— Нет, суперинтендант. Я серьезен. Я не стану арестовывать Маттью Крофта. — Послушай, теперь это уже не твоя забота. Тебе не нужно объяснять, как работает система. Мы проводим расследование, собираем улики и доказательства, предъявляем их прокураторе, и уж они там решают, против кого выдвинуть обвинение. Мы умываем руки. Ты получил распоряжение. Вот и выполняй его, ради всего святого! — Маттью Крофт не убивал Джейн Нил. Нет никаких доказательств того, что он мог сделать это. У нас есть только обвинение его явно неуравновешенного сына и его собственное признание. — Что же тебе еще нужно? — Когда вы ловили серийного убийцу в Броссарде, то разве арестовывали всех, кто признавался в совершении преступлений? — Это совсем другое дело, и ты прекрасно знаешь это. — Я не знаю этого, суперинтендант. Те люди, которые признавались в убийствах… Ведь они страдали умственным расстройством и следовали каким-то своим маловразумительным и непонятным побуждениям, правильно? — Правильно, — осторожно согласился Мишель Бребеф. Ему не нравился этот разговор, ему вообще очень не нравилось спорить с Гамашем. И не только потому, что они были друзьями. Гамаш был разумным и чутким человеком, и Бребефу было известно, что он всегда поступает так, как подсказывают ему интуиция и убеждения. «Но иногда он все-таки ошибается», — говорил себе Бребеф. — Признание Крофта не может служить доказательством, оно вообще не имеет смысла. Я думаю, что для него это своеобразная форма самонаказания. Он растерян и страдает. — Бедный малыш. — Я, в общем-то, и не говорю, что его поведение благородно или привлекательно. Но по-человечески его понять можно. И только потому, что он умоляет о наказании, мы вовсе не обязаны идти ему навстречу. — Какой же ты ханжа! Читаешь мне нотации о моральных принципах, которыми должны руководствоваться полицейские. Черт тебя возьми, я прекрасно знаю, в чем заключается наша работа! А вот ты хочешь быть полицейским, судьей и присяжным заседателем одновременно. Если Крофт невиновен, его освободят. Доверься системе, Арман. — Да он даже не предстанет перед судом, если будет настаивать на своем нелепом и смехотворном признании. А если его впоследствии освободят, то мы-то с вами знаем, что случается с людьми, арестованными за совершение преступления. Особенно тяжкого преступления. Он будет носить клеймо преступника до конца дней своих. И неважно, виновен он или нет. Мы нанесем Маттью Крофту рану, от которой он никогда не оправится. — Ты ошибаешься. Он ее сам себе наносит. — Нет, он предлагает нам сделать это. Он вынуждает и подбивает нас на это. Но ведь мы не обязаны реагировать на его действия. Вот что я хочу сказать. Полиция, как и правительство, должна быть выше этого. Только потому, что нас провоцируют, мы не обязаны реагировать на провокацию. — Итак, что вы хотите сказать, старший инспектор? Что, начиная с этого момента, вы будете арестовывать только тех, кого гарантированно осудят? Раньше вам приходилось брать под стражу людей, которые, как выяснялось впоследствии, преступлений не совершали. Не далее как в прошлом году… Помните дело Ганье? Вы арестовали дядю, а потом оказалось, что виновен племянник? — Действительно, так случилось. Но тогда я твердо верил, что преступление совершил дядя. Это было ошибкой. Но все равно это не одно и то же. Сейчас я должен арестовать человека, который, по моему глубокому убеждению, не совершил преступления. Я не могу этого сделать. Бребеф вздохнул. С первой минуты разговора он знал, что ему не удастся переубедить Гамаша. Но он должен был хотя бы попытаться. Нет, в самом деле, какой надоедливый у него приятель! — Ты знаешь, что я должен буду сделать? — Знаю. И готов к этому. — Итак, в качестве наказания за неподчинение ты готов пройти по штаб-квартире Сюртэ в униформе сержанта ЛаКруа? — Мэй ЛаКруа была здоровенным сержантом, восседала за столом у входа в полицейское управление и походила на разжиревшего Будду. В довершение столь впечатляющего образа она носила форменную полицейскую юбку, которая была на несколько размеров меньше, чем требовалось. Это сравнение заставило Гамаша рассмеяться. — Предлагаю тебе сделку, Мишель. Я согласен, но только если ты своими руками снимешь с нее униформу и отдашь мне. Тогда я буду ее носить. — Ладно, забудь об этом. Полагаю, мне придется отстранить тебя от этого дела. — Мишель Бребеф однажды уже чуть не сделал это. После дела Арно. Начальство приказало ему тогда отстранить Гамаша от расследования, и снова за нарушение субординации. То дело едва не стоило карьеры им обоим, и Гамаш до сих пор ощущал на себе его отголоски. По мнению Бребефа, он и тогда ошибся. Все, что от него требовалось, это молчать, поскольку не было похоже, что начальство собирается просто взять и позволить преступникам улизнуть. Собственно, все