Мальчик был достаточно хилый и тщедушный. Но с какой-то дьявольщинкой в глазах. Я прогнал бы его, если б не эта чертовщинка. Он умел завораживать. Более того, уже через пять минут нашей беседы он почти подчинил меня себя — удивительно умел влиять на людей. Помнится, я даже почувствовал себя завороженным, когда он уставился на меня этими своими черными глазенками… Поэтому я его и не выгнал. Я даже не знал первое время, куда его пристроить. Ни единоборствами он не владел, и стрелять не умел, да и на спортсмена не походил ни капельки. Но было в нем нечто сверхъестественное… Нечто такое, что очень отличало от всех. Я подумал и отправил его в сопровождающие — долги выбивать. Делали это у нас по двое. Один качок и по совместительству палач, другой вроде как казначей и мозговой центр. Я отправил его третьим. Ребята крепко на меня рассердились за это! Помню, как в ресторан ввалились, где я кутил, с воплями: на кой хрен, мол, нам таскать за собой этого задохлика. Пасти я им, конечно, быстро заткнул. А про мальчишку подумал — пусть пока наберется опыта, все-таки он не с улицы, не чужой, если уж Комар так за него просит. Пусть немного с людьми поездит, а потом я его пристрою к расчетам, к бухгалтерии, если он с мозгами. Дальше — видно будет. Неделю на меня ребята сердились. А потом… Потом произошел один случай, который перевернул все с ног до головы. Они даже стали как бы у него в подчинении. Впрочем, давай я все по порядку расскажу. Только так тебе понятно будет. Приехали они к одному серьезному коммерсу долг за крышу выбивать — два месяца не платил, падла. Там и по счетчику успело натикать. Серьезная сумма выходила. А коммерс струхнул, крыша у него поехала, ну и заперся с ружьем в доме. Прямо насмерть забаррикадировался. Как подъехали мои ребята на джипе, так прямо в бок машинке несколько пуль и выпустил. Задумались они крепко, что делать. Неохота лезть под пули. Но и без денег вернуться нельзя — мне как раз в тот день очень нужны были деньги. Я им и дал строгий приказ. А они знали, что за неподчинение я на расправу короток. Вот они и задумались: что теперь? Подмогу звать? Так за подмогу из своего кармана платить придется. А тут этот мальчишка и говорит: «Дайте-ка я попробую. Я вроде как убеждать умею. В вас он палить начал, а меня просто так впустит. Я и без всякого оружия справлюсь. Вот увидите». Ребята призадумались, а потом согласились. Даром что ли его за собой таскать? А пристрелит мальчишку, так и к лучшему будет. Словом, послушались его. Мальчишка велел джип спрятать в укромном месте и не светить перед домом. А потом подошел к газетному киоску и купил большой конверт из белой бумаги. Так он решил в дом проникнуть. Разумно это было, между прочим. Он же ничем не напоминал бандита. И никак нельзя было определить, что связан с бригадными. Почтальон — одно слово. Он к дому коммерса с конвертом подошел, в звонок позвонил: «Срочное письмо вам, мол, доставка, распишитесь». Коммерс в дом его и впустил. Он вошел. Парни засекли время. А через 40 минут они наблюдали следующую картину. Ошарашила она их так, что они даже не въехали поначалу в то, что на их глазах происходит. Открывается дверь дома. Первым выходит мальчик с окровавленными руками. Руки у него по локоть в крови были. За ним ползет коммерс, дрожащий, с трясущимися руками, и в прозрачном пакетике деньги несет, всю сумму и мальчишке буквально до земли кланяется — возьми, мол. И так провожает его до ворот, а в воротах, кланяясь чуть ли не вдвое, протягивает ему деньги. Обалдев, парни вылетели из джипа и вошли внутрь дома. Только через день они рассказать смогли, что там увидели. После этого их словно кто-то подменил. Они стали сторониться мальчишки и все время его слушались так, словно он был их начальником. Они его боялись до полусмерти. Так даже на тупых действует картина