Мы с Каланчой при сем присутствуем, в разговор не влезаем. — А сколько там всего, пересчитала? — небрежно роняет Ромашка, словно проверяет Глазастую. — Пересчитала, — говорит Глазастая и, как нарочно, замолкает. — Ну? — не выдерживает Ромашка. — Десять тысяч, — произносит наконец Глазастая. Ромашка облегченно вздыхает, и я вдруг понимаю почему: все в норме, Глазастая ее не обманула. — Десять? — балдеет Каланча. Она застывает с открытым ртом, вроде меня. — Каланча, закрой варежку! — Хохочу. — А то плюну! — Иди ты! — Она отмахивается, я ей мешаю. — А почему ты их не принесла? — спрашивает Ромашка. — Шоферские могла оставить, а остальные надо было принести. — Вот именно! — подхватывает Каланча. — Не зря же мы их брали. Глазастая молчит. Ромашке это не нравится. — Они ведь не твои, а мои! — с вызовом говорит Ромашка. — Так что поехали за ними! — Встает. — Я бы их поделила между нами. Каланча тоже нетерпеливо вскакивает, предложение Ромашки ей очень нравится. — Не поделишь, — отрезает Глазастая. — Не твои это деньги, и не мечтай. Тут я качаюсь, чуть не падаю — ничего себе пирожки. — А чьи же, позвольте узнать? — ехидничает Ромашка, но сама как-то уже не в себе. — Трудно ответить. — Все стоят вокруг Глазастой, но она продолжает сидеть. — Вроде бы ничьи… Пока. Их можно приспособить… Например, отдать в детский дом, где счастливые радостные дети, окруженные заботой своих воспитателей, ни разу не ели досыта! И устроить им обжираловку! Представляете, сколько детей можно накормить за семь тысяч? — Чего?! Чего?! — Ромашка бледнеет, глаза от злости узкие, неприятные. — С какой стати, пусть на них государство жертвует. Ишь ты, добренькая за чужой счет. Кради у своего папаши и жертвуй. Девчонки, как вам это нравится? — Она ищет у нас поддержки. — Мне лично не нравится! — кричит Каланча. А я молчу, я на стороне Глазастой. — Пошли! — требует Ромашка. Хватает Глазастую за рукав куртки и тянет в неистовстве на себя. — Вещички не рвать! — цедит Глазастая и отталкивает Ромашку ногой. Та отлетает в угол. Вскакивает, вопит: — Отдай, стерва, мои деньги! — Захлебывается в словах, конечно, ей обидно. — Скажи спасибо, что я вам три куска отвалила за ваши вонючие шкуры! Мне спасаться не надо, я не соучастница угона, а ты! Ты увидела тачку с ключом! Ты!.. И сказала Самураю! Вот как она поет, думаю я, вроде Каланчи. Мне бы тоже закричать на Ромашку, заорать, что ты, подлянка, из-за денег давишься, а я молчу. Смотрю на Глазастую, как на спасительницу, а сама молчу и дрожу. Ромашка подступает к Глазастой — вот-вот кинется на нее, но в последний момент останавливается, драться не решается. Глазастая сильная, гимнастикой занимается. — Ты мои деньги выложишь, — с угрозой говорит Ромашка. — Выложишь… или подавишься ими! Я тебя заложу, себя не пожалею! — Забудь, подруга! Денег ты не получишь, — спокойно отвечает Глазастая. Ее не одолеешь, она невозмутимая, сбою не дает. — А заложишь, тебе же хуже. Ромашка поворачивается и убегает. Хлопает дверью изо всех сил. А что ей остается делать? Наступает тишина. Ее нарушает Каланча: — Пойти, что ли, за Ромашкой? — спрашивает. — Иди, — соглашается Глазастая. — Ее не надо оставлять одну. Каланча быстро уходит, ей, видно, охота к Ромашке, чтобы все обсудить. — Ромашку я не боюсь, как ты понимаешь. Никого она не заложит. Себя сильно любит. Каланчу я нарочно отправила, чтобы не отсвечивала. А деньги при мне. — Глазастая скидывает куртку, а под нею рюкзачок с деньгами. — Теперь вопрос, как передать их Судакову. А потом решим, что делать с остальными. — А как же насчет детдома? Ты же говорила, отдадим детдомовцам. — Говорила… А вдруг отец Ромашки их не украл, а вдруг они честно заработанные? — Но Ромашка же сама рассказывала про отца. — Ромашка что хочешь наплетет, если ей выгодно. Она же заранее знала, что там десять, а не три. Значит, заранее придумала, чтобы мы их взяли. Спрашивается — для чего? Для себя, конечно. Смотрю на нее в ужасе, говорю: — А если они честно заработанные, значит мы воры! Глазастая не отвечает, сама, видно, про это думает: — Поживем — увидим, а пока я предлагаю написать Судакову письмо. Текст я