Мне не хотелось выходить из этой комнаты. Почему, ну почему он не позволил мне жить вместе с ним, здесь? Здесь были его вещи, его запах. Каждая вещь в этой комнате хранила прикосновение его рук. А запах… Открыв дверцу шкафа, я почти упала, и так, лежа, зарылась лицом в его майки и свитера, вдыхая аромат его кожи, сладкий запах его тела так, как больной астмой вдыхает лекарство из респиратора. Я дрожала, задыхаясь от смеси пьянящих ощущений, нахлынувших на меня в тот момент сладости и горечи. Сладкие спазмы-судороги начали сводить мое тело, и я не знала, что приближается ко мне — то ли рыдания, то ли оргазм. До встречи с Сафиным, до того, как я поселилась в его доме, я ничего не знала, как много значат вещи любимого мужчины, хранящие его запах. Я не имела никакого понятия, что можно лежать на полу, уткнувшись в эти вещи лицом, воскрешая единственный в мире образ, и думать о том, как личные вещи связаны со своим человеком, а потому становятся бесценны, когда любишь. И превращаются в бешеный, яростный источник ненависти, когда ненавидишь. А если ненавидишь — до любви? Я лежала на полу, уткнувшись лицом в груду личных вещей Вирга Сафина, несчастная, убогая фетишистка. И думала о том, что могу пролежать так целую жизнь. Все к тому шло. Сафина не было в доме. Несколько часов назад я видела, как он уселся в свой джип и выехал с главного входа. Вера спала у себя в комнате, ведь до ужина оставалось еще часа два. Был тот тихий дневной час, когда все разошлись по своим углам и занимались каждый своим делом. Собственно, в этом огромном доме нас было только двое — я и Вера. Но Вера храпела — я уже изучила ее привычки. В доме никто не мог появиться до вечера, поэтому я могла тихо валяться на полу в чужой комнате. Не знаю, сколько прошло времени, когда я поняла, что к глазам моим подступают все-таки рыдания. И первая вестница беды, горькая, жгучая слеза, уже скатилась по щеке. Слезы были о том недосягаемом простом человеческом счастье, которого никогда (НИКОГДА) не будет в моей жизни. О семейных походах в кино, совместных покупках, поездках к морю, вечерних воскресных ужинах, совместной скуке перед телевизором, обыкновенном сексе в одной-единственной миссионерской позе — обо всем том, что есть у многих людей, и чего никогда не будет у меня. Некоторые люди даже ненавидят эту тихую, размеренную семейную жизнь. А я отдала бы за нее всю свою душу, все свое тело, и, конечно, остаток жизни, если бы кто-то мне подарил ее… Но таких подарков никто не делает. Никогда. Всю свою жизнь я мечтала о любящей и счастливой семье. Я мечтала стать прекрасной женой и матерью, но моей мечте не суждено было осуществиться. Каким бы человеком был Вирг Сафин, если бы на него не обрушилась всемирная слава? Каким бы человеком он стал, если б Бог не подарил ему такой сложный талант? Внезапно мне до отчаяния, до безумия, до какой-то дьявольской извращенной страсти захотелось узнать его настоящее имя, услышать, как называла его мама в детстве, увидеть фотографию его мамы, и рассмотреть, впитать всем своим сердцем то, как на своих детских фотографиях выглядел он. Я аж задрожала от обрушившегося на меня вихря страстей: хоть раз в жизни подержать его детскую фотографию, где он в пеленках, в школьной форме, с соседом по парте… Господи, ну почему у этого человека нет того, что есть у всех людей? Почему у него нет ни одной детской фотографии? Хоть одна, но должна быть! Почему нигде нет даже самой плохонькой фотографии его мамы? Какой бы ни была мать, но каждый человек хоть один снимок матери сохранил. И сразу же другой вопрос: а почему никогда в работах Вирга Сафина нельзя встретить детей? Он никогда не снимает