– Хочу, – снова всхлипнула я и покинула «крепость». Ноги сделались ватными, в ушах шумело, но я каким-то образом смогла добраться до своей комнаты. Пока шла, размазала ладонью по лицу слезы, поморгала, мечтая прийти в себя, а затем, оказавшись в пустой комнате, обхватила руками плечи, стиснула зубы, чтобы не разреветься и задрожала в беззвучном плаче. Перед глазами все плыло от слез, я то и дело шмыгала носом. Обстановка пентхауса давила на меня, хотелось как можно скорее покинуть его и вернуться в свой дом, не такой шикарный, как жилище Шона, попроще, поменьше, но зато собственный. И уже там, оставшись наедине с собой, расслабиться и дать волю слезам. Дрожащими непослушными пальцами принялась складывать вещи. Концентрация внимания и объем кратковременной памяти снизились, и это нехитрое дело мне давалось с трудом. Я забывала, что нужно положить в чемодан, что туда уже кинула и что еще, а главное, где нужно пойти поискать. Руки опускались, и в какой-то момент я, выронив платье, рухнула на колени. – Вот, возьми, выпей. – Шон протянул мне стакан с виски. Даже не заметила, как он вошел. Быстро опустила голову, чтобы скрыть заплаканное покрасневшее лицо, но стакан приняла. – Спасибо. Отхлебнула немного – и дурманящая обжигающая жидкость растеклась по горлу, даря желанное облегчение. – Что мне сделать, чтобы ты осталась? – неожиданно спросил Шон. Я медленно повернула к нему голову и сдавленно прошептала: – Объясниться. Мне нужна правда. Шон стиснул губы, напрягся. – Правда? Она что-то изменит? – Не знаю. Но я хочу удостовериться, что влюбилась не в подлеца. Шон никогда, никогда ничего не делал просто так. Если он украл мой проект, то наверняка у него имелись веские причины для этого. Не мог же он поступить так со мной только из-за того, что увидел возможность и не побрезговал ею воспользоваться. Конвертер ведь был слишком личным, интимным. Как и наш ночной разговор. Может, у него были какие-то сложности в Пантеоне или еще что… Он ведь ничего не рассказывал. Но тогда почему просто не попросил поделиться идеей? Я бы ему с радостью ее отдала… Шон окинул меня хмурым взглядом, в голубых глазах искрило сомнение, но сдержанность перевесила чашу весов, и он молча вышел из комнаты. И с его уходом едва зародившаяся в груди надежда, что еще все можно исправить, угасла. Зато я теперь точно знала ответ на вопрос, что выберет господин Феррен – девушку или эфириус. Работу! Он всегда выберет работу. И этого нельзя было изменить. Я покидала пентхаус, не прощаясь. Шон нарезал по гостиной круги, но, едва услышал мои шаги, выбрался в коридор со стаканом виски. Посмотрел на меня немигающим взглядом, будто надеялся остановить, сделал глоток. Я отвернулась, положила ключи на тумбочку рядом с брелоком от своего карлета и направилась к выходу. И за миг до того как хлопнула дверь, услышала разъяренное восклицание: – Гребаный Эдем! И книжный стеллаж с грохотом рухнул на деревянный пол. В Пантеон прилетела в полном раздрае и с большим опозданием. Пускай мне вкатают штраф – плевать. Как привидение проскользнула в свою сферу, заперлась и рухнула прямо на траву. Так шесть часов и пролежала. Потом опять поехала домой. Повалялась в кровати, выбралась в лоджию. Мутный расфокусированный взгляд скользнул по горшкам с геранью. Вспомнились слова Шона: «Это творение работников Пантеона, популярное среди наркоманов и творцов-новичков. Его аромат дурманит рассудок, а мне нужна ясная голова». И мой идиотский ответ: «Иногда немного дурмана не помешает». От злости на свою глупую доверчивость расколотила ни в чем не повинные горшки и вернулась обратно в спальню. А наутро отправилась в тюрьму для проверки работоспособности