После снова пустые, ничего не значащие письма, и никакого упоминания об Илоне. Ни слова! Последнее письмо было самым коротким (за месяц): «Все в порядке, скоро буду в Украине. Увидимся!» На этом переписка заканчивалась. Больше в компьютере ничего интересного не было. Приведя комнату в прежнее состояние и выключив ноутбук и свет, я вернулась к себе, чтобы сделать заметки. Но позвонил Макс и сказал, что ключ у него. Мы договорились встретиться днем в офисе. Громоздкий черный Range Rover вальяжно притормозил возле кустов, обдав нас фонтанчиком из щебня и пыли. Макс спрятал голову под ветку, которая тут же треснула его по макушке. Я впилась ему в локоть: не хватало только позора, с которым нас станет выдворять отсюда местная охрана. Макс застыл. Из джипа вылез грузный дядька лет сорока с довольно увесистым животом, и приложил карточку к электронному замку. Характерный писк — ворота открылись. Там, за воротами, царила жизнь. Машины были припаркованы по обеим сторонам дороги у роскошных заборов. Прохаживались какие-то люди. Издали нам вроде почудилась камуфляжная форма охранника с огромной овчаркой на поводке. Но, может, это кто-то из местных жителей выгуливал свою псину перед сном. В эти вечерние часы в поселке бурлила жизнь. — Ну что, видишь? — шепотом сказала Максу. — Кто ж знал, что они выползают с темнотой, как клопы, — огрызнулся он. Нам пришлось пропустить еще четыре автомобиля, прежде чем удалось выбраться из своих маскировочных кустов. Расстроенные, мы почесали по проселочной дороге к станции электрички. Я была готова спорить на что угодно, что из обитателей элитного поселка о существовании обычной остановки электрички мало кто знал. Вечернее дежурство возле второго входа в поселок было моей идеей. В офисе мы до одурения спорили с Максом, когда нам следует пробираться в дом Комаровского: вечером или ночью. Макс по не знанию настаивал именно на вечернем времени суток. Я же, успев немного изучить жизнь своего коттеджного поселка, настаивала на том, что вечером или ночью лезть туда категорически нельзя, так как это время — самое оживленное время суток. Часть обитателей возвращается из офисов, и от не фиг делать шляется с псинами по улицам поселка. А для другой, тусовочно-светской части вечер — время, когда, проснувшись, они выползают в ночные клубы, на всякие светские мероприятия и часто принимают компашки гостей, порой циркулируют всю ночь. Макс не знал этих особенностей. А потому со мной спорил. Что, конечно, было бесполезно, и в конце концов он убедился в этом. — Ты была права, — подал Макс виноватый голос, — вечером туда соваться нельзя. Когда же мы пойдем? Было достаточно темно. Сельская дорога, по которой мы шли, почти не освещалась. Сама же часть дороги для пешеходов представляла собой сплошные рытвины и ухабы. Меня всегда поражал этот дикий контраст: роскошные особняки за миллионы долларов, обнесенные глухими заборами, а чуть в сторону — самая настоящая глубинка, дремучая глушь. Как будто обитатели особняков не умели ходить и выползали из маминого живота прямиком на крутом порше или мерседесе. Тех же, кто ходил в этих местах по дорогам (то есть жители местных деревень), за людей не считали, а потому и нечего было ради них облагораживать обширную территорию. Так мы добрели до мрачной кирпичной постройки станции, освещенной тусклой пыльной лампочкой под металлическим колпаком. Эта сельская убогость наводила на меня тоску. И какого черта эти придурошные снобы селятся в такой глуши за городом? — Когда идти? — Макс рвался в бой, — Когда? После моего рассказа в офисе о судьбе загадочной Мальвины у него отпали все существующие сомнения. Мы поняли, что с Илоной произошло что-то очень плохое. Только вот — что? Если бы знать. — Ты не бойся, вряд ли с Илоной он разыграл тот же самый сценарий, — говорила я, пытаясь его успокоить, но это было очень слабое утешение. Все равно как вместо наркоза разрезанному на операционном столе пациенту вталкивать в рот самый обыкновенный анальгин. Мы оба прекрасно понимали, что Комаровский уже давным-давно избавился от Илоны. Я очень сомневалась, что мы застанем ее в живых. Меня больше беспокоила организация, о которой я вычитала в переписке Сафина — «Храм не судьбы». Об этом я решила Максу пока не говорить. — Человек не может иметь имя Мальвина, — рассуждал Макс, — разумеется, это кличка, прозвище. А как мы можем узнать судьбу человека, если мы не знаем ни имени, ни фамилии? — Ты ведь узнавал про Илону по фамилии, — сказала я, — и это мало что дало. По документам Комаровский до сих пор в браке с Илоной. Он с ней не разводился и ее не хоронил. И где она теперь? Что дало твое узнавание? — Ты хочешь сказать, что Комаровский сделал с Илоной то же самое, что и с этой Мальвиной? — То же — вряд