детей, не использует их образы. Боится он их, что ли? Более того, я вообще не знаю о его отношении к детям. Хочет ли он детей? А что будет, если я забеременею? Захочет оставить ребенка или будет заставлять меня сделать аборт? Вопросы, вопросы… Вихрь вопросов, обрушившихся на мою голову. Почему же ни на один из них я не могу найти ответ? Любопытство заставило подняться меня с пола. Я принялась запихивать свитера в шкаф, как вдруг… Как вдруг мое внимание привлекла тоненькая полоска серебряного металла под ящиком. Не долго думая, я рванула ящик к себе. Он вывалился с ужасным грохотом. Я замерла, опасаясь, что меня застукают на месте преступления! Но никто не пришел на грохот, ловить любопытную шпионку-преступницу. Да и кому это было делать? Сафин не вернулся, на этаже, кроме меня, никого нет, а комната Веры вообще в другом крыле. Я протянула руку в образовавшееся отверстие и тут же была вознаграждена за свое любопытство. На моей ладони лежала плоская серебряная коробочка, чем-то похожая на школьный пенал. А в стенке шкафа, между ящиком и стенкой, я обнаружила некое углубление, подходящее как раз по размеру этой коробочки. Тайник. Я обнаружила тайник Вирга Сафина. Один из них. Я и не сомневалась, что есть и другие. Сердце мое забилось сильнее, и я схватила коробочку, пытаясь ее открыть. Не тут-то было! Коробка не открывалась. Сначала я решила, что она заперта на ключ. Но потом разглядела нечто вроде защелки — чтобы поддеть этот своеобразный замок, требовалось что-то острое, например, нож. Я заметалась по комнате — ножа не было. Спрятав коробку под футболкой, помчалась на кухню за ножом. Я сняла тапочки и бежала босяком, чтобы было быстрее и тише. Схватила острый нож для разделки мяса… щелчок. Крышка была открыта. Вернув нож на место, поспешила наверх. Смотреть содержимое в кухне было нельзя — Вера могла появиться с минуты на минуту. Наконец комната Сафина. Сердце колотилось, как набат. Мне казалось, что даже на первом этаже будут слышны эти страшные удары. Кроме того, с меня лился пот. Я потела так, словно пробежала 10-километровый кросс. Все это было от страха. Страх бетонной плитой придавливал меня, но остановиться уже не могла. Дрожащими руками подняла крышку заветной коробочки-пенала… И замерла. Я готова была увидеть все что угодно, но только не это. В коробке лежала… вырезанная картинка из детской книжки. Медведь, играющий на балалайке. Добрый, улыбающийся медвежонок, пожелтевший от времени. Вырезанная иллюстрация была явно из книжки, потому что на обратной стороне виднелся печатный текст. Я перевернула картинку. Судя по словам, это был текст какой-то русской сказки. Очевидно, картинка была внизу страницы. Мне удалось разглядеть что-то вроде логотипа издательства и дату — «Детгиз, 1962 год». Старая советская книжка… Я пристально изучала свою находку. Картинку, похоже, вырезал ребенок, потому что сделано это было не аккуратно и не ровно. Кроме того, мне показалось, что вырезавший ее очень спешил. Итак, картинку вырезал маленький ребенок лет 8, не старше. Почему-то я была в этом уверена. Состояние бумаги соответствовало дате — 1962 год. Картинка постарела от времени, была пожелтевшей и ветхой. Книжку, похоже, и правда напечатали в 1962 году. Футляр… Мне вдруг показалось, что он сделан специально для хранения этой картинки — по размеру идеально подходил. Я перевернула коробку-футляр и разглядела пробу: он был сделан из чистого серебра, и судя по всему стоил баснословно дорого. Значит, эта картинка-вырезка из книжки была так важна, что Сафин потрудился по заказу специально изготовить для нее прямоугольную коробку, да еще из чистого серебра! Я не сомневалась в том, что эта