3 У меня нет отца. Это мое слабое место. Вернее, у меня есть отец, только он живет в Москве. Именно поэтому Богиня Саваофа крикнула мне «безотцовщина»: мол, ничего хорошего не получается, когда отец живет так далеко от сына. Действительно, ничего хорошего, если он в Москве, а я тут, в совхозе. Отсюда не закричишь: «Папа!» — и не позовешь его на помощь. Но разве можно бить человека по его слабому месту, как это сделала Богиня Саваофа?.. Когда-то мы все трое жили в Москве, а потом мать окончила институт, и мы приехали на целину. Мать стала работать в совхозе зоотехником, а отец — шофером. А потом он уехал обратно в Москву. Дома мы об отце никогда не разговариваем. Года два назад поговорили и с тех пор молчим. Мы тогда в школе писали сочинение о родителях. А потом оказалось, что все ребята написали сочинения об отцах, а я — о матери. Учительница меня тогда даже похвалила. «Молодец, — говорит, — Щеглов, что написал о матери. А вы все, ребята, неправы. Ваши матери вместе с отцами трудятся в совхозе: и дома ставят, и на фермах работают, и в поле, а вы о них ни слова». В общем, хотела она меня похвалить, а получилось наоборот: у меня от ее похвалы испортилось настроение. Я вдруг подумал, что во всем нашем классе у меня одного нет отца. В этот день я пришел домой и спросил у матери о нем. — Многие родители, — сказала она, — скрывают от детей правду. А я тебе все скажу. Он был хвастун. Наобещает и ничего не сделает. Мы сидели за столом. Я готовил уроки, а она штопала рукав моей рубашки: вечно они у меня на локтях протираются. Оба мы делали вид, что ведем совсем обыкновенный разговор. — Я его стыдила, ругала, просила. Он обещал исправиться и не исправлялся. Однажды перед ним даже на колени встала. Я представил мать на коленях перед ним. Это было непонятно. Чего только взрослые не придумают! — А тут произошел такой случай: зимой это было. Из района нам передали, чтобы прислали людей за витаминами для скота. Послали на тракторе с санями его и еще одного тракториста. Назначили его старшим, потому что он знал дорогу в райцентр и ходил на тракторах туда по снегу. Прошло три дня — их нет. Подождали еще три дня — опять нет. Никто не знает, что случилось. Может быть, они в дороге замерзли, а может быть, у них трактор сломался. Им навстречу ушли Шерстнев и механик с автобазы. Знаешь, тот самый, что разводит в пруду рыб. — Знаю, — ответил я. Точно это было очень важно, знаю я или не знаю этого механика. Его фамилия Зябликов. Совхоз ему не дал денег на этих рыб, так он на свою зарплату их покупает. — На лыжах ушли. А до райцентра сорок километров. А в степи, если метель, темнота. Вот они и шли в этой темноте, померзли, пока дошли до райцентра. Шерстнева после этого в больницу положили и на правой ноге пальцы отняли. Отморозил. Она замолчала, и я молчу. Ждал, что она скажет еще про отца, а сам делал вид, что увлекся уроками. — Собрала его вещи и говорю: поезжай куда хочешь, а станешь человеком, возвращайся. И он уехал… Ты представляешь, что он придумал: в райцентр должны были приехать цирковые артисты, так он решил их дождаться. И еще говорит, что мы скучные люди, а он поэтическая натура. — Он ведь не знал, что Шерстнев пойдет его искать и отморозит пальцы, — сказал я. — Когда ты станешь взрослым, — сказала мать, — ты поймешь, что нельзя все прощать. Я промолчал. По-моему, мать зря его отправила из дома. Может быть, постепенно он бы исправился. Я бы с ним на рыбалку ходил, на машине вместе ездили. Я бы его обязательно перевоспитал. Многие говорят: подумаешь, нет отца, мол, не беда, есть мать, и так далее. Конечно, человек может привыкнуть к чему угодно, а я все равно думаю об отце. Вот только лягу в постель, закрою глаза, и сразу он появляется передо мной. Разные истории для него придумываю. То он вернулся в совхоз со звездой героя, и сам Шерстнев у него прощения просит, что плохо о нем думал. То он долго не возвращается, потому что его тайно тренируют в космонавты. То придумаю, что он уехал на Кубу помогать кубинцам осваивать наши, советские, автомобили. В общем, придумываю разные истории, хотя знаю, что все это чепуха. Тогда я начинаю мяукать, один раз даже мать ночью своим мяуканьем разбудил, и она решила, что какая-то чужая кошка забралась к нам. Зажгла свет и начала ее искать. А я притворился, что сплю. И снова, после того как она погасила свет, мне в голову полезли всякие истории про него… У меня сильно заболел палец, на нем была кровь. Видно, я порезался, когда разбил стекло. Я вспомнил Богиню Саваофу, вспомнил ее поджатые губы и прищуренные глаза. Представил себе, как она влетела сейчас в кабинет директора школы, точно ею выстрелил из лука сам Робин Гуд, и рассказала все обо мне. А он тут же схватился звонить матери, а мать после этого вернется домой и будет стирать до полуночи белье. Она меня никогда не ругает, а только стирает и стирает белье, хочет, чтобы у нее от работы и усталости прошла обида на меня. А мне-то каково? Один раз я тоже решил принять участие в стирке, решил поднести ей ведро с горячей водой. Так она мне такой подзатыльник подарила, как будто через меня пропустили настоящий электрический заряд. С тех пор я больше не пристраиваюсь к ее стирке. 