придумала. Слушай… — и произносит с выражением: «Вот тебе дармовые деньги, халява, и молчи на суде, а то тебе хана!..» Глазастая ждет моего ответа. Она смотрит на меня, а я молчу. — Ты не грызи ногти, отвечай! — требует Глазастая. А я не знаю, что ей ответить. У меня наступает предел: как я узнала, что мы воры, так и рухнула — ничего не соображаю. — Если передать ему из рук в руки, — продолжает она, — он увидит нас, перестанет бояться, подумает — девчонки. А его надо запугать, чтобы понял: положение у него безвыходное. С этой шушерой, со стариками, по-другому нельзя. Они привыкли бояться. Пусть дрожит за свою шкуру, тогда нас не заложит. Ты пойми, лягушонок, — она обнимает меня, чувствую ее теплую руку на плече, — мы в этом мире одни, не спасем сами себя — никто нам не поможет. Вижу, она крепко сжимает зубы, под кожей у нее обозначаются скулы, лицо делается каменным. Берет рюкзак, открывает, отсчитывает три тысячи. — А остальное, — говорит, — спрячь. — И отдает мне рюкзак с деньгами. Совсем пугаюсь: — А куда же я его спрячу? — Ну хоть в шкаф. Они же у вас никому не нужны. Беру рюкзак, засовываю его в шкаф под постельное белье. — Пойдешь со мной на это дело? — спрашивает Глазастая. — Пойду, — отвечаю. — Ну и хорошо. Не откладываем в долгий ящик. Завтра все сообразим. Он выходит на работу в восемь. Я проследила. — Кто «он»? — не соображаю. — Судаков… Ну, шофер, — спокойно объясняет Глазастая. — Приходи в половину… Жди меня на углу Песчаной. — Улыбается. — И рванем. Киваю. Она надевает куртку, набивает карманы деньгами, неожиданно обнимает меня и целует. Потом уходит. А я долго стою у окна, смотрю, как она идет по двору, и пальцами держу то место на щеке, которое она поцеловала. Думаю: никто меня не целовал лет десять. Утром стою на углу Песчаной. Прихожу раньше времени. Всю ночь не спала, боялась, вдруг деньги из шкафа исчезнут. Ночью встаю, кладу рюкзак с деньгами себе под подушку. Жестко стало, не сплю, в голове: воры мы, воры! Трясет и тошнит — от страха перед встречей с Судаковым, от ужаса наших дел, от сырого тяжелого воздуха, в котором перемешались туман и заводская грязь. Вдруг солнце прорвалось, муть заиграла — и стало красиво. Может, жить можно, думаю, может, еще не все пропало? Жду. Вдруг какой-то мотоциклист пролетает мимо меня, разворачивается и останавливается рядом. Вот, думаю, нелегкая принесла. Смотрю — ну и страшилище. На черном шлеме вокруг глаз сделаны широкие зеленые обводки, а вокруг рта — красные. Топчусь на месте — скорее бы Глазастая пришла. Прохожу чуть вперед, чтобы оторваться от него, слышу, катит за мной. Снова оглядываюсь, чтобы крикнуть ему: не приставай и вали своей дорогой! А он зелеными глазами вращает, чувствую, гипнотизирует. Отхожу еще дальше, ноги у меня уже заплетаются. Слышу: «Зойка-а!» Оглядываюсь: мотоциклист снимает шлем, а это — Глазастая! Смеюсь, отлегает от сердца, любимая подруга на месте. — Испугалась? — спрашивает, сама улыбается, я ее такой веселой никогда не видела. Киваю. — Я эти обводки сама нарисовала, чтобы ему страшнее было. Ему — это Судакову. — Ну ты даешь, — говорю, — я и не знала, что у тебя мотоцикл. — У знакомого напрокат взяла, — отвечает. — Вот тебе шлем. — Снимает с пояса второй шлем, он тоже разрисован. — Под ним тебя никто не узнает. Я подставляю ей голову, мне весело с подругой, забываю, зачем мы сюда пришли, она надевает мне на голову шлем, застегивает ремешок, пальцы у нее ледяные, когда она дотрагивается до моего горла, хихикаю. Но мне приятно, что она за мной ухаживает. — Теперь садись сзади, — приказывает и протягивает тугой сверток. — Здесь все… Письмо и… — не договаривает, нам обеим все понятно, а осторожность не мешает, потому что мимо нас то туда, то сюда снуют прохожие. — Работаем так… Видим, он выходит из дома. Дом его на той стороне. Летим на скорости по нашей стороне, сравниваемся с ним, пересекаем дорогу, влетаем ему на тротуар, он видит нас, балдеет, ты ему суешь сверток. Без слов, молча. И мы исчезаем! На всякий случай я замазала номер на мотоцикле грязью, чтобы он его не запомнил. Только сверток не вырони. — Не выроню. — Прижимаю сверток изо всех сил к себе.