Проезжая мимо молла на пересечении Мэриленд-паркуэй и Дезерт-Инн-роуд, Д’жоржа подумала о том, какой она была молодой, когда связала свою жизнь с Аланом: слишком молодой для замужества и слишком наивной, чтобы видеть его насквозь. Когда ей было девятнадцать, она считала его утонченным и обаятельным. На протяжении почти года их совместная жизнь казалась ей раем, но постепенно Д’жоржа начала прозревать, увидев его в истинном свете: неглубокий, тщеславный, ленивый, поразительно неразборчивый бабник. Позапрошлым летом, когда их отношения стали совсем хрупкими, она попыталась спасти брак, тщательно спланировав совместный отдых. Проблема, казалось ей, отчасти состояла в том, что они слишком мало времени проводили вместе. Он тоже работал в отеле — крупье, ведущий партии в баккара, — но в другом, их рабочие смены часто не совпадали, спали они в разное время. Трехнедельная вылазка на машине — втроем, вместе с Марси, — казалась ей неплохим способом поправить испортившиеся отношения. Все обернулось печально, но предсказуемо: из задумки ничего не получилось. После возвращения в Вегас Алан стал еще более распутным, чем прежде. Казалось, он вознамерился оттрахать всех, кто носит юбку, и сошел с ума на этой почве. Путешествие словно толкнуло его за край, потому что в количестве его одноразовых связей было что-то маниакальное, некое пугающее отчаяние. Три месяца спустя, в октябре, он бросил Д’жоржу и Марси. Если в том путешествии и случилось что-то хорошее, то это была встреча с молодой женщиной-доктором, которая ехала через всю страну из Стэнфорда в Бостон, — первый в ее жизни отпуск, как она сказала. Д’жоржа запомнила имя: Джинджер Вайс. Хотя встреча их длилась не больше часа и стала единственной, Джинджер Вайс, сама о том не догадываясь, изменила жизнь Д’жоржи. Такая молодая, стройная, красивая, женственная — Д’жоржа никак не могла поверить, что Джинджер и вправду доктор, но та оказалась необычайно уверенной в себе и компетентной. За время их короткого общения Джинджер Вайс произвела на нее такое сильное впечатление, что пример доктора впоследствии мотивировал Д’жоржу. Она всегда думала о себе как о прирожденной официантке, не способной ни на что большее, но, когда Алан ушел из ее жизни, вспомнила доктора Вайс и решила сделать в жизни больше, чем раньше считала возможным. В течение последних шести месяцев Д’жоржа слушала курс бизнес-менеджмента в университете Лас-Вегаса, втискивая лекции в свое и без того напряженное расписание. Она предполагала разделаться со счетами, которые оставил Алан, накопить некоторую сумму и открыть собственный бизнес: небольшой магазин одежды. Она составила подробный план, пересматривала и дополняла его, пока он не стал реальным, и теперь знала, что будет его придерживаться. Жаль, что у нее никогда не будет возможности отблагодарить Джинджер Вайс. Конечно, та не оказала ей никакой любезности; дело было вовсе не в том, что сделала доктор Вайс, а в том, что она собой представляла. Как бы то ни было, перспективы Д’жоржи в ее двадцать семь выглядели лучше, чем когда-либо прежде. Она свернула с Дезерт-инн-роуд на Поуни-драйв — улицу с комфортабельными домами позади «Бульвар-молл», — остановилась перед домом Кары Персагьян и вышла из машины. Она еще не дошла до входной двери, как та открылась и Марси понеслась в ее объятия с радостным криком: «Мама! Мама!» Д’жоржа наконец смогла выкинуть из головы свою работу, техасца, препирательства с распорядителем и предынфарктное состояние ее «шеветта». Она присела, обняла дочку. Когда ничто не было способно