— Евангелие от Матфея, глава десятая, стих тридцать шестой. Клара вернулась к реальности. Она вновь сидела за столиком с Гамашем, который смотрел на нее с такой нежностью, что она чувствовала себя беззащитной и защищенной одновременно. Дверь в спальню закрылась. — Прошу прощения? — Это строка из Библии. Мой первый начальник, инспектор Комю, часто цитировал ее. Это Евангелие от Матфея, глава десятая, стих тридцать шестой. — Я никогда не прощу Тиммер Хедли того, что она сделала с Беном, — тихо сказала Клара. — Но ведь там был и Питер, — так же негромко возразил Гамаш. — Его отправили туда родители. — Это правда. Его мамаша — еще та штучка, но он, во всяком случае, был лучше подготовлен. Тем не менее, это был просто кошмар. А к тому же еще и змеи. Как-то на каникулах Бен и Питер, играя в ковбоев и индейцев в подвале, наткнулись на змеиное гнездо. Бен говорил, что их в подвале полным-полно. И мышей тоже. Но здесь у всех в подвалах живут мыши. А вот змеи попадаются редко. — И они все еще живут там? — Не знаю. Каждый раз, когда Клара оказывалась в доме Тиммер, ей мерещились змеи, свернувшиеся клубочком по углам, заползающие под стулья, свисающие с потолочных балок. Может быть, во всем было виновато ее воображение. А может быть, и нет. В конце концов Клара наотрез отказалась бывать у Тиммер, вплоть до самых последних недель, когда понадобились добровольцы, чтобы ухаживать за ней. Но даже тогда она всегда приходила в сопровождении Питера и никогда не заходила в ванную комнату. Она знала, что змеи прятались за покрытым капельками влаги водяным баком. А в подвал она не спускалась вообще никогда. Никогда не приближалась к двери рядом с кухней, которая вела вниз и из-за которой до нее доносились шорохи и запахи болота. Клара перешла на скотч, и они с инспектором уставились в окно на башенки в викторианском стиле, едва видневшиеся из-за деревьев на крыше дома на холме. — Тем не менее Тиммер и Джейн были лучшими подругами, — обронил Гамаш. — Верно. Но Джейн вообще умудрялась находить общий язык с кем угодно. — Если не считать племянницы Иоланды. — Исключение лишь подтверждает правило. Иоланда не в состоянии найти общий язык с самой собой. — Вы случайно не знаете, почему Джейн никогда и никого не пускала в своем доме дальше кухни? — Не имею ни малейшего понятия, — отозвалась Клара. — Но она пригласила нас на коктейль к себе в гостиную в тот вечер, когда в галерее «Артс Уильямсбург» должен был открыться vernissage, чтобы отпраздновать экспозицию своей картины «Ярмарка». — Когда она объявила об этом? — спросил Гамаш, наклоняясь к собеседнице. — В пятницу за ужином, когда узнала, что ее картина принята для показа на выставке. — Минуточку, — взмолился Гамаш и оперся локтями о стол, словно собираясь проползти по нему и забраться к Кларе в голову. — Вы хотите сказать, что в пятницу, за день до гибели, она пригласила всех на вечеринку к себе домой? Впервые в жизни? — Да. Мы сто раз бывали у нее дома на ужинах и вечеринках, но она всегда устраивала их исключительно на кухне. На этот раз она объявила, что приглашает всех в гостиную. Это имеет значение? — Пока не знаю. Когда открывается выставка? — Через две недели. — Они погрузились в молчание, думая о выставке. Потом Клара взглянула на часы. — Я должна идти. У нас будут гости к ужину. — Он поднялся вместе с ней, и она улыбнулась. — Благодарю вас за то, что нашли засидку. Он отвесил ей легкий поклон и смотрел, как она пробирается к выходу между столиками, кивая и приветственно помахивая рукой знакомым, пока не добралась до Питера и Бена. Она поцеловала мужа в макушку. Мужчины одновременно поднялись из-за стола, и они втроем, как одна семья, вышли из бистро. Гамаш снова взял в руки «Большую охотничью книгу для мальчиков» и перевернул первую страницу обложки. На обороте крупным, округлым детским почерком было написано: «Б. Маленфан». Когда Гамаш прибыл в гостиницу при бистро, то обнаружил, что Оливье и Габри