вещь была сделана на заказ. Вдруг я заметила, что, когда переворачивала коробку, мне на колени (я сидела на полу) выпала какая-то бумажка. Очевидно, как и картинка, она была вложена в коробку. Сложена вдвое. Обрывок из школьной тетрадки, бумага в клетку. Записка была совсем крошечная. Я развернула и сразу узнала почерк Сафина. Обрывок тетрадного листа был не обрезан (следов ножниц не было), а оборван со всех сторон, явно вручную. Текст был написан шариковой ручкой пастой черного цвета. В записке было написано следующее: «Делать добро не делая добра». Я перечитала несколько раз. Написано от руки, в начале предложения — заглавная буква. Остальные буквы маленькие. Ни точки, ни кавычек, ни каких-либо знаков препинания нет. «Делать добро не делая добра». Фразу явно написал Вирг Сафин, я ведь прекрасно знала его почерк. И записка с таким странным текстом была связана с вырезанной картинкой — детским медвежонком, ведь в коробке она лежала под ней! Фраза из записки отчетливо врезалась в мою память. Я аккуратно сложила бумажку, в точности, как было, и так же аккуратно положила обратно в футляр. Затем снова взяла в руки медвежонка. Это был удивительно симпатичный медведь! Какие же хорошие, добрые иллюстрации для детей делали в старых советских книжках! Медвежонок улыбался, и я вдруг почувствовала, что улыбаюсь в ответ. Но тут же улыбка сползла: я вспомнила о том, что эту картинку хранил такой странный человек, как Вирг Сафин. А с Сафиным ассоциировалось все, что угодно, но только не улыбка. Внезапно картинка с медвежонком показалась мне трогательной и жалкой. Не понятно с чего, но у меня вдруг болезненно защемило от непонятной тоски сердце. Стремясь разглядеть лучше поблекшие от времени краски, я поднесла картинку ближе к глазам, как вдруг… Вдруг в самом низу, на левой лапе медвежонка я разглядела бурое пятно. Темное бурое пятно. Оно почти сливалось с красными штанами медведя, поэтому сразу я не смогла разглядеть цвет. Но, тем не менее, это было абсолютно инородное пятно — я могла бы поклясться, что это была не опечатка в книжке и не типографский брак. Я перевернула картинку. Так и есть: с другой стороны тоже было точно такое же пятно. Оно было сквозным, и пропитало бумагу насквозь. С другой стороны бумага была бело-желтой, поэтому пятно можно было разглядеть отчетливо. По форме оно напоминало след от пальца — маленького пальца ребенка. Что бы это такое могло быть? Внезапно я похолодела. Да это же кровь! Самая настоящая человеческая кровь! Стоит присмотреться внимательнее, как все сходится! Побуревший от времени цвет, густая консистенция, пропитавшая тонкую бумагу насквозь. Это кровь. Рука того, кто держал эту картинку, была в крови. Но, похоже, ребенок был так увлечен медведем, что этого не заметил. Или заметил? А может быть, как раз в этом пятне и содержится какой-то очень важный смысл? Но, что бы это ни было, я вся похолодела. Я чувствовала, что стою на пороге какой-то ужасающей тайны, какого-то жуткого открытия, но у меня недостаточно информации, чтобы все правильно понять. Мне вдруг стало так жутко, как будто вся моя кровь заледенела разом в один момент. Теперь мне было страшно смотреть на этого медвежонка. И, наверное, мне стало бы еще страшнее, если бы я могла понять тайну, которую он хранил. Серебряный прямоугольник-футляр… Медвежонок, играющий на балалайке, вырезанный из советской детской книжки… «Детгиз», 1962 год. «Делать добро не делая добра… Делать добро не делая добра… Делать добро не делая добра»… Пятно крови… Глубочайшее море этих тайн утаскивало меня к своим глубинам. Что за тайны хранятся под маской Вирга Сафина? Что это за тайна, состоящая из детского