— Я все равно не сознаюсь… А ты девчонок введи в курс, чтобы молчали. Если хоть одна проболтается — всем будет плохо. — Да ты за кого нас держишь? — возмутилась Зойка, а сама еще раз подумала про Каланчу. Небо над крышами посветлело. Внизу раздался грохот тяжелой машины, которая привезла в булочную хлеб. Рабочие разговаривали громко, бросая тяжелые подносы с хлебом. — Вот, черти, орут, — сказала Зойка. — Испекли хлеб ночью, а торговать будут весь день — и жуй черствый. — Она заметила, что Костя ее не слышал, смотрит куда-то в пространство и молчит. — Костя, — окликнула она его и тронула за руку. — Давай отчалим, а? Вместе, вдвоем. — Ей захотелось убежать куда-нибудь вдвоем с Костей, хоть на край света, чтобы — никого и она с Костей! У нее загорелись глаза. — Ни в жизнь нас никто не поймает. — Куда отчалим? — не понял Костя. — По маршруту. Уйдем в систему. Сначала в Ташкент. Говорят, обалденный город. Потом можно и в горы. Там высоченные горы, в снегах. Знаешь, я никогда в горах не была! Там все налажено, между прочим. Я возьму адреса. Мне Нинка из второго подъезда даст. Ну, знаешь, такая видная, блонд с черной прядью. Она тоже была в бегах больше года. Рассказывала: «Придешь по адресу к чужим людям, а тебе все рады. Вот что интересно! Ничего не расспрашивают, в душу не лезут. Спят все на полу, их много набивается в комнату. А утром встают и расходятся — кто куда. У каждого свои интересы…» Она там подружилась со многими, они теперь иногда к ней приезжают, как к родной. — А тебе-то зачем это? — спросил Костя. — У тебя же все в порядке… Степаныч. — Не знаю. Но тянет. — Зойка криво ухмыльнулась. — Здесь все давит — учителя, мать, разные заботы. А так, вроде ты есть, и тебя нет… Когда надо — поработать можно. Надоело — топай дальше. — Она задумалась. — А не хочешь работать, можно милостыню просить. Я бы бедно жила, мне почему-то хочется иногда жить бедно-бедно и милостыню просить. «Подайте бедному на пропитание!» — Зойка хихикнула, чтобы было непонятно, что она говорила то, о чем часто думала. — Я бы давно ушла, но Степаныча жалко. Охмурит его какая-нибудь прощелыга вроде матери. — Несешь чепуху. Кому я там нужен с саксом? А я без музыки жить не могу. — А можно стать бродячим музыкантом, — не сдавалась Зойка. — Идешь, бредешь… вытащил сакс… играешь. — Она была в восторге от собственной фантазии. — Тут же толпа собирается, тебя слушают! Между прочим, с большим удовольствием. Деньги бросают! Все же интересно. Точно, нищим жить хорошо. Свобода. Все люди рабы денег, а мы нет… Нам же не надо будет ни перед кем выпендриваться! — Заткнись! — прервал ее Костя. Его чуткое ухо выловило из просыпающегося утра, еще не наполненного гамом и шумом, торопливые шаги Лизы. Зойка бросилась к окну. — Бежит, — сказала она. — Я, пожалуй, пойду. — Сиди, — приказал Костя. — Уйдешь, когда она придет. Он поставил стул посередине комнаты и уселся, положив ногу на ногу, прямо против двери. И Зойка села, на самый кончик стула, она чувствовала себя неуверенно. Лицо у Зойки пылало, по губам ее прошлась виноватая, беспомощная улыбка. Она не любила, когда людей подсаживали. В комнате было тихо. Они оба напряженно прислушивались, но не поймали ни шороха, ни звука — видно, Лиза не воспользовалась лифтом. И как открылась входная дверь, они бы не услышали, если бы она слегка не скрипнула, и они поняли: Лиза вошла. Зойка не выдержала, бросилась в переднюю навстречу Лизе, но Костя успел ее перехватить за полы развевающегося халата, приложив палец к губам, чтобы молчала. Зойка, боясь дышать, села обратно. Наконец Лиза появилась и увидела Костю и Зойку, сначала лицо ее приняло удивленное выражение, потом испуганное: ей было неприятно, что ее ночное путешествие не осталось тайным. Все молча смотрели друг на друга. Теперь Косте и Зойке стало понятно, почему они не слышали Лизиных шагов: она сняла туфли и держала их в руках. — Я пойду, — быстро вскочила Зойка и, подметая пол длинным халатом, скрылась. — А Зою ты зачем поднял