ее взбодрить, она могла рассчитывать на Марси. — Мамочка, — спросила девочка, — у тебя был хороший день? — Да, детка, хороший. От тебя пахнет арахисовым маслом. — Печенье! Тетя Кара испекла печенье с арахисовым маслом. У меня тоже был хороший день. Мамочка, ты знаешь, почему слоны пришли… мм… почему они проделали такой долгий путь из Африки в эту страну? — Марси хихикнула. — Потому что у нас здесь были оркестры, а слоны очень любили танцевать. — Она снова захихикала. — Ужасно глупо, правда? Даже делая скидку на материнскую предвзятость, Д’жоржа знала: Марси — чудный ребенок. От Д’жоржи та унаследовала темно-каштановые, почти черные волосы и смугловатый цвет кожи. Ее глаза поразительно контрастировали с остальной внешностью: глаза были не карими, материнскими, а голубыми, отцовскими. Глаза Марси широко раскрылись. — Ой, ма, ты знаешь, какой сегодня день? — Конечно. Почти канун Рождества. — Еще не совсем, но скоро наступит. Когда стемнеет. Тетя Кара даст нам печенье, чтобы взять домой. Знаешь, Санта уже покинул Северный полюс и начал спускаться в дома по каминным трубам, но пока, конечно, в других частях света, там, где уже темно, а не в наши трубы. Тетя Кара говорит, я так плохо себя вела весь год, что получу в подарок только ожерелье из угля, но она просто дразнится. Правда, она дразнится, мама? — Дразнится, — подтвердила Д’жоржа. — А вот и нет, — сказала Кара Персагьян, вышедшая на дорожку: пожилая женщина в домашнем платье и фартуке. — Ожерелье из угольков… и, может быть, такие же угольные сережки. Марси снова захихикала. Кара не была тетушкой Марси, всего лишь няней, присматривавшей за ней после школы. Марси стала называть ее «тетя Кара» со второй недели знакомства, и няня была довольна своим почетным титулом, свидетельством любви. Кара принесла курточку Марси, большую книгу-раскраску с Сантой, над которой они трудились несколько дней, и блюдо с печеньем. Д’жоржа дала дочери книжку и курточку, взяла печенье со словами благодарности, сказала что-то о диетическом питании, после чего Кара попросила: — Д’жоржа, могу я поговорить с вами минутку с глазу на глаз? — Конечно. — Д’жоржа отправила Марси с печеньем в машину и вопросительно повернулась к Каре. — Вы… о Марси? Что она наделала? — Ой нет, ничего. Девочка — просто ангел. Не смогла бы плохо себя вести, даже если бы захотела. Но сегодня… понимаете, она говорила о том, чего больше всего хочет на Рождество. Игровой набор «Маленькая мисс доктор»… — Она вообще в первый раз пристает ко мне насчет игрушки. Раньше никогда не просила, — сказала Д’жоржа. — Не знаю, что на нее нашло. — Каждый день о нем говорит. Вы ей купите? Д’жоржа посмотрела на «шеветт», убедилась, что Марси не слышит ее, потом улыбнулась: — Да, в мешке Санты есть такой подарок. — Это хорошо. Вы бы разбили ей сердце, если бы не купили это. Но самое странное случилось сегодня, и я даже подумала: может, у нее серьезная болезнь? — Серьезная болезнь? Нет. Она исключительно здоровый ребенок. — Никогда не лежала в больнице? — Нет. А что? Кара нахмурилась: — Понимаете, сегодня она стала говорить о наборе «Маленькая мисс доктор». Она хочет стать доктором, когда вырастет, потому что сможет сама себя вылечить, если заболеет. И не хочет, чтобы какой-нибудь доктор прикасался к ней еще раз, потому что настоящие доктора один раз сделали ей очень больно. Я спросила, что она имеет в виду, она немного помолчала, и я даже подумала, что она ничего не скажет. Наконец она сказала очень мрачным голосом, что какие-то доктора однажды привязали ее к больничной кровати