прототипа. Боль, обида, злость, гнев бурлили во мне, а формула материализации настолько впечаталась в память, что я, не задумываясь, на автомате сумела создать свой меморисборник и испытать его на каком-то преступнике. Вид заключенного, изможденного крупного мужчины лет сорока пяти, с впалыми щеками, черными синяками под глазами и взглядом побитой собаки меня поразил. Едва он увидел меня, стал, как помешанный, повторять, что ни в чем не виновен, и умолял помочь ему выбраться на свободу. Я испуганно отшатнулась и недоверчиво посмотрела на стражей. Потом на Йена. Он ободряюще кивнул, и я пообещала несчастному незнакомцу, что сделаю, что смогу, чтобы выяснить истину. Однако когда мой шлем заработал, когда мужчина стал вспоминать свои преступления и о них рассказывать, у меня волосы на голове встали дыбом. Потом затошнило, и я вылетела из камеры, зажимая ладонью рот. Господин Штольцберг в последний момент успел капнуть эфириус на материализованную фантазию, чтобы ее закрепить. Когда я привела себя в порядок и вышла из дамской уборной, женщина-страж проводила меня в кабинет своего начальника. Там уже кроме господина Черлиина собрались господа Штольцберг, Висмарк, Йен, кое-кто из совета директоров «Либрум Индастрис» и несколько стражей. Последние после недавних событий вызывали у меня острую антипатию. Впрочем, как и Верховный архонт. Однако он был и оставался главой ФФЗ, ему подчинялись работники Пантеона, а значит, мне просто следовало установить границы нашего дальнейшего общения и не пересекать их. – Браво, Карина, у вас все получилось! – произнес он, пожимая мне руку. – Даже лучше, чем мы предполагали. – То, что нужно! – выпалил приободренный, окрыленный надеждой Йен и крепко обнял меня за плечи. – Кара, вы умница! Мужчины переглянулись и усмехнулись. – Госпожа Грант, от лица всех стражей Либрума примите мои поздравления и искреннюю благодарность, – обратился ко мне господин Черлиин. – Ваше устройство именно то, о чем мои сотрудники мечтали уже больше года. Как вам удалось его создать? Даже госпожа Мариам оказалась бессильна перед пилюлями. Я удивилась, однако виду не подала. – На эмоциях вытянула, – ответила твердо, вспомнив обидный упрек Шона. Что было истиной, кстати. Я поняла, что смогу обойти ограничение и создать совершенный прототип, только если очень сильно этого захочу. И вложу в него все свои эмоции. Сроки поджимали, и мой энтузиазм крепчал, а после истории Йена так и вовсе вырос до небес. Мы с ним переглянулись, он благодарно кивнул и тихо сказал: – Кара, спасибо. После успешной презентации прототипа меня в тот же день перевели на седьмой этаж, а на счет положили крупную сумму. Но это меня не обрадовало. Радость, счастье, веселье и смех превратились в недостижимую роскошь, в которую я была бы не прочь окунуться, да не было сил и возможности. Меня накрыла апатия. Благо Йен успел упросить меня до того, как это со мной произошло, тайно материализовать и ему личный меморисборник. Мысли о Шоне не покидали меня. Он даже не попытался оправдаться, хотя и хотел. Но отчего-то передумал в последний момент. Знать бы еще почему. Что, если он просто не стал унижать себя ложью? Хотя бы на этот раз. Это объяснение казалось логичным. Однако мне не верилось в то, что наши отношения были всего лишь обманом, искаженной, но такой желанной реальностью глупой наивной девчонки, которая виделась ей сквозь розовые очки. А я для Шона была всего лишь еще одним атрибутом успеха. Или источником вдохновения, из которого можно брать, не отдавая ничего взамен? Никаких привязанностей, только холодный расчет? Мне было трудно с этим смириться. Поэтому раз за разом прокручивала в голове все наши разговоры и встречи. Шон обратил на