среди ночи? — спросила Лиза, демонстративно надевая туфли. — Наше дело, — нагловато ответил Костя. — Я же не спрашиваю, куда ты ушла ночью? — А я и не скрываюсь… Ушла потихоньку, чтобы тебя не беспокоить. Была у Глебова. — Нетрудно догадаться… Ну и как твой культпоход? — Нормально, — живо заметила Лиза. Она находилась под впечатлением встречи. — И даже очень. — Подошла к зеркалу, чтобы поправить прическу. — Мы объяснились, это было нелегко. Я ему все-все рассказала. И представь, он меня понял и простил. Он меня любит. Да-да, можешь не улыбаться. Когда я шла к нему, у меня из головы не выходили твои слова насчет предательства. Ведь он вполне мог это сделать, даже имел на это право. Так бы на его месте многие поступили, как ты говоришь, в духе времени. Но он оказался не такой. — Ну а если отбросить лирику, — резко оборвал Костя. Лиза вздрогнула: — Сейчас… Костик, минуту передохну. Почему-то устала… сейчас. От бессонной ночи под глазами у нее пролегли темные круги, она опала с лица, отчетливо видна была ее худоба и незащищенность. — Я тебе по порядку. Ты во всем сам убедишься. — Ей было трудно говорить, она задыхалась, схватывая бледными губами воздух. — Извини, бежала всю дорогу, ни одной машины. Думала, ты проснешься, а меня нет — еще испугаешься. — Скажите, какие нежности, — заметил Костя, сам того не желая. Он совсем не собирался на нее нападать, но как только услышал, что Глебов все простил, тут же решил, что они оба против него. — Раньше я за тобой этого не замечал. Убегала, только тебя и видели. Хвост трубой. И не думала, что ребеночек ночью проснется и будет вопить от страха, разыскивая мамашку. — Да-да, ты прав, Костик, — неожиданно вырвалось у Лизы. — Прав как никогда. Я сегодня подумала, и не один раз, какая же я мерзавка. Свою жизнь провертела, пока к нему бежала. И веришь, захотелось умереть, и я бы умерла, если бы не ты… Ты же, Костик, ни в чем не виноват, а все я. — Она замолчала, провела рукой по лицу, жалобно улыбнулась. — Я так долго, потому что… трудно. Веришь, у его дверей простояла час — боялась позвонить, протяну руку к звонку и отдерну. Ну если бы он меня стукнул, или спустил с лестницы, или что-нибудь страшное закричал, или еще хуже — просто захлопнул двери, то я бы снова стала звонить. Я бы это пережила. А я боялась за тебя. Ну если он меня выгонит, что нам тогда делать? Как я вернусь к тебе? В общем, я постучала, позвонить не смогла — ночью звонок всегда так резко бьет… И вдруг, на первый мой стук, тихий-тихий, дверь сразу открылась, и я оказалась перед ним. Испугалась, чуть не бросилась бежать. Но, слава богу, не убежала. Потом поняла: он меня ждал под дверью, может быть, много часов; как вернулся от нас, так и ждал, стоя на пороге, не замечая времени. Почему-то был уверен, что я приду. — Лиза прошла по комнате, сжимая одну руку в другой. — Я же не слышала его шагов. Значит, он стоял у двери! Если бы он спал, разве услыхал бы мой стук? Никогда. Он отступил с порога, и я вошла. Встретил меня, как будто между нами ничего не произошло. Когда увидел, только сказал: «Лиза!» И поверишь, больше ни слова. Но это было не удивление, вызванное моим приходом, и не приглашение войти; нет, он звал меня на помощь, чтобы я его спасла. — А чего его спасать, — перебил Костя, — ты лучше меня спаси. — Конечно… конечно. Ты прав. Я обязательно тебя спасу. Но и о нем надо подумать. Костя почему-то на это ничего не ответил, хотя Лиза, проговорив эти слова, решила, что он сейчас на нее обозлится, и остановилась перед ним в ожидании крика. Костя молчал, автоматически нажимая на кнопку настольной лампы, то зажигая, то гася свет, и Лизино лицо от этого то темнело, то высвечивалось, и когда оно высвечивалось, то он видел ее глаза, и ему казалось, что перед ним не его «мамашка», а какая-то другая женщина. Эта перемена в ней его пугала. — Я ведь к нему пошла из-за тебя, не из-за себя же? — сказала Лиза. — Ну, над этим еще надо подумать, — заметил Костя. — А что думать, когда это правда. Из-за