чужого безумия. Ты еще не догадалась, что произошло в доме? Нет? Не знаю точно, как ему удалось оттеснить коммерса от ружья. Словом, прямо на глазах коммерса он снял шкуру с его живой собаки. Содрал заживо, да так ловко, словно всю жизнь этим занимался. Коммерс дара речи едва не лишился. А мальчишка и говорит: «Не заплатишь, сделаю то же самое с твоим ребенком». После этого коммерс полез за деньгами. И больше никаких проблем с ним не было. Никогда. Платил исправно, ни одного дня задержки. Помнится, я даже стал выговаривать парню: мол, нельзя же так, это слишком жестоко, надо было мягче, без такой крови. Никогда не забуду, как он уставился на меня. Он смотрел на меня наивными полудетскими глазами, раскрытыми широко-широко, и говорил: «Разве я сделал что-то особенное? Я же не сделал ничего страшного!» Сначала я подумал было, что он надо мной издевается, но потом понял. Он действительно не понимал меня. Он не считал, что сделал что-то ужасное, что-то плохое. Именно тогда я в первый раз понял, что с ним не все в порядке. Но я даже представить не мог, насколько. Надо сказать, что в криминальной среде среди уголовников, людей, проведших долгое время в тюрьме, действуют свои особые законы. Я не буду все долго и подробно объяснять. Скажу только, что уголовники не любят, боятся и сторонятся маньяков. Если кто-то в группировке проявляет такие склонности, от него пытаются избавиться. Отдалиться, и сделать это как можно скорее. В уголовной среде боятся и не уважают маньяков, и не желают иметь с ними ничего общего. По понятиям я должен был как можно скорее избавиться от мальчишки, но я еще не думал, что все обстоит так серьезно. Мальчишка мне очень нравился. Он был очень обаятельный (если выбросить из головы тот случай с собакой), тихий, интеллигентный. К тому же работать ему нравилось — он стал стремительно богатеть. И только через время я заметил, что мои люди его боятся. Пошла ли о нем страшная слава, распространился ли слух о том, что произошло в доме коммерса, но у него больше не существовало проблем с выбиванием долгов. Увидев его, все сразу платили, никто ничего не задерживал. Теперь он вел себя как начальник: вступал в переговоры, принимал решение, а двое моих амбалов плелись за ним позади и выполняли все его приказания. Роли изменились. Уголовники — это существа, живущие инстинктами. Они чувствуют на уровне ощущений, инстинктов, а не разума. Очевидно, какие-то инстинкты подсказывали им, что этот человек опасен, что его следует бояться. Они и боялись. Я заметил это слишком поздно. Страх среди моих людей почти превратился в панику, когда он в первый раз убил человека. Тогда была сложная ситуация. Нужно было заставить кое-кого замолчать, но много заплатить я не мог. Тогда он сказал: «Я сделаю это сам». И сделал. Так сделал, что шокировал и ментов, и прокуратуру, и спецслужбы вместе взятые. Моими же людьми овладела настоящая паника. Особенно после того, как он вывесил кожу убитого на его же собственном балконе. Моих людей удалось успокоить с большим трудом, но как я мог успокоить себя? Я стал называть его Палач. В этом слове было то, что я испытывал к нему — ужас и отвращение. Но избавиться от него не мог. Он забрал в группировке такую власть и сделал для меня столько, что мы сразу взлетели на верхние ступени могущества в этом городе. Глупо было избавляться от человека, сделавшего тебя самым сильным лидером и страхом сумел подчинить себе целый город. Теперь за ним по пятам следовал страх. Между тем он очень сильно разбогател. Изменился даже внешне — стал роскошным, вальяжным. Купил дорогую 3-комнатную квартиру в центре города. Отношения с семьей он порвал, но не до конца. Он жил отдельно, продолжая с ними общаться. Думаю, эти люди догадывались о его наклонностях. И я утвердился в этой мысли особенно после того, как они спешно