– Ладно, главное, что ты жива и относительно здорова, – вздохнула она. – Почему относительно? – неосмотрительно поинтересовалась я, отвлекаясь от священного процесса превращения воды в кофе. – Потому что проблемы с головой в счет не идут, – мстительно припечатала Лиди и, кажется, окончательно успокоилась. – Я тебе мамины пирожки принесла. Она сказала, что даже если ты мертва, я обязана положить их на надгробие – помянуть, так сказать. – О, гостинцы от Софи! – радостно воскликнула я, проигнорировав ту часть разговора, где говорилось о смерти. Живот заурчал в предвкушении, словно поддерживая мое воодушевление. Пару минут спустя я выставила на стол кружки с кофе и пузатую сахарницу, которую гостеприимно придвинула поближе к подруге, а затем выложила пирожки на тарелку и тут же утащила один. Лишь надкусив теплое тесто и распробовав начинку, я задумчиво спросила, обращаясь больше к себе, чем к Лиди: – Наверное, разговоры про пирожки на надгробии должны были полностью отбить у меня аппетит? – Это вряд ли, – хмыкнула Лиди, делая большой глоток и тоже потянувшись к тарелке. – Кого сегодня испугаешь смертью? Кстати, отличный кофе! Откуда? – Алекс принес. – А ты, наверное, только этим кофе все дни и питалась. Ты заметно похудела. Я рассеянно ощупала собственную талию и отмахнулась. – Тебе показалось. У меня был запас крекеров, я не голодала. Лиди поперхнулась напитком, но комментировать мою фразу не стала. Вместо этого серьезно спросила: – Почему ты вдруг исчезла? Я бездумно заскользила указательным пальцем по столу, выводя непонятные узоры – некстати вспомнился тот символ из цинфийского алфавита, который получался у меня хуже других. Алекс не говорил, что моя поездка – тайна за семью печатями, но я и сама понимала, что о ней не стоило болтать попусту. Впрочем, Лиди – моя подруга, и я знаю ее уже десять лет… Как же я не люблю делать выбор! Никогда не могу просчитать все вероятные последствия. – Готовлюсь к небольшому путешествию, – наконец уклончиво ответила я. – Куда? – удивилась Лиди. Ее брови испуганно взлетели вверх. – Майя, ты тоже бежишь с планеты? – Что значит «тоже»? – мгновенно насторожилась я. – Макс подался в бега, – после паузы негромко призналась она. – Приходил вчера попрощаться. Сказал, что не хочет быть рабом на рудниках. Я не знаю, куда он отправился. – Какой ужас… – я обхватила холодную ладошку подруги и сжала ее. – Почему ты не поехала вместе с ним? – У меня тут родители… Я не могу их бросить. Лиди быстро опустила взгляд, но я успела заметить блеск ее мокрых глаз. Ее ладошка осторожно освободилась из моей, словно вежливо отвергая всякую жалость. Я растерянно смотрела на молчавшую подругу. В памяти всплыло ее лицо, не такое, каким я видела его сейчас – замкнутым, хмурым, почти жестким, а счастливым, словно изнутри озаренным светом – такое волшебное действие оказывало на него присутствие Макса. Я вспомнила, что она почти всегда смеялась в его присутствии. Макс не обладал каким-то феерическим чувством юмора, ей просто было с ним хорошо. Они уже год считались женихом и невестой, но из-за санкций свадьба все время откладывалась, а теперь и вовсе сорвалась. – Я понимаю, почему он решился на побег. Я сама бы поступила так же. Он достоин большего, гораздо большего, чем… чем… – Лиди сделала судорожный вдох, голос изменил ей и явственно дрогнул. – Тебе надо было бежать с ним, – тихо сказала я, но та затрясла головой. – И оставить родителей? Нет, я – все, что у них есть. Только из-за меня они еще пытаются бороться. Сбежать с Максом – все равно что собственноручно выбить эпитафию на их надгробии. – Они бы поняли… – Ты бы бросила Алекса? – Лиди смотрела прямо, в ее лице читался вызов, и я, помедлив, покачала головой. Окажись я на ее месте, поступила бы так же, но легче от этого не становилось. – Я буду скучать по нему, – едва слышно проговорила, почти выдавила из себя Лиди. – Знаю, что никогда больше не увижу его, но каждый день буду встречать мыслью о нем. Я потянулась к кружке, слепо ее нащупала и пригубила кофе, чтобы сглотнуть ком в горле. Мне хотелось сказать что-то утешительное, но любые слова прозвучали бы сейчас банально и фальшиво, поэтому