Уилл взял воображаемый молоток и сделал вид, что забивает гвоздь. — Рабочий! — закричал Джиндал. Уилл указал на него и жестами попросил продолжать. — Плотник! — выкрикнул Джиндал. — Строитель! — предположил Картрайт. Уилл поднял два больших пальца. — Молодец, Уилл. И ты молодец, Картрайт! — Тот от похвалы учителя просиял так, словно получил целую тройку с минусом за контрольную по математике. — Садись, Уилл, думаю, после такого тебе надо отдохнуть. Несколько человек похлопали Уилла по спине, пока он возвращался на место, а кое-кто даже игриво стукнул его по руке. — Итак, — продолжил мистер Коулман, обменявшись с Уиллом кивками. — Кто следующий? * * * Игра продолжалась еще какое-то время (и шла бы дольше, если бы один из учеников не потратил добрых десять минут, неуклюже пытаясь изобразить гастроэнтеролога), но вскоре прозвенел звонок, и началось одно из тех парадоксальных перемещений, когда школьники пулей вылетают из одного класса и еле тащатся, подходя к другому. — Уилл? — позвал его мистер Коулман, когда Уилл и Мо попытались одновременно протиснуться в дверь. — Можно тебя на пару слов? Мальчики испуганно переглянулись, и Уилл покорно вернулся в класс — узнать, какое наказание ожидает его за неведомую промашку. — Все нормально, Мо, — сказал мистер Коулман, заметив, что тот все еще стоит в дверях. — Твои услуги секретаря мне сегодня не понадобятся, спасибо. Мо взглянул на Уилла, пожал плечами и закрыл за собой дверь. Уилл сел. — У тебя неплохо получилось, — начал учитель. — Ты мог бы стать звездой кино. Ну, во всяком случае немого кино. Уилл улыбнулся, прекратил ерзать и стал ждать, пока мистер Коулман подберет нужные слова. — Я знаю, это не мое дело, Уилл, и наверняка тебе уже надоели чужие советы и указы, но я… ну… просто хотел сказать тебе: я понимаю. Почему ты молчишь. Не буду притворяться, будто понимаю, через что тебе пришлось пройти год назад, но я немного знаю о том, каково это — потерять близкого человека. Уилл опустил взгляд на свои руки и принялся аккуратно чистить ноготь на большом пальце. — Дедушка умер, когда мне было примерно столько же, сколько тебе. Впрочем, он был мне скорее как отец. Папа постоянно репетировал, а мать-медсестра часто работала по ночам, поэтому первые десять лет дедушка растил меня практически один. У него были седые волосы, а глаза — серые, как и вся его одежда, но когда он заходил в комнату, то будто бы наполнял ее светом. Он уже тогда был старым, но я думал, он останется со мной навсегда, ведь так мы обычно и думаем, разве нет? Его смерть стала для меня настоящим шоком: меня словно сбил из ниоткуда появившийся поезд, несущийся на всех парах. Я очень долго не мог говорить о нем после этого. Ни с мамой, ни с папой, ни с друзьями. Просто не знал, что сказать. Мне казалось очень странным говорить о нем в прошедшем времени, поэтому я не мог говорить о нем вообще, если ты меня понимаешь. Уилл кивнул, все еще не сводя глаз со своих запястий. — Однажды папа подарил мне старого плюшевого кролика. Раньше я его никогда не видел, но отец сказал, что игрушка принадлежала дедушке. Он нашел ее, разбирая вещи, и решил, что она мне понравится. Кролика звали Колин, и это, наверное, был самый жалкий кролик в мире. У него не хватало ноги, уха и целых клоков шерсти. Он выглядел так, будто его переехала газонокосилка. Но даже с одним ухом Колин прекрасно умел слушать. Я мог говорить с ним о дедушке так, как ни с кем из людей. Уголок рта Уилла едва заметно дернулся. — Знаю, знаю. Давай, смейся. Я тебе это рассказываю только потому, что ты никому не скажешь. Иначе меня бы, скорее всего, на следующий же день уволили. Уилл заверил мистера Коулмана, что его секрет в