ли, но определенно сделал. Мы ведь уже поняли, что этот человек привык избавляться от своих жен. — Прямо Синяя Борода! — Нет. Хуже. Скорее всего, он избавился от Илоны потому, что она не смогла заменить ему эту Мальвину. Илона ему ничего не сделала. Похоже, он сильно любил Мальвину. А Илона просто оказалась хуже — в этом и была вся ее беда. Вот он от нее и избавился. Кто знает, что сделала ему эта Мальвина? Может, изменила, предала так болезненно, что он просто не смог все это пережить. — Хорошо ты все объясняешь! Ах, любил, ах, не простил. Как будто это повод убивать другого человека, который вообще не при делах! — Почему ты решил, что он убил Илону? Мы этого не знаем. Вдруг она жива? Мы не можем считать, что Илона мертва, потому, что не знаем судьбу Мальвины. Когда мы все это выясним, сможем сделать выводы. А для этого нужно только одно: пробраться в дом. — Я знаю, как мы должны поступит, — не глядя на Макса, сказала я. — Мы поедем открыто, без всякой конспирации. Днем. — Ты с ума сошла? — глаза Макса полезли на лоб. — А если там видеокамеры? Ты хочешь сказать, что мы открыто, на виду всего поселка, среди белого дня, войдем в дом Комаровского? — Именно! Ты пойми, люди так устроены, что если что-то происходит на глазах посреди белого дня, они воспринимают это как нормальный, законный поступок. Вот если мы станем прятаться, ночью, как воры, за кустом, и тайком влезем в окно подвала дома, тогда нас поймают так быстро, что мы не успеем и оглянуться. А если мы подъедем днем, с главного входа, на глазах у всех, открыто и даже нагло, на нас никто не обратит никакого внимания. Значит, ехать нужно днем, часов в 12 дня. Поверь, в поселке это самое мертвое время. — А знаешь, что-то в твоих словах есть, — задумался Макс, — как говорят: хочешь что-то спрятать, положи на видное место. Но видеокамеры… — А мы изменим внешность. Парик, все такое. Не сразу и разберут! — Да, это возможно. Тогда нам понадобится ключ от главных дверей. — Вот ты его и достанешь. Ключ оказался у Макса через два дня. На третий мы сидели в такси, которое, лихо лавируя между кочками и ухабами, везло нас ко вторым воротам. На мне был парик с длинными черными волосами, для гарантии я повязала голову ярко-розовой косынкой и нацепила черные очки. Макс отрастил бороду и одел светлый парик с короткими волосами. Свои волосы он заправил под ярко-красную бейсболку с эмблемой американской баскетбольной команды. Он так пытался примерить на себя образ американца, что стал говорить с акцентом, но он получался у него не правильный и смешной. В конце концов я велела ему замолчать. Таксистом оказался молодой азербайджанец, который плохо говорил по-русски и еще хуже знал дорогу. Нам все время приходилось ему подсказывать. Два раза мы свернули неправильно, один раз заблудились, но, в конце концов, вырулили в нужном направлении. Вскоре показались ворота второго поселка. — У ворот остановишь, — деловито скомандовала я, — внутрь тебя не пустят. Чужим машинам нельзя. — Там охранники? — перепугался наш незадачливый водитель. — Охранники с автоматами. Тебя не пустят. Такси остановилось возле ворот. Пока Макс расплачивался, я поднесла карточку-ключ к электронному замку. Раздался характерный писк, и ворота отворились. Я взяла Макса под руку, и мы медленно пошли по центру дороги, делая вид, что оживленно беседуем. Мы были похожи на кого угодно, но только не на двух злоумышленников, решивших вломиться в чужой дом. Макс знал, где дом Комаровского. Я — нет. Но буквально через несколько шагов мы остановились перед ярко-оранжевой полицейской лентой, опоясывающей весь фасад дома. Открыли ключом дверь и оказались в прохладном не освещенном холле. Отопление в доме было отключено. — Господи Боже… — Макс весь трясся, — почти ведь попались, как ты его… С ума сойти! Молодец. — А ты чуть все не испортил! Нельзя же так трястись! Даром, что ли, уже столько прошли, чтобы попасться сейчас. Надо держать себя в руках! — Мы пойдем… туда? — лицо Макса выражало не поддельный ужас. — Пока нет. Надо начать с его спальни. Ты говорил, спальня на втором этаже. У нас мало времени. Поторапливайся. Зеленый Макс сделал шаг вперед, и тут только я почувствовала самое страшное, что было здесь — прогорклый запах засохшей крови. — Что за вонь? Что за… — Макс поморщился, затем понял. Понимание пришло к нему позже, чем ко мне. Запах свежей крови нельзя было спутать ни с чем. Вязкий, густой, не похожий вообще ни на что на свете, он забивал ноздри, кружил голову и оседал отвратительной горькой смесью во рту. Запахом крови пропах весь дом, и я вдруг задохнулась от отвратительного предчувствия, что теперь так будет пахнуть от меня всегда. — Они не убрали? — шепотом прокомментировал Макс, не способный помолчать ни минуты. — Не