уехали в Америку. Это произошло после его второго убийства. Тогда я убедился: знают. Способ, которым он убивал людей, держал в страхе целый город. Особенно подробности этих убийств — то, что он снимал с людей кожу заживо, а затем эту кожу сохранял у себя. Я не знаю, для чего он ее использовал. Я знаю только, что кожу никогда не находили рядом с жертвой. Слухи ширились. Милиция, медработники, соседи потерпевших, их друзья и родственники — вокруг каждого убийства было очень много людей, и все эти люди не держали язык за зубами. А потому очень скоро стало известно о том, что происходит с городе. Шокирующие подробности обрастали новыми фантастическими деталями. Люди мои боялись его до дрожи, и он прекрасно понимал эту свою власть. Никто не знал его настоящего имени. Он жил один, как волк, и жил не так, как все. Он никогда не пил, не употреблял алкоголь, и говорил, что не выносит ни вида, ни запаха алкоголя просто на физическом уровне. Он не кутил в ресторанах, не тратил свои деньги на проституток и отказывался спать с ними. Он говорил: «Когда-нибудь все будет по-моему. Для секса у меня будет отдельная комната. Да что комната — целый дом. Свой отдельный дворец, в котором я буду делать все, что хочу». Я хорошо запомнил то, как он это сказал. Кто-то из новеньких стал смеяться над ним, не зная о его славе. А он и говорит: «Я не буду спать где попало и с кем попало, как собака в подворотне. Когда-то у меня будет целая отдельная комната для секса. Да что там комната — целый замок! И все девки будут выстраиваться в очередь, чтобы туда попасть. А я буду всех их посылать как можно дальше. Именно так все и произойдет». Никто и не сомневался в этом. А тому, кто прикалывался над ним, быстро открыли глаза. И от страха он попросту бежал как можно дальше от моего бизнеса и бригады. Я не стал его возвращать. Мой же мальчик стал меняться, и менялся он не в лучшую сторону. Он стал отвратителен, когда стал богат. Я скажу сейчас одну вещь. Очень трудно найти среди богатых нормального человека. Чем богаче — тем развращеннее. Тем с большим распутством и вседозволенностью себя ведет. Такие люди ведут себя, как хотят. Их уже перестает удовлетворять нормальные человеческие отношения, нормальный секс. Для них чем извращеннее, тем лучше. Чтобы удержаться в рамках человека, должен быть сдерживающий моральный стержень, который будет держать. Это может быть что угодно — мама, собака, ребенок, жена, хобби, да тапочки с телевизором, в конце концов! Все, что угодно, чтобы не покатился по наклонной плоскости. Но у большинства его нет. Поэтому очень сложно найти среди богатых нормального человека. Когда он совершил свое третье убийство, люди стали от меня бежать. Разбегались даже рядовые бригадные шестерки! И я понял, что надо от него избавляться, несмотря на то, что он все равно был мне еще симпатичен. Я даже делал попытки его понять. Никогда не забуду наш последний разговор. Мы были вместе в турецкой сауне в одном из дорогих отелей в Анталье. Он приехал ко мне для обсуждения важных деловых вопросов (уже тогда я предпочитал переносить свою деятельность за рубеж). Турция была для этого идеальной территорией — страна со слабыми законами, где так же берут взятки, как у нас, идеальное место для незаконных взяток и того, чтобы спрятать концы в воду. Я вызвал его туда. Нужно сказать, что посещений всяких общественных тусовочных мест (в виде саун, ресторанов, ночных клубов и прочего) он избегал. Он никогда не ездил с ребятами в сауну, не тусовался по крутым ночным клубам. Впрочем, с ним бы никто и не пошел, но это другой вопрос… Так было и в те годы, когда он только начинал, и еще никто не чувствовал, не понимал, что он чудовище. Поэтому я очень удивился, когда он отправился вместе со мной. Его подкупил турецкий хамам. Он был помешан на своей красоте, на уходе за