Если бы… Опять это вечное «А что, если бы?..». В такие дни мне казалось, что это будет преследовать меня вечно. – Милая, мы тут! Я вздрогнула, услышав его голос. Сперва мне показалось, что ко мне приближается Остин, но потом мой мозг все осознал и к глазам подступили слезы. Иногда их с папой принимали за братьев, так они были похожи, хотя Остин и не был папиным кровным сыном. Сильные руки притянули меня к себе. Запах и теплые прикосновения папы были очень знакомыми. Если крепко закрыть глаза, то передо мной стоял Остин. – Привет, доченька, – с этими словами папа погладил меня по голове. Я освободилась из его объятий, и он чмокнул меня в лоб. В папиных голубых глазах стояли слезы, но его улыбка излучала счастье. Вид его радости добил меня окончательно. – Хорошо добралась? Я кивнула. Мои слова сопровождались тихим всхлипыванием, и я ничего не могла с этим поделать. – Прости, что раньше не приезжала домой. Папа крепче прижал меня к себе и прошептал: – Чщщ… Ты дома, милая… Он ненадолго замолчал, чтобы дать мне успокоиться и продолжил: – …и только это сейчас имеет значение. * * * В доме стояла тишина, родители уже давно спали, а я не могла уснуть и перестать думать. Ветер свистел за окном моей комнаты под мансардой, в темной ночи кружили снежинки. Под одеялом было очень тепло и уютно, но я не могла закрыть глаза на то, что в комнате по другую сторону лестницы больше никто не жил. Сначала мы решили ничего не трогать в комнате Остина, но с годами она превратилась в неприятный гибрид гладильной, рабочего кабинета и гостевой спальни. Так странно, что можно чувствовать себя чужим там, где когда-то был твой дом. И что его сможет заменить один человек, даже если раньше казалось, что быстро это не произойдет. Сэм… Интересно, что он сейчас делает? Утром он тоже выдвинулся навестить своих родителей. И если бы не Рождество, то я бы всерьез подумывала снова к нему присоединиться. Я так сильно по нему скучала, просто до боли. Потому что он единственный человек, который испытывал то же, что и я. Я вздохнула. Уже несколько недель у меня в голове крутилась мысль поделиться с мамой и папой тем, что он рассказал мне о той ночи. А вдруг они об этом знали? А вдруг они специально умолчали об этом? А вдруг они обо всем и понятия не имели? Честно говоря, я не хотела верить ни во что из этого. Я правда не знала, что делаю, откидывая одеяло и вставая с кровати. Возможно, это глупо. Но вероятнее всего, это единственный шанс узнать, что творилось у Остина в голове. Я знала, что он исписал своими мыслями целые книги, а еще я знала, что родители их не выбросили. После смерти Остина у меня не хватало духу ни смотреть старые фотографии, ни читать дневники. Было больно. Но сегодня ночью мне придется вытерпеть эту боль. Мама и папа хранили сундук с памятными вещицами на нашем крошечном чердаке. После смерти Остина этим вещам не нашлось места в доме, который теперь держался, прежде всего, на вытеснении воспоминаний и забвении. Мне был знаком каждый уголок этого дома, и я ориентировалась по нему даже в темноте. Я как можно тише прокралась по коридору и нащупала дверцу люка, ведущего на чердак. Аккуратно достала выдвижную лестницу. Гладкие металлические перекладины холодили мне пятки, пока я поднималась. Наверху я вдохнула затхлый чердачный воздух, а в свете фонарика телефона начали танцевать пылинки. Я не была тут целую вечность. Сундук с воспоминаниями стоял в самом углу, и чем ближе я к нему подходила, тем чаще билось сердце. Он не был покрыт пылью, и этот факт меня почему-то успокоил. Крышка сундука открылась с невыносимым скрипом. Скрестив по-турецки ноги, я устроилась перед сундуком и на секунду остановилась. Все хорошо. Я к этому готова. Готова к тому, чтобы узнать мысли Остина. Даже если они будут сильно отличаться от того, во что я всегда верила. Я должна узнать правду. Открыв сундук, я увидела стопку ежедневников. Я взяла верхний дневник из стопки и на секунду прикрыла глаза. Кончиками пальцев провела по гладкой обложке. Мысль о том, что он бесчисленное количество раз делал то же самое, была прекрасной и пугающей одновременно. Я провела большим пальцем по корешку и сделала глубокий вдох. А потом открыла дневник на случайной странице. Глава 31 У меня сжалось сердце, едва я открыла дневник. Страницы шли волнами, настолько плотно они были исписаны. Черные чернила, мрачные тона. Нацарапанный хаос, жирные линии, чуть ли не агрессивные штрихи. Поля страниц изрисованы странными рисунками. Я листала ежедневник. Все быстрее и быстрее. Эти рисунки были повсюду. И тогда я приступила к чтению. Почему я ни в чем не вижу смысла, хотя все идеально? Когда уже, наконец, появится то, что заполнит пустоту? При виде черных спиралей вокруг слов внутри у меня все напряглось. Эти спирали были похожи на торнадо. Прямо как у него в голове. Темнота, которую он никому не