отправляются на совместный ужин к чете Морроу, не забыв прихватить с собой угощение. — В духовке картофельная запеканка с мясом, если хотите, — уже от дверей окликнул его Габри. Поднявшись наверх, Гамаш постучал в дверь к агенту Николь и предложил ей спуститься вниз через двадцать минут, чтобы продолжить разговор, который они начали утром. Николь согласилась. Он также сообщил ей, чтолегодня вечером они будут ужинать в гостинице, так что она может одеться неформально, без особых изысков. Она кивнула, поблагодарила его и захлопнула дверь, вернувшись к тому, чем занималась последние полчаса, отчаянно пытаясь решить, что же надеть. Какой из нарядов, позаимствованных у Анжелины, подойдет лучше всего? Чтобы любой понял, что перед ним умная, сильная, могущественная женщина, с которой не стоит шутить, будущий старший инспектор? Который бы говорил: «Полюби меня»? Какой же подойдет? Гамаш поднялся еще на один этаж, дошел до своей комнаты, открыл дверь и почувствовал, что его неумолимо тянет к высокой латунной кровати, на которой лежало снежно-белое пуховое одеяло и белые мягкие подушки. Ему хотелось только одного: провалиться в ее манящую глубину, закрыть глаза и заснуть, быстро и глубоко. Комната была обставлена очень просто, с белыми стенами успокаивающего оттенка и комодом вишневого дерева. Внимание привлекал старый портрет на стене, написанный маслом. На деревянном полу лежал выцветший, заботливо вычищенный восточный ковер. В комнате царила атмосфера спокойствия и умиротворения, сопротивляться которой у Гамаша уже не осталось сил. Поэтому он побродил по комнате и решительным шагом направился в ванную. Прохладный душ взбодрил его. Переодевшись, он позвонил Рене-Мари, собрал свои записи и через двадцать минут спустился в гостиную. Иветта Николь появилась только через полчаса. Она решила надеть костюм, свидетельствовавший о ее силе и энергичности. Когда она вошла, Гамаш даже не поднял голову от стола, продолжая читать. — У нас появилась проблема. — Гамаш положил свой блокнот и взглянул на девушку. Она сидела напротив, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди. — Собственно, это у вас возникла проблема. Но она становится и моей, если начинает мешать расследованию. — В самом деле, сэр? И что же это за проблема? — У вас хорошие мозги, агент. — И это кажется вам проблемой? — Нет. Проблема заключается в том, что вы — самодовольная, ограниченная и заносчивая особа. И вам это нравится. Эти слова, произнесенные мягким и негромким голосом, прозвучали как пощечина. Еще никто не осмеливался так разговаривать с ней. — Я начал с того, что сказал, что у вас хорошие мозги. Вы продемонстрировали способность к логическому мышлению на сегодняшнем совещании после обеда. Николь выпрямилась на стуле, умиротворенная и несколько смягчившаяся, но по-прежнему настороженная. — Но одних только хороших мозгов недостаточно, — продолжал Гамаш. — Вы должны уметь ими пользоваться. А вы не умеете. Вы смотрите, но не видите. Вы слышите, но не слушаете. Николь была твердо уверена, что видела эти сентенции на кофейной кружке в отделе дорожного движения. Бедный Гамаш, он руководствовался философическими принципами, которые были настолько мелкими и маленькими, что умещались на одной кружке. — Я смотрю и слушаю достаточно хорошо, чтобы раскрыть это дело. — Может быть. Посмотрим. Как я уже говорил, это была хорошая работа, и у вас хорошие мозги. Но все равно кое-чего не хватает. И вы наверняка чувствуете, чего именно. У вас никогда не возникало ощущения оторванности от мира, нереальности происходящего, словно люди разговаривают на иностранном языке, как будто происходит нечто такое, что понятно всем, кроме вас? Николь оставалось только надеяться, что на лице у нее не отразился шок, который она испытала. Откуда он узнал? — Единственное, чего я не понимаю, сэр, это почему вы меня упрекаете за то, что я раскрыла дело. — Вам не хватает дисциплинированности. — Он упрямо гнул