собственным телом. Всегда считал себя невероятно красивым, делал все, чтобы ухаживать за собой. С тем и пошел в хамам. И вот там, расслабившись, он стал более откровенным. Мы отдыхали после массажа у бассейна с прохладной водой. Ели фрукты и турецкие лакомства. Охранники, которых я оставил у входа, ни за что бы не впустили посторонних внутрь. И вот тут он, наконец, сбросил с себя маску железного человека, расслабился и стал более откровенным. А может, ему хотелось выговориться, ведь в этом рано или поздно нуждается любое человеческое существо, даже так сильно отличающееся от своих собратьев. «Я, наверное, кажусь вам чудовищем», — едва он заговорил, я весь превратился в слух. Я боялся даже дышать, чтобы не спугнуть этот приступ откровенности — так сильна была надо мной власть этого человека. Так вот, он заговорил. И сказал следующее: «Я, наверное, кажусь вам чудовищем. Но я — не чудовище. Я хочу изменить этот мир. А какая разница, как я действую, если в результате моих действий люди будут находить для себя немножечко счастья? На привычные с детства вещи будут смотреть по-другому. И увидят, что жизнь совсем не такая, как им казалось вначале. Разве это так плохо?» Он действительно ожидал, что я отвечу. «Все это общие фразы и пустые слова, — сказал я, с удовлетворением отметив, как вытянулось его лицо, — такими общими фразами и пустыми словами вот уже множество веков самые отпетые негодяи пытаются оправдать собственную жестокость и подлость. Ничто, никакая идея, никакая идеология не может оправдать смерть. Этому нет оправдания» «Вы действительно так думаете? — усмехнулся он, — А вот и неправда! Человечество только и делает, что старается оправдать смерть любыми доступными ему способами. Катастрофы, войны, политика, бизнес, технический прогресс — получается вроде неплохо. И в результате всегда виновны не исполнители, а те, кто приговорил». «Но исполнять можно разными способами!» — не выдержал я. «Можно, — он снова усмехнулся, как будто в моих словах содержалось что-то смешное, — и если вы имеете в виду меня, то я поступаю так потому, что для меня это личный, шкурный интерес. Для меня это рабочий материал. Вы пока не понимаете моих слов. Потом поймете. Я хочу вам сказать, что давно уже решил завязать, закончить эту жизнь. И перейти на виток другого измерения». «Ты хочешь завязать?» — обрадовался я, ведь отпустить его, позволить уйти, исчезнуть для меня был бы самый лучший способ! Так я сохраню доверие своих людей и обойдусь без его смерти. А мне, несмотря ни на что, так не хотелось его убивать! «Именно! Я хочу завязать. Ради этого и приехал», — подтвердил он. А для меня эти слова прозвучали манной небесной. «Чем же ты планируешь заниматься дальше?» — спросил я. Он рассказал. Довольно подробно. Услышав его рассказ, я немного удивился вначале. Но потом, обдумав, пришел к выводу, что идея эта хорошая. Он сказал, что уже начал наводить мосты, как начать свою новую карьеру. А потом сказал, что придумал себе новое имя. Оно показалось мне странным, я даже спросил, что за странное имя, мол, такое? «Ничего странного!» — он покачал головой, — «Это имя первого человека, нарушившего девственную грань мира. Как Адам. Только немного наоборот. В этом имени есть непорочность, как и в том, чем я буду жить». Я был так счастлив, что он исчезнет из моей жизни, что даже согласился на первых порах финансировать его новую карьеру — анонимно, конечно. Излишняя огласка мне была не нужна. Он согласился. Мы ударили по рукам, он клятвенно пообещал, что никто и никогда не узнает о его связи со мной, и я знал, что ему можно верить. Тогда, осмелев, я вдруг спросил его, что давно хотел спросить, что мучило меня достаточно долгое время. Я спросил его, как он совершил свое первое убийство… Как произошло то, что его жизнь вдруг изменилась таким образом. Как