Часть III Вечерело. Между расставленных по всем правилам мудреной туристической науки палаток разбрасывал тревожные блики тщательно окопанный небольшой костерок. У костра на бревнах сидела компания студентов, парней и девушек. Звенела гитара, и лохматый по моде парень в видавшей виды штормовке выдавал, как это называлось у туристов, бардовский хит сезона: А все кончается, кончается, кончается, Едва качаются перрон и фонари. Глаза прощаются надолго, изучаются. И так все ясно, слов не говори! А голова моя полна бессонницы, Полна тревоги голова моя. И как расти не может дерево без солнца, Так не могу я быть без вас, друзья! Лохматому подпевали даже безголосые – песня нравилась. Впрочем, были и те, кто молчал. Один из парней задумчиво ворошил прутиком угли костра. Сидящая рядом с ним миловидная синеглазая девушка в свитере и синих брючках «под джинсы», отметив, что все увлечены песней и своими переживаниями, потихоньку встала с бревна, незаметно для остальных отошла от костра и скрылась за деревьями, в густеющих сумерках. Гитарист продолжал петь: Спасибо вам, не подвели, не дрогнули. И каждый был открыт таким, как был. Ах, дни короткие, до сердца тронули! Спасибо вам, прощайте! Докурил. А все кончается, кончается, кончается, Едва качаются перрон и фонари. Глаза прощаются надолго, изучаются. И так все ясно, слов не говори! Девушка шла по тропинке, несколько раз обернулась на блики костра. Палатки скрылись за деревьями, но от лагеря слышалась песня: Мы по любимым разбредемся и по улицам, Наденем фраки и закружимся в судьбе. А если сердце заболит, простудится, Искать лекарство станем не в себе. Мы будем гнуться, но, наверно, не загнемся. Не заржавеют в ножнах скрытые клинки. И мы когда-нибудь куда-нибудь вернемся И станем снова с вами просто – мужики. Городскому человеку в лесу трудно обустроиться с комфортом, а женщине – трудно втройне. Что же касается молодой девушки, тот тут к чисто физиологическим моментам добавляется гипертрофированная стеснительность, поэтому синеглазка уходила все дальше и дальше в лес. Голоса у костра стали глуше. Неожиданно из кустов с тревожным криком взлетела ночная птица. Девушка испуганно замерла, начала озираться и вдруг увидела среди травы и палой листвы что-то, чего явно не должно было быть в лесу. Присев на корточки, она подняла с земли крохотный детский сандалик. У костра продолжали петь: А все кончается, кончается, кончается, Едва качаются перрон и фонари. Глаза прощаются надолго, изучаются. И так все ясно, слов не говори[2]! Лохматый гитарист ударил по струнам, украсив финальный аккорд мощным крещендо, отложил гитару и устало, как и положено бывалому барду, улыбнулся: – Все, концерт окончен. – Миш, а давай эту. Из «А зори здесь тихие», – попросила тоненькая девушка в очках, влюбленными глазами глядя на лохматого. – Я лирических песен не пою, – важно процитировал Высоцкого гитарист. – И, если что, при луне не гуляю. Кто-то хихикнул. Вдруг парень с прутиком, оглянувшись на друзей, вскинулся: – Ребят, а Женька где? – А тебе все расскажи, – рассмеялся бард, выщелкнул из пачки сигарету, потянулся за угольком – прикурить. – Да отошла она. Сейчас вернется, – раздраженно буркнула девушка в очках. Но парень с прутиком не унимался. – Я пойду поищу. – Да сиди ты, Ромео, – фыркнул лохматый. – Принцессы иногда тоже должны… Все засмеялись. Парень бросил свой прут в костер, набычился, но смолчал и сел на бревно. Музыкант пыхнул сигареткой, выпустив облачко дыма, взял гитару, начал перебирать струны, мурлыкая под нос: – Милая моя, солнышко лесное, где, в каких кустах встретимся с тобою? – Фу, пошляк! Перестань! – толкнула лохматого в плечо крупная блондинка, сидевшая рядом. И тут из леса донесся истошный, полный ужаса вопль синеглазки. Студенты повскакивали с мест, жалобно зазвенела отброшенная в траву гитара, и через мгновение все уже ломились через сумеречные заросли на выручку подруге, подсвечивая себе путь фонариками. Девушка обнаружилась совсем рядом, в сотне метров от костра. Одной рукой она зажимала рот, в другой судорожно стискивала детский сандалик. Глаза ее были полны ужаса. – Женя, ты чего?.. – Ромео подбежал первым, взял девушку за плечи, развернул к себе. Синеглазка медленно, словно в страшном сне, оторвала руку ото рта и указала на кусты. Там из кучи опавших листьев торчала детская ножка во втором сандалике. Тоненькая девушка в очках вскрикнула, отшатнулась. Гитарист, растеряв всю свою важность и уверенность, попятился. Только блондинка не испугалась, решительно полезла в заросли, ломая ветки. – Оля, не надо… Олька, давай милицию вызовем! – промямлил лохматый. – Посветите мне! – рявкнула блондинка. Ромео послушно направил на кусты луч фонаря. Блондинка приблизилась к куче листьев, нагнулась. Неожиданно все услышали сдавленный, несколько истеричный смешок. Резко распрямившись, девушка выдернула из кучи листьев и бросила под ноги друзьям большую куклу в одном сандалике. Кукла упала на живот, короткое платьице задралось. – Давайте милицию! – зло сказала блондинка, выбираясь из кустов. – И «Скорую» еще. Синеглазка выронила сандалик, по щекам ее текли слезы. Ромео утешал ее, гладя по плечу, и был, судя по лицу, в этот момент совершенно счастлив.