— Знаете что, — сказал я, — приезжайте к нам в совхоз. Вам там понравится. У нас здорово! Шерстнев вам руки будет целовать. — Прости, прости, — сказала она неожиданно басом. — Кто такой Шерстнев и почему он будет мне целовать руки? Он мне не муж и не жених. Я его имя слышу первый раз. — Это директор нашего совхоза, — сказал я. — Совсем забыл, что вы его не знаете. У него такая поговорка. Если ему кто-нибудь по душе, он всегда говорит: «Передай ему — приеду, руки у него буду целовать». Ну, это вроде самого большого спасибо. — Любопытный ваш Шерстнев. — Очень. Он у нас придумал закон: каждый, кто уезжает на запад, должен обязательно привезти с собой новенького. — Ах вот как! А ты, значит, меня наметил жертвой? — Вас, — ответил я. — Мило и неожиданно, — сказала она. — Чем же я тебе понравилась? — У нас в совхозе нет ни одной такой, как вы. — Выходит, я вроде ихтиозавра или носорога буду у вас в совхозе? Ты меня будешь демонстрировать в клетке? — Нет, зачем же, — ответил я. — Вы будете работать. Чем вы занимаетесь? — Преподаю немецкий язык. — Шпрехен зи дейч! — обрадовался я. — Умоляю, больше ни слова! — застонала она. — У тебя варварское произношение. — Хорошо, — охотно согласился я. — Не буду. У нас в школе с немецким языком очень плохо. Ведь смех и грех, у нас немецкий преподает учитель физкультуры. По совместительству. Он служил в армии в Германии и вот преподает немецкий язык. — Ты это серьезно? — Да, — тихо ответил я. — Вы же испугались моего произношения. Но я лучший в классе, а другие, они думают, что «презенс» — это прошедшее время… Вспомнить страшно! — Возмутительно! — сказала женщина. — А что смотрит районо, облоно? — Не знаю, — сказал я. — Вероятно, они оторвались от народа. — Ну-ка, ну-ка, дай мне адрес твоего совхоза. Физкультурник преподает немецкий язык! Она вытащила маленькую книжку и записала с моих слов адрес нашего совхоза, мои имя и фамилию. — Ты не волнуйся, я не буду упоминать твое имя, чтобы у тебя не было осложнений в школе. — А я не боюсь, — ответил я. — Я принципиальный. — Вот как! — сказала женщина. — Интересно, какая будет жизнь, когда вы будете управлять страной? — Прежде всего у нас будут работать все автоматы с газированной водой — это раз. А то, вы подумайте, из ста автоматов, из которых я хотел напиться воды, восемьдесят пять не работают. — Правильно, — сказала женщина. — С маленького начинается большое. А собственно, куда ты держишь путь, милый Сева? — В Артек. — А сейчас? — Ищу Хомутовский тупик. — Э, братец, тебе в другую сторону. — Знаю, — ответил я. — Только я решил вас немного проводить. — Отчаянные родители, — сказала женщина. — Такого маленького мальчика пускают гулять по незнакомой Москве. — У нас в степи заблудиться опаснее, чем здесь, — ответил я. — Тут вон сколько людей, а там пустота. А ночью все эти фонари горят? — Горят, — сказала она. — А у нас ночью ни одного фонаря. — Я подумал, что проговорился и теперь уж ни за что не уговорить ее приехать к нам в совхоз, и добавил: — В степи темнота, а в поселке лампочки дневного света. — Хотел еще указать, что их включают только по большим праздникам, и снова вовремя остановился. Вообще ведь со взрослыми надо осторожнее: они придирчивы к мелочам. Очень для них важно, чтобы была уютная квартира, и чтобы хорошая постель, и обязательно завтрак и обед по расписанию. У нас, например, был такой случай. Приехал в школу новый учитель, побыл неделю, и след его простыл. Оказывается, он уехал из-за туалета! Школьный туалет у нас на улице — поэтому он уехал. — А еще, еще у нас… — Я никак не мог придумать, чем бы ее сразить. — Не уговаривай, у меня в Москве муж и двое детей, — сказала женщина. — А в министерство я обязательно зайду. До свидания. — Жалко, что отказываетесь, — сказал я. — У нас бы для всех нашлось дело — и для вашего мужа, и для ваших детей. Потом мы разошлись. На душе у меня было спокойно. Жалко, конечно, что я не уговорил эту женщину приехать к нам. Это была бы победа, если бы она со всей семьей прикатила в совхоз; интересно, что тогда про меня сказал бы Шерстнев? А у Богини Саваофы вот бы вытянулось лицо. А то она считает, что совершила героический поступок, приехав на целину. Самый настоящий героический поступок, ну вроде впрыгнула на ходу в горящий поезд и спасла десять грудных детей, которые вот-вот должны были сгореть в этом пламени. А тут приезжает целая семья; и никакого геройства в этом не видят… Да, геройство. Как же! У нас в школе три учителя немецкого языка. Одного прислали из Барнаула. Одну привезли трактористы, когда ездили на