себя я бы ночью к нему не побежала. Не решилась бы никогда. Наоборот, сбежала бы куда-нибудь подальше, хотя я перед ним виноватая. — Что ты талдычишь одно и то же! Виновата, виновата… — А как же, Костя? — Она не сказала «Костик», как всегда, и он отметил это про себя. — У меня перед ним большая вина. — Что с тобой, мамашка? — почему-то испуганно спросил Костя. — Ты что, влюбилась, что ли? — Не отрицаю этого, — вдруг, помимо собственной воли, призналась Лиза. — И вину свою признаю. Так виновата, что никогда не исправишь. — Опять?! — Костя передразнил ее. — «Так виновата, что никогда не исправишь!» А я вот не чувствую за собой никакой вины. Нет, нет, подумал он, он не признается в том, что виноват, потому что это признание будет его концом. — А ты, Костик, артист. — Лиза улыбнулась. — Правда. Как меня передразнил, так не каждый сможет. — Замолчала, закрыла лицо руками, стараясь обрести хотя бы относительный покой. Чувствовала себя изнеможенной до предела. При этом, как ни странно, временами она забывала о сыне, который сидел рядом с нею, его вытеснял Глебов. Она откинула руки от лица, с удивлением посмотрела на Костю и впервые почувствовала, что осуждает сына, смешалась от этого, спросила: — Костик, у тебя нет сигареты? — Ты же знаешь, я не курю. — Пойду попрошу у Зойки. — Вот еще, — грубо ответил он. — Перебьешься. Лучше расскажи покороче, чем все закончилось? — Ладно… Потерплю. Да и Зойка, пожалуй, заснула. Лиза снова глотнула воздуха, вбирая его открытым ртом, и выдохнула — теплая струйка материнского дыхания достигла Костиного лица, и его это неожиданно расслабило. Лиза заметила перемену в сыне, обрадовалась и продолжала: — Вот я смотрю на тебя и вижу, ты снова мне не веришь. Угадала? А у него такое было лицо, как тебе передать?.. Собралось в кулак и почернело. Я заметила — он странно ходил, переставляя ноги с трудом, странно смотрел на меня, исподтишка, чтобы я не видела его глаз, и ничего не говорил. Ведь он мне только сказал: «Лиза», и больше ни слова. И вдруг вижу — он падает! Еле успела его подхватить, а он тяжелый. Ты же знаешь, у меня руки слабые, но держу его изо всех сил. Подумала: заболел. Говорю: «Боря, тебе надо лечь. Ты болен. Ты не спал ночь. Укроешься одеялом, согреешься, болезнь отступит». В общем, говорю ему это, а сама думаю — дело плохо. «Скорую» надо вызывать. Быстро стелю кровать… пришлось ему помочь раздеться, он был не в силах. Уложила, укутала. И тут наши глаза встретились и… я все-все поняла! Не болен он, а это я его так скрутила… Понимаешь, он меня всегда любил, дуру такую, а я его скрутила — он и рухнул. — Мамашка, ну что ты мелешь чепуху. — Костя рассмеялся. — Разве так бывает, чтобы от любви человек заболел? «Чуть не упал, почернел». Даешь! — Бывает, Костик, бывает… Раньше сама не верила, а теперь увидела своими глазами. Когда я первый раз от него сбежала, он два месяца проболел, почти ничего не ел, не пил. Ну просто погибал. А я приехала в Вычегду с тобою на руках, ты грудной был; он увидел меня и уехал. Не смог простить. Баба Аня рассказала, как он болел, а я не поверила, вроде тебя, а сейчас поняла: и тогда, и теперь с ним одинаково. — А мне-то какое дело до этого? — снова разозлился Костя. — Ну что ты про себя да про него? А меня как будто и нет?! — Костик, Костик, ты не прав, — сокрушенно сказала Лиза. — Я ведь про него рассказываю не случайно, хочу, чтобы ты правильно понял. Ты потерпи и поймешь — это имеет прямое отношение к тебе. Когда я обо всем догадалась по его глазам, спросила: «Боря, за что ты меня любишь, ведь я дрянь?» А он вдруг ответил, я думала — не ответит, нет у него на это сил, а он ответил: «Я, — говорит, — знаю про тебя то, что ты сама не знаешь. Ты почему обманула меня? Не от злобы или расчета… от обиды, что я отказался от своей любви». Костик, — обрадовалась Лиза. — Это же верно. В тот день в суде я все это придумала про тебя от обиды. — Мамашка, дай платок, — сказал Костя. — Платок? — сбилась с рассказа Лиза, ничего не