И только сейчас Язид сделал шаг назад, одновременно убирая руку и принимая боевую стойку. Увидев движение молодого воина, мужчина развернулся к нему полностью и неприятно ощерился, издав при этом странный клокочущий звук. И сделал шаг вперёд. – Стой на месте, – велел Язид, отступая ещё дальше. – Не шевелись. Но кто станет слушать? К тому же мужчина, как показалось Язиду, не услышал предупреждения. Издав клокочущий звук, он медленно развёл руки в стороны, запрокинул голову, как будто у него свело шею, рыкнул – на этот раз Язид услышал не клокотание, а именно рык – и когда вновь обратил взор на молодого воина, Язид разглядел появившиеся клыки. Два длинных белоснежных клыка, вылезающих из-под верхней губы. – Что за… А в следующий миг Язид похолодел. Потому что вспомнил себя – свои клыки, что появлялись во время неожиданных приступов ярости. Потому что понял, что видит перед собой убийцу. – Нет! Он испугался. Почти запаниковал. Закричал что-то неразборчивое, но не отступил, а наоборот – бросился вперёд, на мужчину с клыками, пальцы которого удлинились, а ногти превратились в острые когти. Бросился, чтобы ударить, чтобы умереть в бою, и даже сумел достать врага кулаком. А затем почувствовал, как его сжимают худые, но необыкновенно сильные руки, а клыки впиваются в шею… – Здесь всё так, как должно быть, – произнёс лорд Гамильтон, глядя на экран монитора. – Бот отработал превосходно, создал абсолютно достоверное ощущение происходящего… Через сколько он исчезнет? – Прямо сейчас, – ответила мисс Марлоу. Вампир поднялся, вытер окровавленные губы тыльной стороной ладони, улыбнулся, улыбнулся очень неприятно и потому – весьма запоминающе, и медленно растаял в воздухе. – Эффектно, – одобрил Гамильтон. – Благодарю, милорд, – с достоинством поклонилась мисс Марлоу. – Теперь посмотрим, что получилось в реальности. – Владелец «Инферно» повернулся к другому монитору, на который транслировалось видео из камеры и внимательно оглядел полулежащего в кресле Язида. Мёртвого Язида. – Отмотай назад. – Конечно, милорд. Адара исполнила приказ и Гамильтон прищурился, глядя, как молодой воин, спокойно пребывавший в кресле, неожиданно задёргался, захрипел, попытался выгнуться – его удержали ремни, которыми он был привязан, а затем обмяк. – На шее, возле яремной вены, появилось два красных пятна, как от укуса, – доложила Адара. – Благодаря атаке на нейрочип, удалось вызвать разрыв нескольких сосудов, смерть наступила от кровоизлияния в мозг. – Это стабильное достижение? – уточнил лорд Гамильтон. – Ты сможешь его повторять? – Да. – Хорошо. – Владелец «Инферно» по очереди посмотрел на Адару и мисс Марлоу, после чего выдал улыбку, которая немногим отличалась от отвратительной гримасы вампира. – Я доволен. * * * Никогда не расслабляйся, даже на своей территории. Даже в глубине своей территории. Даже если тебе кажется, что всё под контролем. Если ты воин и предводитель воинов – не расслабляйся никогда. Потому что твоё положение – сила, твоя политика – сила, твоя власть – сила, и значит твоя жизнь – сила. А силу будут проверять постоянно, и свои, и чужие – таков удел воина, и если давно не проверяли – это не значит, что боятся. Это значит, что ждут удобного случая. Удобного для них. А Пазыл расслабился. И поверил в свою силу. Настолько поверил, что решил, что узнав об исчезновении сына, Камалетдин сначала отправит переговорщика – разузнать, не причастны ли люди Пазыла? Камалетдин отправил – чтобы усыпить бдительность соседа, но одновременно подготовил ударную группу и вышел на связь со своим старым агентом. С человеком, с которым не разговаривал уже десять лет, который некогда верой и правдой служил прежнему шейху племени, убитому Пазылом в борьбе за власть, и десять лет скрывавшим ненависть к новому вождю. Вышел на связь с человеком, которого берёг именно для такого случая и задал ему несколько вопросов. Смысл которых не оставлял сомнений в том, что задумал Камалетдин. Расслабленность Пазыла не была явной: его кортеж по-прежнему состоял из четырёх массивных, тяжелобронированных внедорожников, мощные двигатели которых позволяли развивать приличную скорость – до ста пятидесяти километров в час. Охраняли шейха не менее двадцати отборных бойцов, а после похищения Джумали, он перестал показываться рядом с землями