Майер кашляет, хочет заслонить рот, но он завернут в простыню, парикмахер поглаживает его по плечу и отодвигает бритву: – Вы уж откашляйтесь как следует. Майер извиняющимся голосом: – Видимо, в поезде простыл… сквозняк. – Некоторые удивляются, что у меня опасная бритва, не понимают, что она бреет чище. И вообще – красиво… Парикмахер вытирает лезвие, оно блестит. Заседание коллегии Минздрава. Восемь важных персон внимательно слушают доклад. Один в военной форме. Это полковник Павлюк. Майер заканчивает свое выступление. – Теперь, как вы видите, совершенно очевидно, что выбор нами для работы высоковирулентного штамма был вполне оправдан. И хотя работа, с моей точки зрения, еще не доведена до полного завершения, в сущности, она уже сделана, и скоро в нашем распоряжении будут первые образцы новой вакцины. Она работает против всех известных штаммов чумы. Есинский задает вопрос: – Скажите, пожалуйста, Рудольф Иванович, сколько с вашей точки зрения, понадобится времени для того, чтобы передать вакцину нашей промышленности и насколько сложна может оказаться промышленная технология? Майер потер виски руками, до него с трудом дошел смысл вопроса. Видно, что ему совсем невмоготу: – Чтобы окончательно… нам надо около полутора месяцев, чтобы полностью быть уверенным в препарате. Около трех месяцев понадобится на испытание, потом производство опытной партии, а остальное уже не зависит от меня. Скорее – от финансирования производства, от его организации. Технология… В технологии, вероятно, не будет ничего принципиально нового, кроме повышенных требований к технике безопасности. Григорьев, председатель коллегии, смотрит на часы. – Товарищи! Сегодня мы с вами присутствуем при исключительной важности… важности для всего человечества – я бы сказал – событии. Создание вакцины – еще один шаг на пути к полной победе коммунизма во всем мире, еще одно доказательство торжества мудрой сталинской политики. Поздравим Рудольфа Ивановича. Спасибо за вашу работу, за доклад. Прошу вас завтра прийти ко мне на прием к двум часам, надо будет проработать решение. Члены коллегии зашевелились, расслабились и начали потихоньку расходиться. Есинский подошел к Майеру. – Рудик! Поздравляю тебя! Блестящая работа. Но Майер потер глаза и ничего не ответил. – Ты что, устал? К председателю коллегии Григорьеву подходит полковник Павлюк. – Всеволод Александрович! У нас будет беседа по поводу этой работы. Я думаю, ее надо закрывать и переводить в наше ведомство. Подумайте об этом. И мы вопрос рассмотрим в ближайшее время. Григорьев понимающе кивает. Есинский снова подходит к Майеру: – Да что с тобой, Рудольф? Майер: – Видимо, в поезде простудился. Боюсь, пневмония начинается. Коронный номер мой, – с трудом проговорил Майер. – Погоди, я попрошу машину, чтобы тебя отвезли. Ты где остановился? …К особняку президиума (видимо, это здание президиума Академии медицинских наук на Солянке) подкатывает машина, Есинский сажает Майера на заднее сидение и машет рукой. – Выздоравливай, Рудольф! Позвони мне послезавтра, я приеду из Питера и зайду к тебе! Ты молодец, ей-богу! …В купе Анечка вдвоем с пожилой интеллигентной женщиной. Чайные стаканы на столе. Полумрак и дорожный уют. – Ну надо же! – удивляется Анечка. Случайная попутчица вроде, а оказывается, такой близкий человек… Такая неожиданность! Мне мама про вас столько рассказывала! Леночка Браславская! Даже про вашу аптеку рассказывала и показывала мне дом, в котором она была. – На Дворянской… – почти шепчет пожилая дама. – Ну да, на Гоголя! – Знаете, Елена Яковлевна, у меня ведь до сих пор хранится мамина