«А кто такой Мо?» — написал Дэнни. — Мой лучший друг. Его имя Мохаммед, но все зовут его Мо. Он вроде как спец по животным. А еще панды очень смешно падают — ты знал? Это мне тоже Мо рассказал. Не уверен, правда ли это. «Смотря сколько мы выпили». Уилл улыбнулся. — Кто научил тебя так танцевать? «Стриптизерша по имени Кристаль», — ответил Дэнни, уверенный, что Уилл все равно не поверит. — Очень смешно. «Я серьезно. Она научила меня после того, как я отвоевал ее халат у фокусника, который может поджигать предметы силой мысли». — Может, мне всего одиннадцать, но я не дурачок. «Одиннадцать? Я думал, тебе как минимум двадцать четыре», — написал Дэнни. — Если бы! — засмеялся Уилл. «Ты это зря. Лучше подольше оставайся одиннадцатилетним». — А тебе сколько? «По-пандовски — восемьдесят четыре». — Для старичка ты отлично танцуешь, — заметил Уилл. Дэнни сложил лапы перед собой и склонился в знак признательности. — Моя мама тоже была танцовщицей. У нее круто получалось. «Что она танцевала?» — Все, — пожал плечами Уилл. — Она могла танцевать под что угодно. Даже без музыки. Он вытащил телефон и протянул Дэнни. — Вот. Это она. Уилл включил видео: Лиз танцевала в просторной комнате с деревянными полами и высоким потолком, напоминающей школьный актовый зал. Дэнни никогда не видел этого ролика и не узнал место съемки, и от этого сердце екнуло. — Она работала в школе, — пояснил Уилл, будто прочитав его мысли. — И иногда занималась там, пока никто не видит. Отец кивнул, сосредоточив взгляд на видео. Он впитывал каждую деталь. Одежду Лиз. Ее движения. То, как она откинула волосы с лица. Как рассмеялась и приняла суровый вид, заметив Уилла с телефоном. Как закрыла камеру ладонью в конце ролика. У Дэнни было много записей с Лиз, но он впервые смотрел это видео, о существовании которого даже не подозревал, — и вдруг его объяло чувство, будто она и не умерла вовсе, а каким-то образом переместилась во времени и оказалась в этом ролике. Он хотел запустить его снова, и снова, и снова — пересматривать, пока не сядет батарейка; но вдруг понял, что завис, уткнувшись в экран, хотя видео давно закончилось. Он не знал, долго ли так просидел. Дэнни вернул телефон сыну и написал несколько слов в блокноте. «Большинство людей не смогли бы развить такой талант, даже проживи они целую вечность». Уилл улыбнулся и кивнул. Где-то неподалеку залаяла собака, и какое-то время они сидели молча, глядя, как задира-терьер натягивает поводок, пытаясь затеять драку с беспокойным питбулем. «Расскажи что-нибудь о ней», — написал Дэнни. — Что, например? — пожал плечами Уилл. «Что угодно». Сын уставился вдаль. — У нее на руке были такие родинки… если соединить их, получалась звезда. Мама иногда разрешала мне в шутку прорисовывать ее ручкой, но однажды я случайно взял перманентный маркер, и мама потом целую вечность пыталась его смыть. Еще она запросто решала кроссворды, даже самые сложные, где подсказки такие — ничего не поймешь. Бывало, она их откладывала, но позже все равно пыталась разгадать. Иногда она могла выкрикнуть какое-нибудь слово — название страны, цвет или породу лошади — просто так, за ужином или во время похода в супермаркет. Как-то раз мы ехали в метро, и она вдруг выпалила: «Лепрекон!» — а сидевшая напротив низенькая женщина начала вопить: решила, что мама обзывается. Было забавно. От нее всегда пахло апельсинами — ее любимым кремом для рук. У меня осталась пустая баночка, и она до сих пор пахнет так же. Я редко ее открываю: не хочу, чтобы аромат выветрился. У шкафа в моей комнате раздвижные двери, и иногда я залезаю внутрь и открываю баночку там. Запах остается в замкнутом пространстве, и, закрыв глаза, я могу представить, будто она все еще рядом. Уилл принялся теребить пуговицу на рукаве. Дэнни решил, раз он замолчал, самое время что-нибудь сказать. Но не успел он написать ответ, как Уилл продолжил: — Она пила чуть ли не по десять чашек чая в день и всегда клала сразу два пакетика: ей нравился очень крепкий