городи чепухи, — он стал меня раздражать, — кто будет здесь убирать?! Быстро схватив его за руку, я потащила его к лестнице на второй этаж. Даже если исключить запах крови, дом сразу стал не живым, хотя людей здесь не было всего несколько дней. Все внутри почему-то казалось мне мертвым. — Интересно, а кто хозяин этого дома? — продолжал шипеть Макс, абсолютно не способный замолчать, — я спрашивал у своего кореша, он не знает. Никто не знает. Ты как думаешь? — Разве хозяин не объявился до сих пор? — спросила я. — Нет, — Макс покачал головой, — странно, правда? В его недвижимости такое происходит, а он не спешит показываться. Не логично как-то. — Логично, если он сам причастен к этому убийству. Хотя ему-то зачем? Мы поднимались очень осторожно, все боясь, что под весом наших тел могут заскрипеть ступеньки. Но широкие ступеньки лестницы из светлого дуба были сделаны добротно. Поэтому без всяких приключений мы добрались наверх. Мы оба не знали, где именно находится спальня, поэтому открывали все двери подряд. Обнаружили спальню за третьей дверью — исключительно по домашним мужским меховым тапочкам, стоящим возле двери. Окно было не зашторено. Потоки ослепительного солнечного света заливали все пространство, обнажая малейшую деталь. Спальня была обставлена с роскошью, больше подходящей для женщины. Было сразу ясно: Комаровский был значительным сибаритом, делавшим из вещей настоящий фетиш. Шелковые обои с позолотой на стенах, хрустальные светильники, персидский ковер на полу, обалденный туалетный столик из красного дерева с позолотой, плазменная панель 3D во всю стену, а главное — кровать, антиквариат под балдахином, покрытый мехами и золотом. — Ох…еть! — присвистнул Макс, — Ты уверена, что это его комната? — Похоже на то. Не собираясь терять время, я быстро прошлась по ковру к прикроватной тумбочке и высунула ящик… Увидев, чем забит ящик, я остановилась: огромный розовый фаллоимитатор, серебристые наручники с белым мехом, парочка кожаных плетей, свинцовые шарики на связке, какие-то смазки, гель, кожаный шнур для связывания и, наконец, металлические зажимы. — Он что, любил садо-мазо? — прокомментировал Макс. Я не успела ответить, потому что в тот самый момент мы оба услышали звук, от которого дыбом поднялись на голове волосы. Звук отпираемой входной двери, а затем гулкие шаги по мраморному полу, отголоски разговора и, наконец, короткий сухой мужской смех. Ледяной пот окатил нас обоих. Руки, как по команде, задрожали. Ситуация была хуже не придумаешь: если кто-то застукает нас здесь… Что же будет тогда? Люди, вошедшие в дом, не прятались, в отличие от нас. Они чувствовали себя достаточно уверено, даже позволяли себе смеяться. Они не крались, как полуденные вора, а, значит, имели законные права находиться здесь. Шаги послышались на лестнице. Похоже, они поднимались на второй этаж. Мы заметались по комнате. Сунулись в ванную — сплошной белый кафель, прозрачная душевая кабина, все открыто, негде даже спрятаться. Шторы на окне представляли собой золотистые занавески из тонкой шелковой ткани и к тому же были связаны на стене. Что было делать? Что? Шаги слышались все ближе. Я метнулась к огромному зеркальному шифоньеру. Нам повезло: в нем были только два мужских костюма да стопка сорочек на полке. Под эту полку мы и залезли кое-как, сопя и толкаясь, пиная друг друга. И вовремя: едва закрыли за собой дверь, как в комнате появились люди. В двери шкафа оставалась крошечная щелочка, через которую мы могли следить за происходящим. Прильнув к ней, мы видели и лица, и отчетливо различали фигуры входящих в комнату. Макс тут же впился мне в руку, чтобы я не вздумала кричать, но мне кричать не хотелось. Все что я сделала — только прикусила до крови губы. В комнату входили Вирг Сафин и начальник его охраны Алекс. На Алексе был длинный кожаный плащ, подбитый мехом. На Сафине была дутая зимняя куртка на манер спортивной — та самая куртка, в которой он ушел из дома. Посмеиваясь, они переговаривались между собой. — …так я ему и сказал: доигрался, ублюдок, не фиг было старых шлюх домой приглашать, — говорил Алекс. — Сто процентов! В точку, — посмеивался Вирг Сафин. Они легко и уверенно двигались по комнате, что означало: здесь, в спальне этого дома, они находились не впервые. И не стали снимать верхнюю одежду, что означало: они ненадолго. — Ты так и не сказал, дом продавать будешь? — спросил Алекс. — А чего мне его продавать? Пусть себе стоит. Кушать он не просит. Пусть время немного пройдет, все уладится. Потом решу, как с ним быть, — пожал плечами Вирг Сафин. Мы с Максом замерли от страшного и странного открытия: этот дом принадлежал Виргу Сафину. Конечно, я могла бы и догадаться… Он не раз подчеркивал, что Комаровский его самый близкий друг.