— Прости, я немного нервничаю после всего случившегося, - говорю я, присаживаясь на край старинного кресла в богатой бордовой обивке. Примэль часто кивает и занимает софу поблизости. Какое-то время мы обе молчим, и когда я почти готова поторопить ее с разговором, Примэль начинает первой: — Тебе совсем не страшно… после вчерашнего? Сначала тебя чуть не завалило камнями, а потом эта ужасная смерть бедняжки Риванны. Этот обор уж точно останется в истории самым кровавым. Она выглядит искренне напуганной. — Если тебе страшно – наверное, еще не поздно отбыть домой? – говорю первое, что приходит на ум. Примэль единственная в этом замке, кто не боится открыто со мной разговаривать и за одно это стоит быть к ней дружелюбнее. – Уверена, Его Величество поймет. Девушка закатывает глаза, и достает откуда-то из складок платья маленькую жестяную коробку с леденцами. Предлагает мне угоститься, но я отказываюсь. Видимо, слишком подозрительно быстро, потому что Примэль берет первую же попавшуюся карамельную горошину и отправляет ее в рот. — Если бы я хотела тебя отравить, - говорит с задорной хищной усмешкой, - я бы лучше подпустила сюда какой-нибудь сонный газ. Никто не травит врагов фруктовой карамелью за грошовую цену. Мой отец считает, что у меня дурной вкус, потому что я люблю сладости деревенских детей, так что приходиться подворовывать их у горничной. Примэль с громким хрустом разгрызает карамель во рту. И сует в рот следующую горошину. Я потихоньку беру одну и кладу ее на язык. В монастыре сладости были под запретом, так что даже такие угощения были в радость. Вкусно – словно ешь ложками спелую сочную вишню. — Если бы я сбежала сегодня, - говорит Примэль уже немного напряженным голосом, - то уже завтра стала бы невестой старика. У нас не самый знатный графский род, мои бабка и матушка не были плодовитыми, так что кроме меня и младшей сестры надеяться больше не на кого. А ко мне как раз собирался посвататься барон Фабер. Старший. Она так выразительно на меня смотрит, как будто ждет, что новость об этом сватовстве произведет на меня какой-то особенный эффект. Я хорошо знаю дворянство и историю, но фамилия Фабер явно не в первых рядах. Хотя в голове все же всплывает гравюра изуродованного страшным ожогом мужчины, к тому же еще и одноглазого. Кажется, он получил эти ожоги в бою в одной из самых первых военных кампаний Эвина Скай-Ринга. Чтобы как-то проверить правильность своего предположения, как бы между прочим провожу рукой вокруг лица. Примэль огорченно кивает. А когда закрываю один глаз ладонью, ее лицо похоже на скисший помидор. — У барона только один наследник, так что он рассчитывает, что жена подарит ему еще минимум тройку крепких сыновей, - продолжает жаловаться Примэль, - а ему уже пятьдесят восемь! Я не уверена, что смерть так уж хуже печальной участи тешить его немощное старческое мужское достоинство. Мы морщимся в унисон, и так же вместе хихикаем. — Я думаю, - уверенно говорит моя новоиспеченная подруга, - король выберет тебя. — Думаю, леди Мор этого не допустит – готова поспорить, она уже знает цвет его камзола, чтобы идеально с ним сочетаться. — Я вообще, а не про танцульки. Ты будешь королевой. – Примэль дает мне еще один леденец и прижимисто прячет коробку обратно в потайной карман. – Ты одна здесь хоть что-то знаешь о том, как устроен этот мир, и как в нем выживать. Ты особенная, Матильда. Не зря же Вероника так бесится на твою породу. Мы уходим по очереди – сначала она, потом – я. Слова Примэль не дают покоя. Я – точно не породистая. Это настоящая герцогиня особенная, не такая как все, а я – выброшенная собственными родителями безродная дворняжка. Мне никогда не стать королевой, и это… неприятно ранит. Как будто придется добровольно отдать то, что принадлежит мне по праву. Я так настойчиво отмахиваюсь от этих странных и ненужных мыслей, что не сразу понимаю, почему в моей комнате