меня внимание во время бала иллюзий, но предложил встречаться не сразу. Лишь после того как стал свидетелем моего триумфа во время презентации зеркального пространства. Допустим, он остро нуждался в новом источнике вдохновения и его привлекли мои талант и успех. Допустим. Но потом… Я ведь чувствовала его страсть, заботу, тепло… К тому же он говорил, что я ему нужна. В день демонстрации шатра воспоминаний, когда моя душа отделилась от тела, а мозг стал угасать. Он ведь шагнул за мной туда, практически к самой завесе смерти, не дал пересечь черту невозврата. Вернул. Хотя… Что, если его действия были всего лишь попыткой оживить подающую большие надежды подружку, которую было бы глупо так рано терять? А когда он понял, что я не стремлюсь возвращаться, а отмеренное моему мозгу время утекало сквозь пальцы, то пошел на крайние меры и выкрикнул желанные для меня слова. Ведь кто захочет прослыть бесчувственной глыбой льда, а может, и трусом для всего Либрума? Потому что формально, пока весь Пантеон сражался за мою жизнь, господин Феррен и палец о палец не ударил, чтобы меня спасти. И в случае его неудачи эта новость точно бы произвела эффект разорвавшейся бомбы и испортила бы ему репутацию, которой он дорожил. А так Шон сумел и в грязь лицом не ударить, и ситуацию разрулить. Но тогда зачем предлагать съезжаться? Логичнее было бы повстречаться недолго, а потом спокойно расстаться. Разве что господин Феррен смекнул, что после неудавшегося покушения моя популярность должна была пойти в гору. А из-за слухов, что распустила Элли, будто бы Йен мной заинтересовался, он, опасаясь серьезного конкурента, решил упрочить свои позиции и предложил перебраться к нему. Но когда понял, что из-за галлюцинаций его «восходящая звезда» может быстро утратить свой звездный статус, пожалел о принятом решении. Вот только когти рвать было поздно. Тогда он и стал обо мне заботиться, попытался быстро поставить на ноги, параллельно скрывая от высшего света сначала мои недомогания, а позже и задержку проекта. Как там Шон говорил, когда пытался расстаться? Любой мой прокол бросает тень и на него? Да, кажется так. Сильный, обидный, но честный аргумент. Да и когда говорил «ты меня отвлекаешь», не соврал. Я ведь его и впрямь отвлекала от работы, заставляла возиться со своими проблемами, ретушировать огрехи. Неужели все было так просто? А я, глупая, приняла, как обычно, желаемое за действительное и перепутала недовольство с признанием в любви. Он ведь называл, называл себя крысой, а я не верила, упорно продолжая в нем видеть только хорошее. Тогда и даже сейчас. Я ведь все еще искала в нем свет, доказательства своей неправоты. Ведь даже несмотря на то, как подло, цинично, расчетливо он со мной поступил, я его… любила. И не могла выдворить это чувство из своего сердца. Как бы ни пыталась. С этими мыслями я ехала на работу, падала в фантазийную траву и безжизненным расфокусированным взглядом смотрела в небо цвета глаз Шона. Каждый день ко мне приходил Даниэль. Он ничего не спрашивал. Молча ложился рядом, и мы вместе глядели на потолок с эффектом «антистресс». Иногда я клала голову ему на грудь в поисках поддержки и защиты. Он меня обнимал, и становилось легче. Девчонки тоже регулярно заглядывали. Мари заваривала чай, усаживалась в кресло и осторожно расспрашивала, что приключилось. У меня не было сил назвать настоящую причину нашего с Шоном разрыва, и я отвечала уклончиво, предоставляя возможность ее воображению заполнять пробелы в моем рассказе. Майя тоже предлагала выговориться, а когда поняла, что в моей душе царит пустота, попыталась заполнить ее чем-то хорошим. Она рассказывала, что Фред идет на поправку, что лечение ему помогает, а