безопасности: приложил палец к губам и чуть склонил голову. — Спасибо, я очень это ценю. — Стул под учителем заскрипел: он откинулся на спинку и сложил руки на груди. — Честно говоря, я мог спокойно говорить с кроликом, так как, в отличие от всех остальных — семьи, друзей, учителей, — он не пытался мне помочь. Не притворялся, что понимает мои чувства. Не ждал, когда я «стану таким, как прежде», — мистер Коулман изобразил в воздухе кавычки, — как будто ничего не изменилось и жизнь идет своим чередом, хотя прямо в ее центре зияет дыра. Он ничего не ждал, ведь… ну, был плюшевой игрушкой. Он мог только слушать. Это он и делал. Слушал. И это помогло. Я уже думал, что никогда не смогу снова говорить о дедушке. Но с тех пор я понял: о трудных вещах необязательно будет трудно говорить. Сложнее всего найти того, с кем поговорить: неважно, человека или кролика. Конечно, я не предлагаю тебе говорить с животными, но если ты вдруг начнешь, то не рассказывай никому, кто тебя надоумил. Впрочем, уверен, Колин с удовольствием даст тебе бесплатную консультацию. И ты всегда можешь поговорить со мной, хотя сейчас ты, наверное, уже считаешь меня сумасшедшим. Или можем поиграть в шарады, если захочешь. Уилл улыбнулся, представив, как Мо кричит на класс из своего воображаемого такси. — Я вот о чем, Уилл: когда происходят страшные вещи, которые мы не в состоянии осмыслить, иногда на помощь может прийти что-то столь же неожиданное. Понимаешь? Или я просто разглагольствую, как идиот? Уилл покачал головой из стороны в сторону, как бы показывая: и того и другого понемножку. — Что ж, мне этого достаточно. — Мистер Коулман вырвал из блокнота на пружинке листок бумаги, написал: «Прошу прощения за опоздание Уилла и Мо; я разглагольствовал, как идиот», расписался и вручил его Уиллу. — Отдайте следующему учителю, чтобы у вас не было проблем. Уилл посмотрел на записку и нахмурился, увидев имя Мо. Мистер Коулман кивнул на дверь. Уилл обернулся и заметил, как лицо Мо исчезает в окошке. — Ждал тебя все это время, — заметил учитель. — В шарадах он хорош, но вот прятаться не умеет. Тебе пора. Глава 17 Когда Дэнни было двенадцать, он, пытаясь впечатлить девочку, жившую на одной с ним улице, влез на сикомор. Помимо того чтобы похвастаться своей ловкостью — как и большинство мальчишек его возраста, он считал это одним из главных признаков отличного парня, — он хотел спасти кошку, которая даже не принадлежала этой девочке (чего он на тот момент не знал) и которую не требовалось спасать (в мыслях промелькнуло нечто подобное, но он отчаянно искал повод продемонстрировать свою подростковую удаль: так почему бы не спасти кошку?). Словно подыгрывая ему, кошка спокойно ждала, пока он преодолеет самые сложные участки, а когда Дэнни оказался у нее под носом (и под когтями), рванула вниз по стволу и молнией взлетела на соседнее дерево. Дэнни провисел на ветке ровно столько, чтобы понять, как глупо выглядит; нога дрогнула, и он полетел вниз. Он чудом не задел ни одного сука: невероятная удача, благодаря которой пострадало лишь его чувство собственного достоинства. Дэнни часто думал, как повезло ему выжить и уйти с места происшествия — прихрамывая, но сохранив в целости конечности и голову. Иногда ему снились кошмары о том дне, и посреди ночи он просыпался, вздрагивая: ему чудилось, будто он снова падает. И хотя обычно он просыпался до того, как разбиться, — как того требует классический сюжет снов о падении, — тем вечером, когда Дэнни забрался в кровать после тренировки с Кристаль, ему снова приснилось, как он летит вниз под полным ужаса взглядом девочки и полным злорадства взглядом кошки. Но на этот раз он не только ударился о землю, не успев