понимая. — Я рыдаю от умиления, ты что, не видишь? — Костя судорожно всхлипнул. — Ну хватит, ладно? На-до-е-ло! Осточертело, переходи к фактам! — К фактам? Пожалуйста. Вот тебе факты. Я ему вру: «Я к тебе пришла не из-за Костика». А как ему доказать, что я пришла не из-за тебя, не знаю. Заметалась, засуетилась. А он смотрит на меня, не отрывая глаз. Тогда я наклонилась к нему, обняла, крепко-крепко, ну как тебя в детстве, и твержу: «Ты не думай, не думай! Совсем не из-за Костика!» — А может, ты и вправду пошла к нему не из-за меня? — всерьез спросил Костя. — Что ты, Костик! Что ты! Разве я имею на него право? После всего-то. И не мечтаю даже. — Лиза вдруг успокоилась. — Ты устал, я вижу… Поэтому вот тебе прямо с конца. Когда я его попросила, чтобы он тебе помог, сказала, что ты-то вообще ни в чем не виноват, а тоже несчастная жертва, то он знаешь что сделал? — Она перехватила загнанный, беспомощный взгляд сына. — Совсем не то, что ты думаешь… Я сама не ожидала этого. Готовилась к тяжелому разговору, думала, буду умолять его… Ну, в общем, была готова на все. И вдруг он молча, не отвечая, встает, подходит к телефону, набирает номер и говорит — вот слово в слово весь его разговор: «Катя? — (Это секретарь их суда.) — Доброе утро… — Ну, она, естественно, сразу его спрашивает, может быть, почему он не на работе или почему у него такой странный голос? А он у него правда странный, надсадный, из груди. — Нет, — отвечает, — не заболел… Задержался. Катя, — говорит, — я забираю себе обратно дело шофера Судакова. — Замолчал, слушал, что она ему отвечала, не перебивал, потом сухо-сухо, строго произнес: — Обстоятельства изменились. — Тут он снова замолчал, потому что эта Катя спросила у него про тебя. Я сразу догадалась. Как же, мол, вы будете участвовать в процессе, когда там в свидетелях проходит ваш сын? А он долго-долго молчал, она, вероятно, подумала, что их разъединили, потому что он сказал: — Я вас слушаю… — И снова замолчал. Он стоял ко мне спиной, знаешь, какая у него была спина? С опущенными плечами. И очень вежливо закончил: — Простите, — говорит, — ради бога». — И повесил трубку. Тут мне его так жалко стало, ах, думаю, ну какая же я дрянь поганая. Просто тварь. — Лиза замолчала, судорожно подыскивая слова, чтобы уничтожить себя. — Последняя тварь, — прошептала она, но ей и этого показалось мало, и она добавила: — Сколопендра гнусная. — А вот это мне неинтересно, — торопливо перебил Костя. — Оставь это для себя! Для снов. Это твоя совесть, а не моя. — А твоя… что же? — тихо и испуганно спросила Лиза. — Мне теперь не до нее. Сначала выкручусь, потом посмотрю. Лиза не знала, что ему ответить. Подошла к окну и только теперь поняла, что наступил новый день, что на улице гремят трамваи и машины, что уже десять часов и она опоздала на работу. Скандал. Лиза схватила трубку, набрала номер и быстро проговорила, уже стоя на одной ноге: — Это я, Лиза… Меня «мой» не спрашивал? Скажи, я в поликлинике. Через час буду… Потом расскажу. Лиза как-то очень просто вошла в привычный ритм своей жизни — легкого вранья и необязательности поступков, хотя «то», новое, что проснулось в ней впервые у Глебова, все-таки держалось, мешало старым привычкам, беспокоило душу. Она на секунду замерла, словно застыла, чем-то пораженная, но беззаботно крикнула на ходу: — Костик, живо собирайся. А я омлет сварганю. Знаешь, ты прав: главное, чтобы с тобой все уладилось. Ну, допросит он тебя как свидетеля… И ты свободен. Скорее бы это прошло. — Вот именно. — У Кости настроение заметно улучшилось. — А совесть мы потом отмоем. — Ему понравилась собственная острота, и он рассмеялся. — Мамашка, а ты права. Он редкий человек. Такое нам простил. — Я тебе говорила, — обрадовалась Лиза. Глебов непрерывно стоял перед ее глазами. Как он позвал ее: «Лиза!» Она подумала, что никогда не забудет этого момента и того, как он решился без слов, без объяснений помочь Костику. — Он необыкновенный. Ну святой, правду тебе говорю! А ты не верил.