубцова. Ну, нужно обязательно выяснить, правда ли жена Рубцова была любовницей Филиппова. Выяснить, кто это может знать, и допросить жену. Шелестова на месте не оказалось, Крапивин тоже выехал куда-то. Несмотря на статус оперативников из Москвы и на то, что группа находилась в личном подчинении Берии, дежурный не сказал, куда уехал начальник и когда вернется. Статус статусом, а порядок в подразделениях НКВД особый. Но теперь было непонятно, передал ли связист из геологоразведочной партии информацию для Шелестова. Знают ли в управлении об убитых диверсантах, чьи тела оставлены в тайге? — А чего мы голову ломаем, — хлопнул Коган по плечу напарника. — Поехали к геологам. Заодно пропесочим их начальника, чтобы убрал из тайги в такое время всех своих людей. У геологов было тихо. Двухэтажное здание как будто вымерло. Оперативники прошли по коридору, дергая за ручки дверей. Закрыто, закрыто. Наконец в одной комнате они обнаружили женщину в зеленой безрукавке, сделанной из обычного ватника. Та пожала плечами в ответ на вопрос мужчин. — Да у нас мало кто и остался-то, — сказала женщина. — Почти все на фронте. Остались лишь те, у кого бронь, кто ищет важные ископаемые. Стране очень нужны сейчас медные, марганцевые, никелевые, вольфрамовые руды. Нужны фосфориты, графит, апатиты. — Так, что у нас тут за гости? — раздался за спиной сильный, чуть надтреснутый голос. Оперативники обернулись и увидели пожилого мужчину в очках и с несколькими папками под мышкой. Старенький пиджак, узкий галстук, вышедший из моды еще в тридцатые годы. — Да вот, Иван Сергеевич, товарищи вас ищут, — кивнула в сторону гостей женщина. Буторин тут же расплылся в доброжелательной улыбке, ринулся к начальнику геологической партии и стал уверять, что они добирались сюда долго и с большим трудом, через тайгу и горы, и все только для того, чтобы обсудить массу важных вопросов именно по месторождениям, о которых они тут только что говорили. Иван Сергеевич опешил от такого напора и, пытаясь вставить хоть слово в бурную речь Буторина, позволил вывести себя в коридор. И только когда Коган закрыл наконец дверь и они остались наедине, Буторин перестал улыбаться и предъявил свое удостоверение сотрудника НКВД. — Вы уж простите нас, Иван Сергеевич, но нам не хотелось бы, чтобы еще кто-то, кроме вас, знал о нашем визите сюда. Ну, может быть, еще ваш радист. — Подождите, — насторожился мужчина и недоверчиво посмотрел на гостей. — Вам нужен радист? — Именно радист, — терпеливо стал объяснять Буторин. — Нам ваш передатчик без надобности, нам нужно задать пару вопросов вашему радисту, который два дня назад выходил в эфир. Это очень важно, вы нам сильно поможете. — Ну хорошо, — согласился наконец Иван Сергеевич, — пойдемте в мой кабинет. А что, собственно, произошло из-за того, что наш радист выходил в эфир? Буторин с Коганом промолчали. И только когда они вошли втроем в кабинет начальника геологической партии, Виктор снова заговорил: — Произошло, Иван Сергеевич. И это очень серьезно. Надеюсь, вы понимаете, что разговор пойдет о таких вещах, о которых вы не имеете права говорить ни с кем. Даже с собственной женой. Понимаете? — Дождавшись, когда мужчина кивнет, Буторин продолжил: — Мы в тайге преследовали группу диверсантов. Те оказали вооруженное сопротивление и были убиты. Чтобы тела не оставались долго в лесу, нам нужно было сообщить руководству о состоявшемся бое, месте, где он произошел. К счастью, мы встретили группу ваших геологов и воспользовались их рацией. Мы попросили вашего радиста позвонить по телефону, который мы ему продиктовали, и передать информацию. — Ах, вот оно что, — нахмурился Иван Сергеевич. — Я-то был в отъезде, вот почему Авдеев мне ничего не рассказал. Диверсанты, значит. А у меня там люди работают. Ах, как нехорошо… Сейчас, сейчас… Мужчина подвинул к себе черный телефонный аппарат и набрал номер. — Але… Где там Авдеев, далеко? Позови его. — Некоторое время Иван Сергеевич с сосредоточенным видом барабанил пальцами по столу. — Саша, когда ты дежурил в эфире, с тобой связывался Ливанчук?.. Да?.. Он тебя просил связаться с НКВД, номер телефона давал?.. И что?.. Ты все сделал, как требовалось, звонил по этому телефону?.. Нет, все нормально, Саша, правильно сделал, конечно. Раз товарищи просили, то ты просто обязан был выполнить их просьбу. Иван Сергеевич опустил трубку на рычаг телефонного аппарата и посмотрел на оперативников. Буторин с благодарностью кивнул и поднялся со стула. — Спасибо, вопросов больше нет. Спасибо вашему радисту. А ваших геологов вы все же отзовите. Потерять из-за вражеских происков шестерых специалистов, которые могут найти для страны уникальные месторождения, все же не стоит. — Почему шестерых? — пожимая руки гостям, спокойно спросил начальник партии. — Там четверо у Ливанчука. Мы большими группами не посылаем. Только чтобы управиться с образцами, с перемещением по маршруту. Обычно геолог, двое рабочих и один каюр из местных, удэгеец. Ну, это мы их по привычке каюрами зовем. Зимой группы идут без лошадей, но все равно опытный человек, который поможет быт наладить, травами полечит в случае чего, да и вообще… — Удэгеец? — Коган остановился у двери и обернулся. — В лагере было шесть человек, шесть мужчин европейского вида. Правда, они, как обычно во время экспедиции, все были заросшие щетиной, но удэгейца среди них не было. — Шестеро? Заросших? — Ну, не все. Это ваш Ливанчук был побрит, а остальные заросшие. А что? — Ничего, просто геологи на маршрутах обычно бреются так же, как и в городе. Это своего рода ритуал. Иван Сергеевич говорил, тревожно вглядываясь в глаза гостей, но лица Буторина и Когана были непроницаемы и очень приветливы. Они еще раз пожали руку начальнику геологической партии и со словами «это к ним в гости, наверное, зашли местные охотники из деревни» покинули кабинет. И только на улице, усевшись в выделенную им в управлении «эмку», Буторин задумчиво сказал: — Ты понял, Боря, да? — Понял. Они испугались, что вокруг в тайге до черта бойцов НКВД. Иначе бы мы и пикнуть не успели, как они нам глотки перерезали бы. — Вот, значит, куда шли эти двое, которых мы с тобой подстрелили. Из настоящих геологов там, видимо, был только этот самый угрюмый Ливанчук. Потому и угрюмый, что смерть ему в глаза смотрела. И нам не мог подать сигнал, и сам был обречен. И товарищей его они, видимо, убили вместе с удэгейцем. Не позавидуешь парню. — И шли они, между прочим, в сторону патронного завода, — повернулся к напарнику Коган. — Хрен их знает, что они замыслили и кто их там встретит, но сейчас некогда размышлять и нет возможности посоветоваться с Шелестовым или Крапивиным. Поехали!