проснуться, но еще и все ветки пересчитал. Он лежал под деревом в агонии, пока звук будильника не избавил его от страданий. Дэнни медленно открыл глаза и попытался его выключить, но даже малейшее движение причиняло такие муки, словно кто-то вломился в квартиру и всю ночь избивал его скалкой. Какое-то время он пытался понять, почему травмы из сна беспокоят наяву, а потом в его заторможенном мозге что-то щелкнуло: во сне просто проявилась его реальная боль после вчерашнего визита в клуб. Дэнни заставил себя подняться, влез в тапочки и поковылял на кухню. Приготовил завтрак, игнорируя любопытные взгляды Уилла, и проводил его в школу. Затем медленно опустился на диван, будто в ванну с обжигающе горячей водой, и принялся размышлять над ситуацией. Сегодня он не будет танцевать — это ясно. Как и следующие несколько дней, если только у него не откроется дар регенерации, как у Росомахи. И все же, с учетом скудности его заработка, Дэнни был уверен: простой никак не отразится на его финансовом положении. Конечно, он жалел о потерянном времени, которое мог бы потратить на тренировки, но был не в состоянии пошевелить даже пальцем, не боясь, что тот отвалится. Пришлось смириться и оттачивать все танцевальные движения только в голове. Вспомнив разговор с Кристаль, он сполз с дивана к тумбочке под телевизором, где среди DVD-дисков и компьютерных игр отыскал «Грязные танцы». Когда-то у Лиз была видеокассета, но она смотрела этот фильм так часто, что пленка стерлась (особенно в тех местах, где Патрик Суэйзи красовался без футболки), поэтому как-то на Рождество муж подарил ей диск. Впрочем, и диск она пыталась засмотреть до дыр. Дэнни сбился со счета, силясь вспомнить, сколько раз она предлагала ему посмотреть «Грязные танцы» вместе: сначала всерьез, а потом со смехом, когда поняла всю тщетность своих усилий. Со временем это стало их общей шуткой: Дэнни каждый раз выдумывал всё более сложные отмазки. Он собирался однажды уступить ей — тогда, когда она будет меньше всего этого ждать, либо согласиться, либо самому предложить посмотреть. Ему даже в голову не приходило, что этот день никогда не наступит, а шутка будет казаться не смешной, а невыносимо жестокой. И сейчас, с первыми аккордами песни в заставке, Дэнни взял фотографию Лиз и «посадил» рядом на диван. — Лучше поздно, чем никогда, да? — сказал он жене сквозь слезы, когда начался вступительный монолог Бэби Хаусман. — И никаких спойлеров, договорились? Следующие полтора часа они провели вместе. Дэнни делал заметки, извиняясь всякий раз, когда ему приходилось отматывать какую-нибудь сцену назад, чтобы записать что-то о движениях ног Дженнифер Грей или гладко выбритом торсе Патрика Суэйзи. Он обрадовался, когда Джонни Касл вытащил Бэби из ее угла. А на финальных титрах он прижал Лиз к груди и заплакал так горько, что у соседей завыла собака. Он оплакивал все свои упрямые отказы потанцевать с ней — а он вечно говорил ей «нет», — и то, что отпускал ее танцевать одну. На самом деле Лиз это даже нравилось, но теперь, стоило ему представить ее посреди площадки, в толпе незнакомых людей, а себя — наблюдающим со стороны… сердце разрывалось. Он больше заботился о том, как не выставить себя дураком, чем о том, как заставить ее улыбнуться, — и об этом тоже плакал; а затем не мог не рассмеяться от мысли: человек, боявшийся танцевать из страха показаться смешным, теперь делает заметки, чтобы научиться хорошо двигаться в костюме панды. Дэнни не мог понять, как оказался в таком положении, но знал: Лиз бы им гордилась. Злилась бы — как он мог так долго откладывать со своими первыми па? — но гордилась бы. Промокнув глаза рукавом, Дэнни стал искать всевозможные фильмы