такой ужасный беспорядок. Просто замираю посреди разбросанных повсюду платьев, нижнего белья и пустых коробок из-под обуви. Что тут вообще произошло? Обыск?! Или пока меня не было кто-то очень находчивый устроил платный аттракцион «Отомсти дочери предателя»? Хватаю лежащее на полу голубое атласное платье… и замираю от ужаса. Оно все изрезано на лоскуты – от лифа до складок на юбке. Буквально – дорогой атлас похож на толстую неряшливую бахрому. Беру другое, треть, следующее. Они все испорчены! Все – даже носовые платки исполосованы в клочья! Я обессиленно опускаюсь на пол, вдруг отчаянно понимая, что если мне не пришлют платье, то на завтрашний бал идти мне не в чем. Абсолютно не в чем, без преувеличений. Разве что моя горничная смилостивится и одолжит свою униформу. Глава 61 Я беру себя в руки и снова перебираю рвань на полу. Не могли же мои невидимые доброжелатели уничтожить абсолютно все. На это потребовалось бы по меньшей мере несколько часов! Но сколько бы я ни рылась, как тщательно не выискивала бы среди безнадежно испорченных нарядов хоть один целый клочок – все оказалось бесполезно. Каждое платья, каждая нижняя юбка и даже чулки были безнадежно изрезаны и изодраны. В сердцах, бросаю рваное платье красивого цвета «королевский синий» и снова усаживаюсь на пол, прямо на кучу рванья, как наседка на свое единственное добро. Кто-то очень смелый сделал это. Кто-то достаточно самоуверенный, чтобы не переживать из-за возможной поимки прямо на месте преступления. Нужно обладать либо нечеловеческой выдержкой, либо индульгенцией на любую гадость, чтобы сидеть в чужой комнате под носом у двух королевских гвардейцев, и методично кромсать чужое имущество. Злость заставляет меня подобрать сопли и в несколько шагов оказаться у двери. Распахнуть ее вне себя от ярости, и впериться взглядом в одного из охранников. Это не Орви. Смотрю на другого – и это тоже не он. Более того – уверена, я вижу эту парочку впервые. Раньше за мной ходили Орви и его напарник – высокий рыжий детина с выщерблиной в передних зубах, от которого всегда странно пахло какой-то лекарской мазью. Кажется, от насморка. — У меня сменилась охрана? – стараюсь задать вопрос максимально беспристрастно. — Распоряжение милорда Куратора! – вытягиваясь в струну, чеканит правый, долговязый и, несмотря на молодой возраст, уже заметно лысеющий гвардеец. – Караул меняется дважды в день! Я поджимаю губы. — И… когда будет следующая смена караула? — В три часа по полудни, Ваша Светлость. Бросаю взгляд на огромные механические часы, которые висят в проеме над этажами – еще пятнадцать минут до срока. Но что с того? — Кто-то входил в мою комнату, пока меня не было? – продолжаю задавать вопросы, сохраняя максимально беспристрастный вид. – Кто угодно. У долговязого вытягивается лицо, и это недоумение, граничащее с возмущением, невозможно подделать. Я уверена в этом. Гвардейцы Его Величества – верные солдаты Артании, они храбрые и смелые, но вряд ли в список их талантов можно занести выдающиеся театральные способности. Хотя бы потому, что в отличие от Элитной гвардии, все эти, в черных мундирах, выходцы из бедных семей – сыновья кузнецов, пахарей и плотников. Я – такая же, безродная. И до того, как судьба сунула меня в свой замысел, способность врать отсыхала во мне всякий раз, когда ко мне обращался хоть кто-то, благороднее лавочника. — Может, хотя бы моя горничная? – предпринимаю еще одну попытку, уже почти ни на что не надеясь. Хотя, Эсми мне кажется девушкой приличной и такой же пугливой. Не в пример ее предшественнице, которой, хвала Плачущему, после того случая и след простыл. — Никто не входил, Ваша Светлость! – немного оторопело бормочет долговязый. – Приказ милорда Куратора – посторонним в комнатах девушек находиться строжайше запрещено под страхом тюремного заточения. — Что-то случилось, Ваша Светлость? – подавляя заикание, спрашивает второй.