и она не могла встать, а потом в нее натыкали кучу иголок, направили лампы в лицо и делали с ней всякие ужасные вещи. Говорит, ей сделали очень больно, и с этого дня она будет сама себя лечить. — Да? Это все выдумки, — сказала Д’жоржа. — Не знаю, с чего она выдумала эту историю. Странно. — Это еще не самое странное. Услышав это, я задумалась. Удивилась, что вы ничего такого мне не говорили. Ну, то есть, если она серьезно болела, я должна знать, на случай рецидива. Поэтому я спросила ее об этом — просто мимоходом, как вы уговариваете ребенка, — и вдруг бедняжка разрыдалась. Мы были на кухне, готовили печенье, и она плакала… и дрожала. Дрожала, как листик. Я пыталась ее успокоить, но она заплакала еще громче. Потом отстранилась от меня и побежала. Я нашла ее в гостиной, в углу, за зеленым креслом, — она скорчилась, будто пряталась от кого-то. — Господи боже… — сказала Д’жоржа. — Минут пять ушло на то, чтобы ее успокоить, — продолжила Кара. — И еще десять, чтобы выманить из ее укрытия за креслом. Она заставила меня пообещать, что, если эти доктора придут когда-нибудь еще раз, я позволю ей спрятаться за креслом и не скажу, где она. Честное слово, Д’жоржа, она говорила это вполне сознательно. По пути домой Д’жоржа обратилась к дочери: — Ты рассказывала Каре какую-то историю… — Какую историю? — спросила Марси, глядя прямо перед собой и почти ничего не видя из-за приборной панели. — Про докторов. — Ой! — Как тебя привязали к кровати. Зачем ты это выдумала? — Это правда, — сказала Марси. — Нет. — Правда, — проговорила девочка почти шепотом. — Единственная больница, в которой ты лежала, — та, где ты родилась. Но ничего этого ты помнить не можешь. — Д’жоржа вздохнула. — Несколько месяцев назад мы разговаривали о вранье. Что случилось с утенком Дэнни, когда он стал врать? — Фея Правда не пустила его на вечеринку к сурку. — Верно. — Врать плохо, — тихо сказала Марси. — Врунов никто не любит, особенно сурки и белки. Обезоруженная, Д’жоржа едва сдержала смех и кое-как продолжила строгим голосом: — Никто не любит врунов. Машина остановилась на красный свет светофора. Марси смотрела перед собой, чтобы не встретиться взглядом с Д’жоржей. — А особенно плохо врать мамочке или папочке, — сказала девочка. — И всем, кто тебя любит. А сочинять истории, чтобы пугать Кару, — то же самое, что врать. — Я не хотела ее пугать, — сказала Марси. — Значит, ты хотела заручиться ее сочувствием. Ты никогда не лежала в больнице. — Лежала. — Неужели? — Марси яростно закивала. — Когда? — Не помню когда. — Не помнишь когда? — Почти не помню. — «Почти не помню» — плохой ответ. Где была эта больница? — Я не уверена. Иногда… я помню лучше, чем в другое время. Иногда почти ничего не помню, а иногда помню все-все, и тогда… мне страшно. — И сейчас ты помнишь не очень хорошо, да? — Да. Но сегодня помнила очень хорошо… и мне было страшно. Включился зеленый. Д’жоржа ехала молча, размышляя о том, как ей теперь вести себя. Она понятия не имела, как к этому относиться. Глупо верить, что ты понимаешь своего ребенка. Марси всегда удивляла Д’жоржу своей непредсказуемостью, своими поступками, заявлениями, грандиозными идеями, размышлениями и вопросами, которые, казалось, исходили не от нее, а тщательно выбирались из какой-то тайной книги — пособия по пугающему поведению, известному всем детям и незнакомому взрослым. Совершенно секретное сочинение — возможно, озаглавленное «Как напугать маму и папу». Марси сказала — так, словно только что заглянула в эту книгу: — Почему все дети Санта-Клауса изуродованы? — Что?