Камалетдина. Но лучше бы Пазыл вообще перестал выезжать из столичного поселения и окружил себя гораздо большим числом телохранителей. Потому что в дороге он был уязвим, несмотря на все принятые меры предосторожности. А один предатель стоит больше двадцати бойцов, намного больше. Один предатель сообщил маршрут шейха и взломал сопровождающий кортеж разведывательный дрон – ударные племенам не продавали – и таким образом скрыл приближение отряда Камалетдина. Один предатель. Именно он убил Пазыла, потому что всё остальное было делом техники. Кортеж взяли на скоростном шоссе, которое проходило по земле Пазыла с востока на запад и некогда считалось федеральной трассой. Но затем потеряло этот статус, поскольку вело шоссе на земли других шейхов, что было неинтересно ни властям, ни сельскохозяйственным корпорациями. Шоссе оказалось в ведении племени, его кое-как поддерживали в рабочем состоянии, позволяющем прокатиться «с ветерком», на максимальной скорости, которую могли развить внедорожники. Сто пятьдесят километров в час. На такой скорости разогнавшиеся машины были опасны как для препятствия, которое могли с лёгкостью снести с дороги – если, конечно, речь шла не о бетонной плите, так и для пассажиров, поскольку в случае аварии их ждало непростое испытание. А именно аварию им и подстроили. Боевые дроны племенам не продавали, федеральные власти строго за этим следили, однако на территориях давно научились кустарным образом вооружать те беспилотники, которые можно было купить официально, и при появлении кортежа четыре таких «птички» вылетели из засады и стремительно помчались за внедорожниками, целясь в ведущие колёса. Машины у Пазыла были надёжными, с хорошей противоминной защитой, но люди Камалетдина грамотно рассчитали заряды, и четыре, прозвучавших почти одновременно взрыва, сорвали четыре колеса на четырёх машинах, устроив на скоростном шоссе полноценное бронированное месиво. Головной внедорожник, в котором сегодня сидел Пазыл и который управлялся самым опытным водителем, почти спасся. Потеряв колесо, шофёр каким-то чудом ухитрился удержать машину и всё должно было закончиться благополучно, но сильнейший удар следующего броневика опрокинул головной внедорожник на бок. Второй, в свою очередь, мог отделаться только разбитым передом, но в него влетел третий внедорожник, доставив всем участникам массу дополнительных ощущений. Но хуже всех пришлось четвёртому, замыкающему внедорожнику, который, потеряв колесо, просто покатился по асфальту, врезаясь во всё, во что можно врезаться и сминая всё, что можно было смять. Разумеется, Пазыл мог погибнуть в устроенной катастрофе. И он почти погиб – его достали из машины со сломанными ногами. Однако состояние врага Камалетдина не волновало – его участь была предрешена. Сначала старый шейх наблюдал на экране планшета за атакой дронов, затем – в бинокль – за разлетающимися по шоссе внедорожниками, а после, подъехав к месту аварии, почти минуту молча смотрел на стонущего от боли Пазыла. Бесстрастно выслушал поток грязных ругательств и поинтересовался: – Где мой сын? В ответ услышал: – Продал! – прорычал Пазыл, постаравшись вложить в свой голос всю злобу, на которую был способен. – Но перед этим мы с ним позабавились. Все мы, по-очереди. – Врёшь! – Камалетдин побледнел. Пазыл зашёлся в смехе, а Зияд, ближайший помощник шейха, негромко произнёс: – Конечно, врёт, шейх. Он знает, что вы его не отпустите, вот и хочет напоследок вас задеть. Если бы он сделал с Джумали то, что говорит, то выложил бы видео на всеобщее обозрение, чтобы унизить вас. Несколько секунд Камалетдин глубоко дышал, приводя в порядок нервы, а затем посмотрел на стоящих вокруг бойцов. – Он бы не стал скрывать! – кивнул один из них. – Пазыл – подонок, он бы выложил видео в сеть. – Или показал бы сейчас. Зияд едва заметно кивнул. – Да, всё так. – Камалетдин вновь повернулся к врагу, наступил на его сломанную ногу, дождался, когда стихнет вопль и спросил: – Это того стоило? – Тебе его не найти, – проревел в ответ Пазыл. И вновь заорал от нестерпимой боли. – Никогда не найти! Зияд посмотрел на часы, прикинув, что у них есть не более пяти-десяти минут. * * * Комната Шанти оказалась под стать особняку – большой, но мрачной и запущенной. Стены, некогда приятно-бежевые, потрескались, а в некоторых