обстояло с точностью до наоборот. Но Гамаш пошел наперекор приказам и пожеланиям руководства. На мгновение ему пришло в голову поинтересоваться у Гамаша, а не думает ли он, что дело Арно еще не закрыто. Бребефу и в страшном сне не могло присниться, что ему придется поступить так. — С настоящего момента я отстраняю тебя от расследования этого дела сроком на одну неделю, без выплаты жалованья. В соответствующее время состоится заседание дисциплинарной комиссии по твоему вопросу. Смотри, не надень юбку. — Благодарю за совет. — D'accord[47]. А теперь дай мне Бювуара. Жан Ги Бювуар полагал, что его трудно удивить, но после разговора с суперинтендантом он был потрясен до глубины души. Гамаш заботился о своем заместителе, как о сыне, но молодой человек не демонстрировал ему своих чувств в ответ — он всего лишь выказывал уважение младшего к старшему по званию и по возрасту. Обоих это вполне устраивало. Но сейчас Гамаш видел, как страдает Бювуар, какое страдание причиняет ему необходимость подчиниться приказу, и старший инспектор почувствовал, что только что получил роскошный подарок. Теперь он знал, что и Бювуар, в свою очередь, заботится о нем. — Это правда? Гамаш кивнул. — Это я виноват? Неужели все из-за того, что я осмелился возражать вам? Какой же я дурак! Надо было молчать и слушать. — Бювуар метался по крошечному кабинету, как тигр в клетке. — Дело не в вас. Вы поступили как должно. Единственно возможным и верным образом. Впрочем, как и я. Как и суперинтендант Бребеф, если на то пошло. — А я думал, что он ваш друг. — Так и есть. Послушайте, не терзайтесь понапрасну. Я знал, когда звонил суперинтенданту, что он будет вынужден поступить таким образом. Перед этим я разговаривал с Мари-Рене, и она поддержала меня. Бювуар ощутил укол ревности, болезненное напоминание о том, что старший инспектор почел за благо посоветоваться с женой, а не с ним. Он знал, что это неразумно, но ведь чувства часто бывают такими, верно? — Когда она сказала мне: «Поступай так, как решил», я с чистой совестью набрал его номер. Я не могу арестовать Маттью Крофта. — В таком случае, если не можете вы, то не могу и я. Я не стану выполнять для Бребефа его грязную работу. — Во-первых, не Бребеф, а суперинтендант Бребеф, а во-вторых, это ваша работа. Или я что-то неправильно расслышал, когда вы держали речь сегодня после обеда? Что это было, в таком случае? Ерунда, достойная «адвоката дьявола»[48]? Вы знаете, что я терпеть не могу подобные выходки. Говорите то, что думаете, и не играйте в претенциозные интеллектуальные игры. Неужели это все, на что вы были способны? Быстренько переметнуться на другую сторону, словно в дурацкой игре для развития интеллекта умственно отсталых детишек? — Нет, это не игра. Я считаю, что Маттью Крофт совершил убийство. — Так арестуйте его! — Это не все. — Теперь Бювуар выглядел действительно жалко. — Суперинтендант приказал мне забрать у вас значок и оружие. Гамаш был потрясен. Если бы он тщательно обдумал свое положение, то, наверное, не удивился бы, но он не мог и предполагать, что дело зайдет так далеко. В груди у него защемило. Острота собственной реакции поразила его. Придется серьезно поразмыслить над этим, но, к счастью, ему предстоял долгий путь домой, так что времени хватит. Гамаш встряхнулся, сунул руку в нагрудный карман и передал инспектору свой значок и удостоверение личности. Потом отстегнул кобуру с пояса. — Мне очень жаль, — прошептал Бювуар. Гамаш взял себя в руки, но все-таки недостаточно быстро, чтобы Бювуар не заметил взрыва эмоций. Забирая у старшего инспектора атрибуты его служебного положения, Бювуар вспомнил одну из многих вещей, которым научился у Гамаша. Евангелие от Матфея, глава десятая, стих тридцать шестой. Похороны Джейн Нил, старой девы из деревушки Три Сосны в округе Сен-Реми, провинция Квебек, состоялись два дня спустя. На колокольне церкви Святой Марии траурным звоном надрывались колокола, и эхо катилось по долинам, достигая самых отдаленных уголков, проникая в сокровенные глубины земли, где обитали такие создания, которые никогда бы не существовали, если бы Джейн Нил не была тем человеком, которым была, и не жила так, как жила. И вот теперь люди собрались, чтобы сказать ей последнее «прости». Был здесь и Арман Гамаш, приехавший из Монреаля. Он с радостью воспользовался случаем, чтобы прервать вынужденное бездействие. Он протиснулся сквозь толпу, вошел в раскрытые врата небольшой церкви и оказался в полумраке внутреннего помещения. Гамаша всегда поражало, что в церквях так мрачно и темно. На улице вовсю светило солнце, и ему понадобилась минута или две, чтобы глаза привыкли к полумраку. Но даже теперь у Гамаша не было ощущения, что он оказался дома. Церковь представлялась ему или огромным, похожим на пещеру памятником, служившим