я решилась на ответную откровенность. – Я улетаю на Цинф. Лиди подняла на меня расфокусированный взгляд. Пару секунд я терпеливо ждала, когда она поймет смысл моих слов. Ее брови медленно сошлись к переносице, а в глазах вместе с осмысленностью появилась напряженность. – Зачем? – Не могу сказать. Это связано с Алексом. – Навсегда? – Нет, на какое-то время. – Вот как… – задумчиво протянула Лиди и без перехода резко спросила: – Данишевский понимает, во что он тебя втягивает? – О чем ты? – Цинфийцы – варвары, спроси любого! – С каждым словом подруга распалялась все больше. Каштановые пряди рассыпались по плечам, а на макушке воинственно затопорщились короткие волоски. – Он совсем головой поехал? Ему политика дороже сестры? Я была готова к чему-то подобному, поэтому фраза про то, что Алекс подставляет меня, почти не причинила боли. Я только чуть отклонилась и облокотилась на спинку стула, тем самым увеличивая дистанцию между собой и Лиди. – Ты видела хотя бы одного цинфийца? – терпеливо спросила я и уточнила: – Вживую. – Конечно нет. Им же запрещен въезд на планету эрийцев. – Правильно, а нам запрещено покидать ее, – кивнула я. – Так как же мы можем судить о том, варвары цинфийцы или нет? Лиди молча открыла и закрыла рот. Растерянно отбила пальцами мотив какой-то популярной песенки и неуверенно возразила: – Но ведь об этом все говорят. Ладно бы только эрийцы придерживались такого мнения (им давно веры нет), но ведь хвараны и карры тоже так считают… Тут мне было сложно возразить, но все же, тщательно подбирая слова и обдумывая их на ходу, я попробовала. – И первые, и вторые давно сотрудничают с эрийцами. У них тесная торговля и налаженные культурные связи. При этом и те и другие считают землян кем-то вроде домашних питомцев. Тебя это не настораживает? – Сами они… Насекомые, – мрачно буркнула Лиди. Хвараны и карры действительно напоминали огромных разумных насекомых. Возможно, из-за внутреннего неприятия их внешнего вида у землян с ними сложились весьма прохладные отношения. – Иногда мне кажется, что человечество обречено на одиночество, несмотря на наличие других рас на планетах, – немного не к месту проговорила Лиди. Я вздрогнула от этих слов, понимая, какой подтекст за ними скрывается, и вскинула на нее глаза. Она сидела, уставившись в опустевшую кружку, словно пытаясь что-то в ней рассмотреть, и напряженно кусала губы. – Эй, Лиди… – мягко позвала я. – А одному быть нельзя. В одиночестве лишь слабость, понимаешь? – торопливо, как будто я могла заставить ее замолчать, проговорила она. – Я понимаю, – тихо согласилась я. Встав, я обошла стол и, застыв возле Лиди, несмело раскрыла объятия. Та не спорила. Уткнулась мне в плечо и неожиданно разревелась. – Он вернется, вот увидишь, обязательно вернется. Макс не бросит тебя. – Ты знаешь, что нет. Теперь он вне закона, и если его поймают, то отправят в тюрьму как преступника. Майя, как преступника! Я не умела утешать. Бо́льшую часть жизни я прожила одна, а из детства помнила только, как мама гладила меня по голове, когда я плакала, разбив коленки. Моя рука неуверенно взметнулась к волосам Лиди, и я провела по ним, как когда-то делала мама. Лиди всхлипнула сильнее и понесла совсем уж бред: – Помнишь, в тюрьмах на Земле самой строгой мерой наказания считалась одиночная камера, где нельзя было заняться не чем иным, как размышлениями? Так вот, Майя, планета эрийцев – это наша одиночная камера! В ответ я забормотала что-то оптимистично-бессмысленное, сама до конца не понимая, что же говорю. Неожиданно Лиди отстранилась от меня и подняла заплаканное лицо. – Они совместимы с нами? – Что? – я не сразу разобрала сиплый шепот Лиди и ответила с опозданием. – Да, ДНК почти тождественна земной. – Тогда оставайся там. Присмотрись к ним. Найди свою любовь и будь счастлива. – С варваром? – мягко вернула ее же собственное определение цинфийцев. – Так даже лучше. Варвар лучше других сможет защитить свою женщину. Я бы рассмеялась, но побоялась обидеть Лиди. Вместо этого хитро прищурилась, пихнула ее в плечо и деловито уточнила: – То есть я так плоха, что ни один землянин на меня не клюнет? Остаются только цинфийцы?