чай, даже если на вкус получалось мерзко. Она смеялась над папой, потому что он не мог такой пить, хоть он и строитель. Видимо, строители должны пить крепкий чай. При этом она не любила мяту — ни в напитках, ни в еде: от нее мама начинала чихать. Чихала как мышка — так папа говорил. А мама всегда отвечала: «Мыши не чихают». Правда, Мо говорит, что чихают, но только когда болеют. Она была левшой, как я. У нас дома есть пара ножниц под левую руку, и мы с мамой всегда смеялись, если папа их брал. Он не мог ими пользоваться. Ах да, ее любимый цвет — желтый. У нее было полно желтых вещей, например одежды и обуви. Даже ножницы — и те желтые. Иногда она надевала такое желтое платье, что становилась похожей на лучик солнца, даже если шел дождь. Не знаю, куда оно делось. Дэнни кивнул. Он точно знал, где это платье: именно в нем Лиз похоронили. Он вспомнил тот день: ему казалось совершенно нереальным выбрать в гардеробе наряд, подходящий для столь ужасного случая. После похорон шел такой затяжной ливень, что если Уилл сказал правду и Лиз в самом деле была как луч солнца, то в тот день они похоронили не только ее, но и последний свет в мире. «Какой у тебя любимый цвет?» — написал Дэнни, со стыдом осознавая: ему это неизвестно. — Угадай. — Уилл толкнул ногой свой зеленый рюкзак. — Мама разрешила мне и комнату в зеленый покрасить. А еще — купить двухъярусную кровать, но не с двумя матрасами, а такую, где спишь наверху, а внизу у тебя стол и всякое такое. Правда, мы так за ней и не сходили. Дэнни вспомнил: они с Лиз говорили об этом незадолго до ее смерти. Она сказала, что в комнате сына надо делать ремонт, а он возразил, мол, сейчас они не могут себе этого позволить; к тому же все придется делать заново, когда Уилл подрастет и решит, что двухъярусная кровать не для подростков. Тогда они поругались, но сейчас, зная, как мало времени у них оставалось — Дэнни не помнил, сколько именно, но считаные недели, — он ощущал лишь болезненную пустоту при мысли о потраченном на ссору мгновении. «Тебе не нравится твоя комната?» — написал он, заранее зная ответ. — Там просто отвратительные обои! «Дай угадаю. Паровозик Томас?» — И как ты догадался, — язвительно ответил Уилл. «Скажи папе. Может, он поможет». — Он уже сказал «нет», когда мама спросила. «Может, он передумал». Уилл пожал плечами и сковырнул с лавки большой кусок краски. «Ты с ним так и не разговариваешь?» — написал Дэнни. Сын помотал головой. «Как думаешь, заговоришь когда-нибудь?» — Не знаю. Сейчас он… странно себя ведет. «Странно?» — написал Дэнни. После всего, что он предпринял, это слово его задело. — Ага, — кивнул Уилл. — Ну, в хорошем смысле. Знаешь, пару дней назад испек блинчики на завтрак. Я и не представлял, что он умеет. А в выходные мы ездили в Брайтон и играли в игру, где надо танцевать, а потом за обедом он рассказывал о маме. Он никогда ничего такого не делал. Так что да, это было странно, но по-хорошему странно. «Может, он пытается стать тебе другом». — Может. «У него есть друзья?» — Не много. «Тогда, наверное, ему нужен друг, — написал Дэнни. — Тому, кто тебе не нравится, блинчики печь не станешь. Это даже панды знают». — Ты же в курсе, что на самом деле ты не панда? — Уилл поднялся с лавочки и закинул рюкзак на плечо. «А ты видел настоящую панду?» — Нет. «То-то», — написал Дэнни. Сын улыбнулся. — Как скажешь, человек-панда-который-на-самом-деле-не-панда. Пока! «Пока, не-разговаривающий-мальчик-который-говорит», — накорябал Дэнни. Глава 23 Дэнни позвонил в дверь и отступил на несколько шагов. В этот раз он не был одет в костюм панды, но все равно чувствовал себя в большей безопасности там, где до него не могли дотянуться метла Иваны и руки ее мужа. Дверь открыл Юрий в баскетбольной майке и тех самых армейских штанах, которые Дэнни позаимствовал пару недель назад. Мегапачка начос в его огромных руках выглядела обманчиво маленькой. — О, привет, Юрий, — сказал Дэнни. — Ну дела! Ты вообще когда-нибудь перестанешь расти?