могло это произойти? Рассказ его я запомнил навсегда. Он потряс меня до глубины души. Я впервые спустя столько лет заговорю об этом. На самом деле я никогда никому не говорил. Почему говорю теперь? Дело идет к старости. Я все хуже и хуже сплю по ночам. Он и все, что связано с ним, мучает меня до сих пор. Я хочу его остановить, несмотря на то, что пощадил тогда. Теперь я понимаю, что тогда мое решение было ошибкой. Кобра убивает ядом не со злобы, а потому, что такой ее сотворил Бог. Но все равно, мы стараемся раздавить кобру при первом же удобном случае. И теперь его, как и кобру, следует раздавить. Другого не существует. И это нужно сделать, иначе может быть поздно. Так вот. Его первой жертвой стала девушка, которую он безумно любил, его первая настоящая взрослая любовь. Его первая сексуальная партнерша. Если бы не случилась беда, он бы, наверное, до сих пор жил с этой женщиной, и не превратился бы в чудовище. Но судьба распорядилась иначе. Девушка заболела. Вначале они приняли болезнь за обычное недомогание. Скрывали от всех. Но потом он собрал деньги и попросил тайком обследовать девушку знакомого врача — друга своих родителей. Из этого можно сделать вывод, что он всегда был серьезен не по годам. Выяснилось, что девушка больна раком кожи. Должно было пройти пару месяцев, и ее прекрасную кожу покрыли бы уродливые пятна и раны. А еще через месяц она бы умерла от болезни в жутких муках. К сожалению, болезнь была довольно запущена, и лечению уже не поддавалась. Кое-где на ее коже уже появлялись страшные отметины поражения тканей. Вылечить девушку было невозможно. Оставалось только ждать смерть. Тогда они оба решили, что она должна умереть красивой и молодой. Он убил ее, а потом снял с тела ее пораженную кожу. Те места, где были отметины болезни и пятна, он уничтожил. Остальную часть решил сохранить в красоте. Он сказал, что эта девушка завещала ему свою кожу. Она стала его ангелом смерти — ангелом, вначале обрекающим на страдание, а затем дарующим просветление. Он сказал, что кожа девушки, которую он сохранил, подарила ему вечность. Честно говоря, я так и не понял, что он хотел сказать. Но на этом его откровенность закончилась. Мы еще раз ударили по рукам и обсудили все детали нашего соглашения. После этого он навсегда исчез из моей жизни. Я не знаю, продолжил ли он убивать. Лично я думаю, что продолжил. Но это уже не имеет значения. Его нужно остановить. Его следует остановить. И я очень надеюсь, что вы сделаете это. А иначе… Нет, мой рассказ не потеряет смысл. Все равно я должен был рано или поздно рассказать кому-то подробности. Я не хочу одного: чтобы исполнилось то, о чем он говорил. Я не хочу, чтобы кто-то предложил ему вечность. Он не заслуживает вечности. Он заслуживает забвения. И я надеюсь, что это забвение подарите ему вы. Потому что другого шанса уже не будет. * * * Я вышла из комнаты спустя несколько часов совершенно не тем человеком, которым в нее входила. Ноги подкашивались. В глазах было темно. Голова гудела, как растревоженный котел, причиняя мучительные, невыносимые боли. Очень медленно, аккуратно держась за стены, я пелась по пустому проспекту (к счастью, проспект находился в новом районе, и на нем было не так много людей, иначе кто-то из прохожих вызвал бы либо полицию, либо скорую помощь). Представляю, что я довольно странно выглядела со стороны, но мне было все равно. Никакая странность не отразила бы то, что происходило со мною на самом деле. Я словно заблудилась между своих миров. И, едва переставляя ноги, брела в незнакомых уголках чужого города. Но, как ни странно, мои нечеткие шаги словно возвращали мне ясность, а шатание и головокружение возвращали все на круги своя. В голове начал вызревать, вырисовываться план. Нет, не план, еще не совсем. Просто более логичное, более четкое представление о