шкатулка из карельской березы, с письмами, и там много писем от вас. – Шкатулку эту я Наде и подарила, на шестнадцатилетие. Двенадцатого мая девятьсот десятого года. – Да что вы! Помните мамин день рождения! Поразительно! – Всё помню, детка. Всё, всё помню. И как на каток ходили, и как нас впервые пригласили на бал, и как мы в один день заболели скарлатиной, – а потом в один и тот же день пришли в гимназию и плакали от радости. У нас было исключительное, необыкновенно счастливое детство. Столько было веселья, музыки. Надя была такая музыкальная. Исключительно! – Она была прекрасным музыкантом, но карьера исполнительская не получилась. Всю жизнь преподавала, и со мной занималась с раннего возраста. Я ведь тоже преподаватель музыки, Елена Яковлевна, – улыбнулась Аня. – И похожа, очень похожа на маму. Чем больше я на вас смотрю, Аня, тем больше нахожу общих черт. – Мама говорила, что вы расстались с ней еще до революции, перед войной. Она думала, что вы живете в Болгарии… или во Франции? – Нет, всё было совсем не так. Перед войной мы с мужем поехали в Персию. Он был дипломатом, на царской службе. Жили потом в Стамбуле. Во время революции вернулись в Россию. Он был как раз из тех немногочисленных дипломатов, которые стали служить новому правительству. А теперь… Не знаю, жив ли муж… Он… словом, без права переписки… Всех, всех потеряла, – спокойно, без эмоций произнесла Елена Яковлевна, – Какая в этом ирония – еще пять лет тому назад Надя была жива, а я и не знала. Давно ее похоронила. А какие родители у нее были! Дед ваш, Аня, был председатель дворянского собрания Саратова… Аня изумилась: – Да что вы! Первый раз слышу. Мама мне никогда не говорила… – Ну, тогда считай, что и я тебе ничего не говорила. Есть много вещей, которые лучше не знать… – Как всё трудно, трудно… А у меня, Аня, муж неизвестно где… пятый год. Я ведь сюда в архив еду… хочу хоть какой-то документ получить… Старый Коссель с докторским саквояжем, в шапке пирожком, в глубоких калошах, стоит перед администраторшей гостиницы. – У меня вызов в тридцать шестой номер. Это вы меня вызвали? – строго спросил он. – Да. Тут у нас постоялец заболел, просил вызвать врача. Я вас провожу. Встает, показывает Косселю номер. Коссель стучит. После паузы голос Майера. – Войдите! Коридорная засунулась в дверь вместе с врачом. – Вот доктор к вам пришел. – Спасибо большое, – отозвался лежащий в постели Майер. Он укрыт поверх гостиничного одеяла еще и полушубком. В ознобе. Коссель раздевается, коридорная уходит. Коссель подходит к настольной лампе, греет над ней озябшие руки. – Ну, что приключилось с вами? – спрашивает врач, вынимая какие-то бумажки. – Имя-отчество-фамилия… – Майер Рудольф Иванович, – отвечает Майер. – Когда к нам прибыли, Рудольф Иванович? – поинтересовался старик таким тоном, как будто это не было нужно ему для заполнения бумаги, а вызвало истинный интерес. – Вчера вечером, – отвечает Майер. Кашляет. – Ну, ну, посмотрим вас сейчас, – и Коссель выходит мыть руки, возвращается, садится рядом с Майером на стул. – Вижу, вижу, озноб, температура высокая. Но придется всё же вас на минутку раздеть, – извиняющимся голосом сказал Коссель. Майер с трудом сдвинул одеяло, разделся. Врач приложил ладонь пониже горла, потом взялся простукивать, потом приложил ухо к груди, к спине. – Кашель? – Сильный кашель. И дышать трудно. Такое чувство, что вся грудь заложена, – ответил Майер. Закашлялся. – Да, да, да, – всё так, отозвался Коссель. – Жесткое дыхание, хрипы, особенно сильные слева. Полагаю, крупозная пневмония. В больницу надо, в больницу. Госпитализация…