о танцах. Начал с перечисленных Кристаль, а потом составил список забытых ею. «Лихорадка субботнего вечера». «Поющие под дождем». «Мулен Руж». «Шаг вперед» (все части, даже последняя). «Мой парень — псих». «За мной последний танец». «Супер-Майк». «Ла-Ла Ленд». И все старые клипы Торвилл и Дина[13], которые только смог найти. Следующие два дня он занимался только этим: запускал фильмы, когда Уилл уходил в школу, и смотрел до его возвращения, после его отхода ко сну и до пробуждения, вставая с дивана лишь затем, чтобы сбегать в туалет, принести еды с кухни или размять затекшие, но уже оживающие мышцы. Достаточно восстановившись, Дэнни начал отрабатывать движения, показанные Кристаль и подсмотренные в фильмах. Он скачал приложение с метрономом, включал его и изо всех сил старался попасть в ритм, когда чистил зубы, подстригал ногти или барабанил пальцами по обеденному столу. Идя от входной двери до кухни и обратно. Кивая и двигая плечами. Намывая окна впервые после смерти Лиз, а потом намывая их снова — до тех пор, пока открывающийся вид не показался ему симпатичнее. Отскребая пятно, оставленное на ковре грязными ботинками. Нарезая морковку на ломтики. Потом ломтики на кусочки. Потом — на кусочки помельче. В то время они ели много моркови, хотя ни он, ни Уилл не были от этого в восторге. Морковь ли помогла, или метроном, или Кристаль, или Джонни Касл, но, вернувшись через пять дней в парк, Дэнни понял: что-то изменилось. Его танцевальные способности всё еще оставляли желать лучшего, но он хотя бы отточил их до такой степени, чтобы собрать небольшую толпу. И если раньше те немногие, кто останавливался поглазеть, смотрели на него, как на дохлую мышь у себя в сэндвиче, то новым зрителям, кажется, нравились его выступления: может, публика и не рукоплескала, но охотно отдавала ему мелочь. В первый день после возвращения он заработал больше, чем за все предыдущие. И хотя до того, чтобы собрать всю сумму для Реджа, было еще далеко, Дэнни с радостью признал: его усилия оказались вознаграждены. Казалось, день и так уже сложился лучше некуда, но тут Дэнни просиял, увидев несущегося через парк Эль-Магнифико в наряде, похожем на фиолетовый домашний халат. — Где она?! — рявкнул фокусник. Без мантии он выглядел бледным и хрупким, как краб, которого вытащили из панциря. — Ты что это, халат надел? — Дэнни, сняв маску, разглядывал его наряд. — Да! И ты сам знаешь почему, пушистый гаденыш! — Надеюсь, под ним что-нибудь есть. — Кончай паясничать, хорек! Где она?! — Какая еще «она»? — Дэнни изо всех сил пытался сохранять серьезность. — Сам знаешь! — воскликнул Эль-Магнифико. — Где мантия?! — Какая мантия? — Сам знаешь какая! — Прости, Ла-Фантастико, я понятия не имею, о чем ты. — Это не мое имя, тебе это известно! И ты прекрасно понимаешь, о чем я! Вы с этим шутом гороховым ее сперли! — Он указал на Тима через парк. — У тебя украли мантию?! Ужас. В наши дни никому нельзя доверять, да? — Дэнни снова натянул маску, пряча улыбку. Эль-Магнифико затрясся. У него задергался глаз. — Погоди. Ты просто злишься или пытаешься меня поджечь? — уточнил Дэнни. — Ты за это заплатишь! — Провозгласив угрозу, Эль-Магнифико двинулся прочь. Халат вздымался у него на плечах, как свирепый подписчик, ищущий мальчишку-газетчика, который испортил его экземпляр «Телеграфа». Дэнни сел на землю и, посмеиваясь, стал завязывать шнурки, готовясь к следующему выступлению. — Привет, — сказал голос: чужой, но в то же время почему-то знакомый. Дэнни уставился на свои ботинки. От волнения у него побежали мурашки, кровь громко застучала в ушах. Он глубоко вдохнул и поднял голову. Прямо перед ним стоял сын. — Спасибо еще раз, что помог тогда.