местах штукатурка обвалилась, обнажив кирпичное основание. Так же и лепнина – местами почерневшая от грязи, местами осыпавшаяся. А в покрытой паутиной люстре горела всего одна лампочка. В дальнем углу зачем-то стояло пианино, правда, без табурета и, как убедилась девушка, безнадёжно расстроенное. Шкаф с перекошенной дверцей казался входом в преисподнюю Нарнии. Продавленное кресло обещало поглотить и переварить того, кто рискнёт в нём оказаться, кровать с тремя матрасами и тяжёлым коричневым покрывалом, напоминала эшафот. А ещё комнату украшали две картины: одна, выцветшая до невозможности разобрать хоть что-то, покосилась над изголовьем кровати; вторая висела напротив и изображала женщину в роскошном платье XIX века… но вместо глаз – две зияющие, кровоточащие раны. Из комнаты хотелось бежать и попросить номер в другой стране. Однако девушка давно поняла, что сохранив и, возможно, приукрасив запущенное убранство старого особняка, лорд Гамильтон распорядился сделать его жилым. Мрачным, но комфортным. Потому что нигде, ни в одной комнате, ни в шкафу, ни даже под кроватью, Шанти не увидела пыли или грязи. Продавленное кресло, в котором она устраивалась с большой опаской, послушно подстроилось под неё и оказалось весьма удобным, а кровать – в меру мягкая, со свежим бельём. В ванной комнате зияли участки с отбитой плиткой, кран при открытии чихал и плевался, унитаз и сама ванна выглядели грязными, но именно выглядели – это была не грязь, а имитация. Вода была чистой, а рваное, серое полотенце – свежим и тёплым. Шанти с наслаждением приняла душ второй раз за день – почему нет, раз платить не ей? – улеглась в кровать и почти сразу заснула… И сразу же проснулась. Ощутив на себе чей-то внимательный взгляд… Картины! Взгляд женщины с картины! Аристократка в строгом платье, холодная, как мисс Марлоу, но совсем на неё не похожая, пристально смотрела на Шанти, постукивая пальцами левой руки по резной раме. Она показалась живой. Показалось, что рама – это золочёный наличник окна из соседней комнаты, через которое его обитательница решила посмотреть на спящую девушку. Она была настоящей, но… но затем живые черты исказились, расползлись корявыми линиями и нелепостью красок, лицо человека обратилось в маску и урод, неприличным образом застывший в изысканной раме, громко прошептал: – Подлинный Кандинский. Заставив девушку вскрикнуть. И найти себя бегущей по широкой винтовой лестнице. Вниз, от льющейся сверху воды, потому что спасение ждёт не там, где думаешь. Найти себя кричащей от ужаса, но верящей в спасение. Найти несдавшейся. Хоть и бесконечно напуганной яростным шумом воды. Её приближающимся холодом, обещающим мучительную смерть. Напуганной тем, что дверь в подвал стала медленно закрываться, а она, как это часто бывает во сне, не успевает. Бежит всё быстрее, но получается медленнее. Даже не бежит, а стоит бегом, с ужасом ожидая оказаться под водой. Заранее задыхаясь. Крича… А потом вдруг дверь и вода, и подвал, и лестница, и её страх, и она сама, сплетаются в коктейль с торчащим зонтиком «Привет от Кандинского», Шанти кажется, что она умирает от страха, но не успевает, потому что находит себя взлетевшей над «Инферно». У неё есть крылья, но лететь она может только вверх, как ракета, прочь от особняка, который распирает очень красный новорожденный взрыв. Как это было тогда, в Швабурге, в котором Кандинский написал свою страшную картину. Шанти улетает прочь, но спасения нет, потому что оно всегда не там, где ждёшь. Крылья обращаются якорем и девушка стремительно мчит вниз, в раскалённый взрыв, уже пожравший «Инферно» и жаждущий новой жертвы. Раскалённое красное ждёт и пышет яростно, обжигая на расстоянии, распадается на два круглых кратера, которые и жгут, и смотрят, обратившись двумя ужасными ранами на лице аристократки в платье XIX века, которая смотрит на девушку своей болью. Шанти распахнула глаза и села на кровати. Настороженно прислушалась к чужому дыханию и с трудом разобрала едва слышные слова: – Это она вырезала мне глаза. А потом написала портрет. По памяти. Она была безумно талантлива. Безумна – и талантлива. За это она была наказана. Кресло скрипнуло, а раньше не скрипело, и холодные пальцы коснулись щеки. – Спасение там, где не ждёшь. Но если ты не угадаешь, мы всё равно будем вместе.