Даниэль с Йелло, Максом и Тимом придумали, как вытащить его проект. С Шоном мы встретились дней через десять. Случайно столкнулись в лифте. – Доброе утро, Карина, – вежливо поздоровался он, заскочив в мою капсулу, когда двери уже почти закрылись. Я напряглась и инстинктивно отступила назад. Два этажа мы проехали молча. Наконец я набралась смелости и обратилась к нему. – Шон, у тебя остались мои вещи, – пробормотала потупившись и неловко теребя пальцами запястье. – Пожалуйста, пришли их мне. Шон повернулся, внимательно на меня посмотрел, отчего я напряглась сильнее, и наконец твердо ответил: – Нет. Тебе надо, ты и приезжай. – Но у меня нет ключей. Я вернула их тебе, если помнишь. – Тогда приезжай сегодня. Скажем, – он сделал вид, что задумался, – часам к десяти. К этому времени я должен уже вернуться. Пристальный, искушающий взгляд голубых глаз встретился с испуганным и молящим взором синих. Вечер… Пока я управлюсь, будет часов одиннадцать, а там и до кровати недалеко. Он что, надеялся, что я, оказавшись вновь в его власти, решусь пойти на примирение? Не смогу уйти… – Шон, пожалуйста, – жалобно прошептала я, – не поступай так со мной. – Не поступать как? – жестко оборвал он меня. Я поежилась и отступила еще немного. – Не разрешать тебе приходить в наш дом? Не позволять забирать вещи? Я сделала еще шаг назад и прижалась спиной к холодной стенке прозрачной кабинки. Шон прищурился. – Ты что, меня боишься, Карина? – протяжно произнес он, наступая. Сердце ускорило бег, пульс участился, стало нечем дышать. – Нет, – пискнула я и сглотнула, неотрывно следя за каждым его движением. Шон ухмыльнулся. Подошел ближе. Его левая рука коснулась прозрачного стекла рядом с моей головой, преграждая мне путь на свободу, не давая удрать. – Боишься, – хрипло прошептал он, лаская взглядом мое лицо. Я поежилась. Сильнее вжалась в стену, мечтая ее дематериализовать и рухнуть куда-то вниз, лишь бы избежать общества Шона, с которым в лифте мы были совсем одни. – Потому что не знаешь, чего ожидать от меня… или от себя? – Его взгляд устремился к моим губам. Думала, он меня сейчас поцелует, боялась этого и в то же время страстно желала, но Шон сдержался. – Тогда перестань меня наказывать и возвращайся. Не придется решать, что делать с одеждой. – Горячее дыхание обожгло мою кожу, по которой тотчас поползли мурашки… И в этот момент двери лифта с тихим пиканьем распахнулись и он, убрав руку, как ни в чем не бывало, направился к себе в сферу. А я сделала жадный вдох и сползла вниз по стенке. В пентхаус господина Феррена отправила за вещами Мари. Подруга не возражала, а у меня после сцены в лифте снова оказаться один на один с Шоном духу бы не хватило. Судя по всему, он хотел, чтобы мы снова сошлись, и был настроен решительно. Новая встреча ничего, кроме боли, не принесла бы. Мари позвонила в начале двенадцатого. Подруга была на взводе и сказала, что Шон был пьян, вел себя отвратительно, к ней приставал, и она еле от него убежала. Без моих вещей. – Ноги моей больше в его доме не будет! – гневно выпалила она в коммуникатор. – Не представляю, Кара, как ты столько времени с ним прожила! Мари отключилась, а я еще долго тупо пялилась в экран коммуникатора, пытаясь понять, что это было. Больше всего меня потрясло то, что Шон приставал к моей лучшей подруге. В это было сложно поверить, разве что он, разозлившись, решил мне отомстить. И наутро, когда мы снова встретились у лифта, я бросила обвинение ему в лицо. Но господин Феррен окинул меня сардоническим взглядом и криво ухмыльнулся. – Мне тебя жаль, Карина. Долго ты без меня не протянешь. Стеклянные двери распахнулись и Шон, не прощаясь, зашел в кабину и полетел к вершине Небес.