свою линию, пытаясь достучаться на нее и заставить ее понять. — Например, что я вам сказал перед тем, как мы вошли в дом Крофтов? — Я не помню. — Где-то глубоко внутри нее начало зарождаться осознание того, что все идет не так, как хотелось бы. Похоже, ее ждут крупные неприятности. — Я приказал вам слушать и не открывать рта. Тем не менее вы заговорили с миссис Крофт, когда она вошла в кухню. — Знаете, кто-то же должен был пожалеть ее. Вы обвиняете меня в том, что я злая, но ведь это неправда. — «Господи милостивый, сделай так, чтобы я не заплакала», — думала она, а глаза помимо воли наполнялись слезами. Она сжала руки в кулаки. — Я хорошая. — Так вот как вы рассуждали? Мы расследуем убийство. Вы делаете так, как вам говорят. Правила одинаковые для всех, без исключения. Понятно? Если вам говорят сидеть тихо и делать записи, то вы выполняете приказание. Последние слова были сказаны медленно, отчетливо, холодно. Он мельком подумал, а отдает ли она себе отчет в том, насколько хитра и изобретательна. Он сомневался в этом. — Сегодня утром я дал вам три из четырех предложений, которые помогают нам постичь житейскую мудрость. — Сегодня утром вы назвали мне все четыре. Николь серьезно усомнилась в том, что он пребывает в здравом уме. Он смотрел на нее строгим взглядом, без гнева, но и без теплоты. — Повторите их для меня, пожалуйста. — «Простите меня», «я не знаю», «мне нужна помощь» и «я забыл». — «Я забыл»? Откуда вы это взяли? — Вы сами мне так сказали сегодня утром. Вы сказали: «Я забыл». — Вы что, в самом деле хотите уверить меня в том, что слова «я забыл» означают для вас жизненный урок? Я всего лишь имел в виду, что забыл последнее предложение. Да, я совершенно уверен в том, что сказал «я забыл». Но подумайте хотя бы о контексте, в котором прозвучали эти слова. Вот вам прекрасный пример того, как плохо работают ваши хорошие мозги. Вы ими не пользуетесь. Вы не думаете. Недостаточно просто слышать слова. «Опять двадцать пять, — подумала Николь. — Всегда одно и то же. А я должна слушать вздор, который он несет». — Вы должны научиться слушать. Слова не просто так падают в некую стерилизованную корзину, чтобы потом извергнуться оттуда. Когда миссис Крофт заявила, что в подвале нет ничего интересного, вы обратили внимание на то, как она это сказала, каким тоном? Обратили внимание, что этому предшествовало? Обратили внимание на язык ее тела, на руки и глаза? Вы помните расследования, в ходе которых подозреваемые не утверждали бы то же самое? — Это мое первое дело, — с триумфом заявила Николь. — Как, по-вашему, почему я приказал вам только слушать и делать записи? Потому что у вас нет опыта. Может быть, теперь вы догадываетесь, как звучит последнее предложение? Николь в буквальном смысле ушла в себя и никак не отреагировала на его последние слова. — «Я был неправ». У Гамаша возникло стойкое подозрение, что он разговаривает сам с собой. И все равно он должен был попытаться. Все, что он сейчас говорил и старался передать Николь, он впервые услышал в возрасте двадцати пяти лет, когда только-только пришел в отдел по расследованию убийств. Инспектор Комю усадил его рядом с собой, в один прием выложил ему эти наставления и больше никогда к ним не возвращался. Это был поистине царский подарок с его стороны, которым и по сей день Гамаш не уставал восторгаться. Понял он и то, что этот дар следует передать другим. Поэтому, став инспектором, начал обучать следующее поколение сыщиков. Гамаш знал: его долг — попытаться внушить то, чему когда-то научили его самого. Что они будут делать с этим знанием — их личное дело. Но было еще кое-что, о чем он непременно должен был упомянуть. — Сегодня утром я попросил вас подумать, как и каким образом вы учитесь и усваиваете новое. Расскажите мне, что вы надумали. — Я не знаю. На память ему пришли сточки из знаменитого стихотворения Руфи Зардо: Я всего лишь ухожу еще дальше, Ухожу туда, где ты никогда меня не найдешь,