выставку в Москву. А следом за ней приехал еще один: как выяснилось, ее бывший однокурсник. Он хотел работать именно в нашей школе, и баста. Директор сначала не соглашался его оставлять, а потом почему-то оставил. Именно он и преподавал физкультуру. Я успокоил себя, что не очень-то соврал, сказал только наоборот, что у нас физкультурник преподает немецкий, а нужно было сказать, что «немец» преподает физкультуру. Да еще такой свирепый: все команды отдает по-немецки. «Лёйф!» — кричит он. А я: «Что такое?» Притворяюсь, что не расслышал его команды. А он: «Шприх дейч!» Значит, говори по-немецки. А я: «Вас ист дас?» У меня из-за этого на физкультуре все не так получается. Он приказывает: «Ложись!», а я стою. Он говорит: «Бегом!», а я иду шагом. Раньше для меня физкультура была отдыхом, а теперь я даже не понимал: не то я на уроке физкультуры, не то на уроке немецкого. 9 Целых двадцать минут я стоял на углу Хомутовского тупика. Ноги у меня тряслись от страха, и руки тоже тряслись: чуть не уронил вазу. Казалось, стоит мне войти в этот Хомутовский тупик, как я сразу столкнусь с отцом. Я думал, что буду искать тупик ну хотя бы два часа, а он вот, передо мной: маленькая, совсем не московская улочка в старых домах, изогнутая змейкой. Я помнил адрес на память: дом пятнадцать, квартира шесть. Сколько раз я представлял, как приду к отцу и скажу: «Ну хватит! Не знаю там, что у вас с мамой случилось, но тебе пора возвращаться. А то что же получается? На весь наш класс я один без отца. А Богиня Саваофа даже крикнула мне: „Безотцовщина!“ Как, по-твоему, хорошо это?» — «А за что она тебе это крикнула? Небось нахулиганил?» — спросит он. «Может, и нахулиганил, я не отказываюсь. Приедешь — и разберешься. Если надо, можешь меня наказать, я не возражаю». «Эх, — подумал я. — Скандал теперь будет. Наташа, видно, уже спохватилась, и началась паника, а я тут стою, точно присох к месту». Я вошел в этот несчастный тупик и стал искать дом пятнадцать. Прошел раз: нет дома пятнадцать. Прошел второй раз: снова нет. Дом тринадцать, потом небольшой сквер, а потом сразу дом семнадцать. В сквере на скамейке сидел старик и читал газету. Я сел рядом. Старик посмотрел на меня, и я сказал просто так, неизвестно кому: — Странная улица: дом тринадцать, а потом сразу семнадцать… — М-да… — промычал старик. — Сейчас много странного. Вот, к примеру, я вчера прочел в журнале, что профессор Чумаков испытал действие лекарства против полиомиелита на себе. Страшная болезнь, при ней ноги отнимаются. Он двойную порцию этой вакцины принял, жизнью рисковал. Вот это странно, удивительно и достойно восхищения. А то, что нет дома пятнадцать, в этом ничего странного нет. — А по-моему, странно, — сказал я. — Дом этот снесли, — сказал старик. — Старый был, ветхий. Его построили после наполеоновского пожара. В тысяча восемьсот тринадцатом году! Значит, стукнуло ему сто пятьдесят лет. Его и снесли. Скоро всю нашу улицу снесут, и не будет Хомутовского тупика. А то ведь какое унизительное название придумали: «Хомутовский тупик»! А ты сам где живешь? — Далеко, я приезжий, — ответил я. — Ах ты приезжий! Для тебя здесь много интересного. Видал, как Москва строится? — У нас в совхозе тоже строятся. — Что ты, что ты! Сравнил! — сказал старик. — Масштабы не те. — А где же все жители дома пятнадцать? — Переехали в новые дома. Одни — в Измайлово, другие — в Мазилово, третьи — на Ленинские горы. — А как же теперь быть? — спросил я. — У меня в этом доме жил знакомый. Мне необходимо его повидать. — Очень просто, — ответил старик. — Выйдешь на большую улицу, найдешь справочное бюро и узнаешь. Я вышел на большую улицу и нашел справочное. Перед окошком справочного стояла женщина, и в справочном сидела женщина. Они разговаривали на посторонние темы, это было сразу ясно. У нас в совхозе женщины тоже любили поговорить, но они всегда говорили о важных делах: о том, какой намечается урожай, о своих детях, о новых людях в совхозе, о том, чей муж хороший, а чей плохой. А эти разговаривали о танцах — чего только не придумают москвичи, — про какое-то «па-де-де» и про какую-то «польку через ножку». Ну прямо как наши девчонки. Мне надоело их слушать, я спешил, а они — «па-де-де», и я сказал: — Скоро у вас кончится перерыв? Они замолчали, и та, что стояла рядом со мной, сказала: «Извините» — и мелким-мелким шагом, как-то смешно ставя ноги, почти побежала по тротуару. А та, что сидела в справочном, посмотрела на меня, как Богиня Саваофа, поджала губы и прищурила глаза, выпустила в меня электрический заряд силой в несколько ампер.