показывал. Не все дни плохие, я часто бываю счастлив и осознаю свои привилегии. Но почему этого недостаточно? Хуже всего то, что я не уверен, что это закончится, когда я добьюсь всех своих целей. Может, тогда это только начнется по-настоящему. Может, пустота поглотит все целиком. И заодно меня, если у меня больше не останется, о чем мечтать. Я поняла, что плачу, лишь когда слезы начали капать на страницы и размывать чернила. Чем дольше я читала, тем более наивной я себя ощущала. А теперь в одночасье мне все стало ясно. Все более путаные предложения, хаотичные наброски и отвратительные гримасы. И как я не увидела то, что Остин с собой творил? Я понимаю, что это отрава, а не решение проблем. Но сейчас это единственное, что у меня есть. Я никогда не хотел быть таким. Я хотел быть гребаным образцом для подражания. Для Лори. У нее перед глазами должен быть кто-то сильный. А не такой трус, как я. Но с пустой головой жить гораздо легче, хотя после пары часов кайфа я себя неделями ненавижу. Страницы плыли перед глазами, записей становилось все меньше. Я не хотела увидеть последнюю страницу. Его последние мысли. Все, что мне от него останется. А что, если в них не будет смысла? Я перевернула страницу. Все, я завязываю. Это последний раз. Я попрошу о помощи, потом начнется учеба и все будет хорошо. Я справлюсь. У меня нет зависимости, все под контролем. Я смогу бросить. Ради мамы, папы и Лори. Я им расскажу, они помогут, и все будет хорошо. Смысл вернется. Наверное. Пусть я и боюсь не справиться. Но я как-нибудь справлюсь. Я перевернула страницу. И еще одну. И еще, и еще, и еще. Я всхлипнула. Больше ничего. Это были его последние слова. Не знаю, как долго я сидела, уставившись на раскрытую книгу в руках. Потрясенная, объятая ужасом и полная раскаяния. Пока меня окончательно не настигло горькое осознание того, что в итоге Сэм знал моего брата лучше, чем я сама. * * * Рождество прошло так же быстро, как и наступило, и у меня появилось ощущение, что его и не было. Праздники пронеслись мимо меня, как фильм перед глазами. Ужин с родителями, бабушкой и дедушкой, пустой стул рядом со мной, где раньше сидел Остин. Рождественская служба в церкви и колядки, приятная сонливость, охватившая нас после еды во время просмотра «Чуда на 34-й улице», догорающие угольки в камине. Распаковка подарков на следующее утро прошла без былого воодушевления. Мы просто обменялись подарками во время бранча, как будто так было всегда. Никто не говорил об Остине, но я о нем думала. Мама иногда выходила из комнаты, чтобы тихо поплакать в одиночку. Папа улыбался и разряжал напряженные моменты добрыми шутками. Но все равно Остин был с нами. Во всех традициях, в каждом уголке этого дома, и от этого становилось очень больно. Эта боль ощущалась буквально физически. Конечно, с годами она ослабевала, а в какие-то моменты мне начинало казаться, что когда-нибудь она уйдет насовсем. Но иногда больно было так, что становилось сложно дышать. Например, на второй день Рождества. Раньше мы с папой и Остином в этот день бросали в машину коньки и хоккейную экипировку и ехали на замерзшее озеро Симко, находящееся всего в нескольких километрах от нашего дома. Мы часами скользили на льду, даже когда ветер кусал лицо, а минусовая температура опускалась до двузначных цифр. Мы катались до тех пор, пока не переставали чувствовать пальцы на руках и ногах, а после прогулки отогревались на диване с чашечкой горячего какао с маршмеллоу и ели печенье, которое испекла мама. Как тогда было тепло и уютно! В принципе, так было и сейчас, и сегодня тоже, однако после смерти Остина тепло не доходило до глубин моего сердца. Оно было онемевшим и холодным. Кроме тех моментов, когда рядом был Сэм. – Мне тебя не хватает, – сказал он, а я прикрыла глаза. Я лежала на кровати в своей старой детской, и пусть голос Сэма я слышала через телефон, мне хотя бы казалось, что он рядом. – Не могу уснуть, – прошептала я, на самом деле имея в виду «Мне тебя тоже». Я так скучала, а ведь прошло всего каких-то три дня. Я привыкла к его присутствию. Засыпать и просыпаться без Сэма было очень некомфортно. Спасали только ежедневные сообщения и возможность хотя бы ненадолго услышать его голос. В такие моменты я жалела, что не была с Сэмом честна. Если бы я с самого начала играла с открытыми картами, то сейчас могла бы рассказать ему о первой ночи дома и о сундуке с чердака. О том, как я с больной спиной и опухшими глазами вернулась на рассвете к себе в спальню, о своих слезах, размывших последние слова Остина. – Это из-за смены часовых поясов, – предположил Сэм. – Ты еще не отвыкла от времени Ванкувера. – Ну и хорошо. – Правда? – по голосу было слышно, что он улыбается. – Да, – я калачиком свернулась на кровати. – Я хоть и тут, но мой мозг рядом с тобой. – Твой гипоталамус, отвечающий за циркадные ритмы, уж точно тут.