медвежонка и пятна крови? Дрожащими руками я уложила медвежонка назад в футляр, защелкнула крышку. К счастью, коробка закрылась без проблем. Затем отправила этот футляр туда, откуда взяла, аккуратно вставила ящик, поправила свитер, и, вся дрожа, вышла из комнаты, постаравшись как можно плотнее закрыть дверь за собой. Проснулась я около полудня и сразу потянулась к телефону — проверять список пропущенных звонков. Я не поверила своим глазам — 15 пропущенных звонков! Все они были от Макса. Не понимая, что происходит, я набрала его номер, но Макс не ответил на звонок. Все еще не понимая, что случилось, я залезла в душ и, почти вернувшись в человеческий облик, решила спуститься вниз позавтракать. В столовой меня ожидал сюрприз, от которого я потеряла дар речи! Во главе стола заседал Вирг Сафин собственной персоной с чашкой кофе в одной и с планшетом в другой. На планшете был открыт новостной сайт — Вирг Сафин читал новости. У плиты хлопотала Вера. Я увидела ее в открытую дверь в кухню, не сразу, так как в присутствии Сафина она всегда теряла весомость и становилась тише воды, ниже травы. — Привет! — Вирг Сафин расплылся в улыбке (я абсолютно перестала понимать, что происходит, как будто мне дубиной дали по голове), — кофе хочешь? — Не откажусь, — буркнула я. За все время, что я жила в доме Вирга Сафина, мы впервые столкнулись утром за завтраком! И оказалось, что Вирг Сафин завтракает, как и все обычные люди! Дальше — больше. Сафин встал, налил мне чашку кофе (!), проходя мимо, чмокнул прямиком в темя и подвинул чашку ко мне. — Я тоже только что встал. — Ты уже вернулся? — спросила я, не зная, что сказать. — Откуда? — брови Сафина сдвинулись на переносице, что предвещало некую грозу. — Ты же уходил куда-то ночью. Значит, давно вернулся? — я все еще прикидывалась дурой и не понимала, что это и есть гроза. — Ты ошиблась, — Вирг Сафин снова расплылся в улыбке, и это сбило меня с толку, — ночью я никуда не уходил. Все это время я был дома. Сладко спал в своей спальне и вот только сейчас встал. — Но я… — растерявшись, я уставилась на его улыбающееся, искреннее лицо, — но мне казалось, тебя не было в доме… — Ты ошиблась. Я никуда не выходил этой ночью. Не выдумывай всякие глупости! Наверное, тебе снились какие-то странные сны. Ночью я сама видела, как он уходил. Видела после того, как вернулась в свою комнату после обыска в его спальне. Сквозь сон я услышала, как в его комнату стукнула дверь. Быстро накинув халат и приоткрыв свою дверь, я увидела только его спину. Полностью одетый, с ключами от машины в руке, он спускался по лестнице. Он очень тихо говорил по мобильнику, и в мою сторону даже не посмотрел. Я была босая, поэтому могла двигаться бесшумно, и прокралась следом за ним. Но предосторожность была напрасной. Он был так увлечен разговором, что я могла бы идти в открытую — все равно он меня не заметил бы. В гостиной на первом этаже он остановился возле стойки бара (бар в доме Вирга Сафина был абсолютно без спиртного, там хранились только соки, морсы, газированные напитки, минералка и простая вода). Не прекращая разговор, не отрываясь от телефона, он налил воду в стакан из графина, а затем залпом ее выпил. На нем была верхняя одежда — куртка с меховым воротником, шапка, тяжелые зимние ботинки на шнуровке. Я знала, что на улице мороз. Звякнув стаканом о поднос, он быстро покинул гостиную и вышел из дома, хлопнув входной дверью. На дорожке возле дома стоял его джип. Он уселся за руль и поехал к выходу. Охранник открыл ворота. Все это я видела в окно возле входной двери. Затем ворота опустились, и стало так же тихо, как было раньше. Весь дом был погружен в сонное забытье. Я