4 Когда я пришел домой, то оказалось, что мать уехала на дальние пастбища и должна вернуться через два дня. У меня сразу улучшилось настроение. Обмотал бинтом потолще палец, для солидности, и принялся размышлять. Два дня — это большой срок, за два дня что хочешь можно сделать. Пойти, например, к Богине Саваофе и извиниться перед ней. От извинения язык не отвалится. Можно сказать: «Нина Семеновна, я больше никогда не буду хулиганить». Можно ударить себя в грудь и потереть нос кулаком, точно я хочу заплакать. Она любит, когда перед ней так извиваются. С этим я и лег спать. Но вечером у меня всегда одно настроение, а утром другое. Так случилось и на этот раз. Я проснулся и подумал: а почему, собственно, я должен извиняться? Она меня оскорбила, и я же должен извиняться. Только потому, что она старшая вожатая, главный редактор стенной газеты и учительница, а я просто ученик?! А как же тогда справедливость? Все говорят: справедливость прежде всего. Говорят: воспитывайте в себе человеческую гордость. А на деле: я ни в чем не виноват, и я же должен страдать, унижаться. Когда мать не пускает меня стирать белье, это я понимаю, а тут что-то не так. В школе на первой перемене меня вызвали к директору. Видно, Богине Саваофе не терпелось меня наказать, и поэтому меня вызвали тут же. Ну что ж, это тоже неплохо. А то надоело, что ребята поздравляют с путевкой в Артек. После того как я выйду от директора, сразу все узнают, что я никуда не еду, и перестанут меня поздравлять. Печальные новости распространяются со скоростью звука — триста тридцать метров в секунду. Они прямо летают по воздуху между людьми. Зашел к директору, поздоровался по всем правилам. Жду. А он сидит за столом и что-то читает. Директор в нашей школе какой-то ненастоящий, он никак не может запомнить фамилии ребят. Вечно нас путает. Про него говорили, что он очень долго был большим начальником и оторвался от народа. И поэтому его послали на живую работу, то есть в нашу школу. — А, пришел, герой, — сказал директор. — Подойди поближе. Так. Сейчас заполним путевку. Вот это была неожиданность: выходит, Богиня Саваофа ничего ему не сказала. Он вытащил путевку и спросил: — Фамилия? — Щеглов, — ответил я. — Напишем — Щеглов, — сказал директор. — Имя? — Севка, — ответил я. — Напишем — Всеволод, — сказал директор. — Севка — звучит несолидно. И поедет Всеволод Щеглов в Артек. Он был уже старый, наш директор, и, вероятно, ему было трудно с нами. По-моему, он не знал, что нам нужно говорить. Не умел так ловко и гладко говорить, как другие учителя. — Ты там, в Артеке, сразу включайся в пионерскую работу, — сказал он. — Стихи умеешь читать? — Нет. — Плохо. Надо научиться. Выучи, например, стихи о советском паспорте В. Маяковского. Мы помолчали. — На, держи, счастливый Щеглов. — Он это сказал как-то печально, словно завидовал мне, и протянул путевку. — Спасибо, — ответил я. Помялся, постоял, мне почему-то стало его жалко, и я спросил, чтобы поддержать разговор: — А что это такое, когда говорят: «Он оторвался от народа»? Директор вскинул глаза. Вдруг они у него блеснули, точно он разозлился. Он у нас целый год, этот директор, раз сто приходил к нам в класс, но я ни разу не видел, чтобы у него блестели глаза. — Когда так говорят про кого-нибудь, — сказал он, — это плохо, очень плохо, и сразу даже не объяснишь, в чем тут дело. Ну, в общем, так можно сказать про человека, который никак не может запомнить фамилии людей, которые работают и живут вместе с ним. Ясно? — Ясно, — ответил я. И тут вошла Богиня Саваофа. Она сразу увидела, что я держу в руке путевку в Артек. — Вручили? — спросила она. — Вручили, — ответил директор. — Иди, Щеглов. Я повернулся и медленно пошел. Чувствовал, что они провожают меня взглядами. Вот сейчас Богиня Саваофа ему все скажет, и тогда наступит ее торжество и у меня отнимут путевку. Дошел до двери, секунду помедлил: ну, окликайте меня, теперь уже самое время меня остановить. Но они молчали. Не успел я отойти и двух шагов от канцелярии, как Богиня Саваофа догнала меня. Я нарочно поднял забинтованный палец: пусть видит, что я пострадал.