олицетворением даже не столько Господа, сколько состояния и привилегий общины, или аскетическим и холодным воплощением экстатического отказа от земных удовольствий. Гамаш любил ходить в церковь, ему нравилась звучащая там музыка, красота языка и умиротворение. Но в своем «вольво» он ощущал себя ближе к Господу. В толпе он разглядел Бювуара, помахал рукой и стал пробираться к нему. — Я надеялся, что вы приедете, — приветствовал его Бювуар. — Вам будет небезынтересно узнать, что мы арестовали все семейство Крофтов, включая их скот и домашних животных. — Да, похоже, вы решили подстраховаться на сто процентов. — Вы чертовски правы, напарник. Гамаш не видел Бювуара с прошлого вторника, когда ему пришлось уехать из деревушки, но они несколько раз разговаривали по телефону. Бювуар хотел держать Гамаша в курсе, а Гамаш — чтобы дать понять Бювуару, что не держит на него обиды. Иоланда, покачиваясь, шла за гробом, когда его вносили в церковь. Рядом с ней вышагивал Андрэ, худощавый и коварный, с масляной улыбкой на устах. Бернар держался позади, его хитрые живые глазки бегали по сторонам, словно высматривая новую жертву. Гамаш жалел Иоланду и сочувствовал ей. Не из-за той боли, которую она испытывала, а как раз из-за той, которую она не чувствовала. Мысленно он молился о том, чтобы однажды настал такой день, когда ей не нужно будет изображать эмоциональные переживания, за исключением негодования, а она действительно сможет ощущать их. Вообще, все собравшиеся в церкви не лучились весельем, но Иоланда была живым воплощением вселенской скорби. Она выглядела жалостливо и умилительно. Служба оказалась короткой и безликой. Священник явно не был знаком с Джейн Нил при жизни. Никто из членов семьи не встал, чтобы произнести прощальную речь, за исключением Андрэ, который прочел несколько строчек из Священного писания, но с таким видом, что всем стало ясно, что программу телепередач он читает с большим воодушевлением. Служба шла только на французском языке, хотя Джейн была англичанкой. Службу вел католический священник и по законам католицизма, хотя Джейн принадлежала к англиканской церкви. По окончании церемонии Иоланда, Андрэ и Бертран проводили гроб на кладбище, где должны были состояться похороны «в семейном кругу», хотя друзья Джейн и составляли ее настоящую семью. — Сегодня по-настоящему прохладно, — прошептала Клара Морроу, появившись рядом с Гамашем. Глаза у нее были красные и воспаленные. — Сегодня ночью тыквы прихватит заморозками. — Она с трудом выдавила улыбку. — В воскресенье в церкви Святого Томаса будет заупокойная служба по Джейн. Ровно через неделю со дня ее гибели. Мы бы хотели, чтобы вы присутствовали на ней, если, конечно, не против приехать сюда еще раз. Гамаш ничего не имел против. Оглядевшись по сторонам, он вдруг понял, что успел полюбить это место и этих людей. Чертовски жаль, что один из них был убийцей. Глава десятая Поминальная служба по Джейн Нил была короткой и сентиментальной, и если бы еще она была прямой и пухленькой, то полностью бы отвечала образу женщины, по которой ее отслужили. Собственно говоря, служба заключалась в том, что друзья Джейн вставали один за другим и произносили несколько слов о ней, на английском или на французском. Служба была простой и незамысловатой, и общая идея также была понятна. Смерть Джейн Нил стала лишь мгновением в полнокровной и счастливо прожитой жизни. Она оставалась с ними так долго, как только могла. Ни минутой дольше, ни секундой меньше. Джейн Нил знала, что, когда придет ее время, Господь не будет спрашивать у нее о том, в скольких комитетах она заседала, или сколько денег заработала, или какие награды получила. Нет. Он спросит, скольким ближним она помогла. И у Джейн Нил был готов достойный ответ. В конце службы Руфь поднялась с места и дрожащим, неуверенным контральто затянула песню «Что делать с пьяным матросом?» Она пела непристойную матросскую песенку на четверть такта, как панихиду, но постепенно вошла в ритм и набрала скорость. Незатейливый мотив подхватил сначала Габри, потом к нему присоединился Бен, и вскоре уже вся церковь ожила. Собравшиеся хлопали в ладоши, покачивались и задавались музыкальным вопросом «Что делать с пьяным матросом рано-рано утром?» После окончания службы члены Союза Женщин Англиканской Церкви подали домашнюю запеканку со свежими яблочными и тыквенными пирогами. Аккомпанементом угощению служило негромкое мурлыканье матросской песенки, раздававшееся здесь и там. — Почему именно «Пьяный матрос»? — Подойдя к буфету, Арман Гамаш обнаружил Руфь. — Это была одна из самых любимых песен Джейн, — ответила Руфь. — Она всегда ее напевала. — И вы тоже мурлыкали ее в тот день в лесу, — напомнил Гамаш Кларе. — Она отгоняет медведей. Джейн, наверное, выучилась ей в школе? — поинтересовалась Клара у Руфи.