вернулась в гостиную первого этажа. Часы на стене показывали время: 04:02. Почему же он врал мне сейчас? Понимание больно обожгло мой мозг: если он хочет скрыть свое отсутствие, я не должна вмешиваться. Какого черта я вечно лезу со своими замечаниями и все порчу? — Да, — я храбро встретила его взгляд, и улыбнулась в ответ, — да, похоже, что я ошиблась. Мне приснилось. Мне вообще сегодня ночью снился очень странный сон. Инстинктом, который есть у любой женщины, Вера почувствовала накаляющуюся обстановку и быстро зашла в столовую: — Ой, дытынко моя солоденька, я таку гарну овсянку сварила с фруктами, сейчас тебе положу. — Ну ладно, — Вирг Сафин встал из-за стола, — вы тут не скучайте. Я буду работать у себя в студии. Вечером увидимся. Мара, ты собираешься куда-то выходить? — Да, — сказала я, вспомнив 15 пропущенных звонков Макса, — я хотела съездить в город и пройтись по магазинам. Хотела кое-что купить. — Обязательно возьми, — улыбнулся Сафин, — не дай Бог, будешь блуждать в потемках. Ну все, я пошел. И исчез, оставив меня на кухне, ничего не понимающую, под прицелом взгляда Веры, которая тоже не понимала, что произошло. Без всякого аппетита я принялась за овсянку с фруктами. Мне казалось, что я жую бумагу. Постаравшись как можно скорее расправиться с завтраком, я поднялась в свою комнату. Едва вошла, как услышала тихую трель телефона — я специально приглушила звук. Конечно, это был Макс. — Макс, что за пожар? Что-то случилось? — Случилось. Когда ты сможешь выехать в город? — Можем встретиться через два часа, если, конечно, тебе удобно. Это так серьезно? — Все очень серьезно. Не задерживайся. Я тебя жду. От его тона я вздрогнула, меня охватили самые мрачные предчувствия. Интуитивно я поняла, что обстоятельства моей жизни вступили в новую фазу. Но даже предполагая все самое мрачное, я не подозревала, как далека от истины. Ведь последующая за всем этим реальность оказалась и мрачнее, и страшнее. Но я все-таки чувствовала что-то плохое. Словно изнутри меня покалывали маленькими, но очень острыми иголками, заставляя не только подозревать худшее, но и постоянно быть начеку. Выйдя из комнаты, я остановилась посреди коридора в раздумье. Почему он делает тайну из своей собственной студии? Почему не впускает меня внутрь? Что можно скрывать там, кроме фотоаппаратуры и своих работ? Я не знала, но поклялась узнать. Думая так, я вышла из дома и направилась в город. А потом — было страшно. И страшно было совсем не из-за того, что я услышала от Макса. А то, что произошло со мной раньше, до того, как я вошла в дом. Можно назвать это как угодно — интуицией, мистикой, я не знаю, как правильно. Я даже не знаю, стоит ли это вообще как-то называть. Я сама не могу объяснить, что произошло. Случилось как-то спонтанно. Постараюсь обо всем по порядку. Офис располагался на первом этаже — про себя я прозвала его «тайный кабинет». Ну правильно, не все же Сафину иметь тайны. У меня тоже они могут быть. Так вот: я остановилась возле подъезда (два шага оставалось до входа), как вдруг меня охватила дрожь. И что это была за дрожь! Тело свело судорогами от холода так, словно на меня вылили ушат ледяной воды. Я дрожала истерически, необъяснимо, не понимая, от чего, и все не могла согреться. Дрожала до тех пор, пока в душу мою не заполз ледяной метровой змеей страх, обвивающий кольцами мою душу. Мне вдруг стало так страшно, что я не могла даже дышать. Я не понимала, что происходит. С чего вдруг этот внезапный приступ страха. Это было несколько ужасных минут. Воздух, дневной свет, окружающая меня реальность — все куда-то исчезло, и я осталась один на один со своей неожиданной и не понятной бедой. А потом…