том, что я должна сделать. Когда я вышла из метро в центре, пошел снег. Белое облако закружило, замело с головой, ослепило глаза. Больно было дышать. С воздухом снег попадал внутрь, оставляя грязноватые разводы на меху моей единственной шубки. Больно было дышать. Снег был здесь совсем не при чем. Странно устроено человеческое существо! Эта невозможность рассказать кому-либо об источнике моей боли делало существование мое абсолютно непереносимым. Если бы я могла выплакаться у кого-то на плече, пожаловаться, посоветоваться, в конце концов, сочно выругаться по-народному громко, называя вещи своими именами, я, возможно, испытала бы нечто вроде анестезии. По крайней мере, меня немного отпустила бы острая боль. Но говорить было нельзя. Никому. Ни с кем. Невозможность слов по-живому зашивала жесткими нитками мой рот. Все, что мне оставалось — идти вперед, чувствуя, как все внутри рвется, приходит в негодность, погибает от мучительно острой боли. И делать вид, что должно быть именно так, как произошло. Я позвонила, как только вышла из офиса Макса, как только смогла дышать и говорить. И вот теперь меня ждали. Я ехала прямиком по указанному адресу, как в дежавю, узнавая знакомые места. Сутолока. Гам. Шум. Слепящие рекламы. Лампы. Снег. Люди. Снова люди, как черные галки, кружащиеся над кладбищем. Не галки, нет. Воронье. Все вокруг было размытым, как в аквариуме. Я все не могла понять, действие ли это снега или моей боли. А потому нашла знакомый переулок не без труда. Все внутри меня замерло, когда я остановилась перед знакомой приземистой дверью. Лавка сувениров. Эзотерический магазин. То самое место, где я покупала подарок на день рождения Вирга Сафина. Медальон-талисман, который так никогда и не отдала. Я затаила дыхание и решительно шагнула вперед, в теплоту жарко натопленного помещения, мгновенно ударившего мне в голову раскаленной волной крови. Разноцветных татуировок стало еще больше. Лысина так же блестела в электрическом свете лампы. Но больше всего меня поразило, что парень, сидящий за стойкой магазина с ноутбуком, совершенно не удивился, увидев меня. — Дмитрий? — спросила как можно громче (больно было не только дышать, но и говорить). — Нет. Но я знал, что вы вернетесь. Сюда всегда возвращаются. Особенно такие, как вы. — Такие, как я? — У вас есть цель. Я сразу понял, как только вас увидел: вы вернетесь. Идемте. Я вас провожу. За первой комнатой оказалось еще одно помещение, в которое вела низенькая почти незаметная в стене дверь, замаскированная яркими эзотерическими плакатами. Он открыл дверь, мы оказались в небольшом коридорчике, а потом в самом обыкновенном кабинете, офисе, не имеющем ничего общего ни с мистикой, ни с магией, и который весьма странно и необычно было разглядеть здесь. За компьютером сидел мужчина лет 50, самой обыкновенной внешности, с темными волосами, посеребренными проседью, в теплом зеленоватом свитере. Перед ним в кружке из толстого прозрачного стекла дымился самый обыкновенный чай. В нем не было ничего необычного. Ничего от мистика, колдуна, эзотерика или поклонника БДСМ. Таких полно в любом офисе средней руки, и еще больше — в вузах, учебных заведениях. Но, как ни странно, обыкновенность этого человека ничуть не успокоила меня, наоборот. Я уже привыкла, что за обыкновенностью могут скрываться самые страшные вещи, которые и шокируют намного больше, потому что произносит и делает их обыкновенный человек, не монстр. — Вы, наверное, ко мне, — рукой он указал на самый обыкновенный стул, напротив, — я Дмитрий. Хотите чаю? — Нет. Меня прислал Мулат… — я занервничала, заерзала на стуле, но он отреагировал совершенно спокойно. — Я знаю. Он мне звонил. Я часто консультирую его людей. Но вы, кажется, не из них. — Нет. — Это видно по тому, как вы разговариваете, как движетесь. И, кажется, вы попали в беду.