— А это имеет какое-то отношение к делу? Оказывается, следователь даром времени не терял, успел собрать сведения о Трофиме и составить представление о нем. Слава наверняка поделился своими подозрениями на его, Трофима, счет. — Если только отдаленное. — Следователь зачем-то потрогал родинку на своем носу. — Это как? — спросил Трофим, хотя намек он понял. Или ему показалось, что понял. Очевидно, по мнению Волынцова, он должен был отомстить Славе за свое унижение отвергнутого мужа, но выбрал долгий обходной путь, сначала убил одного своего друга, затем другого и только потом подобрался к третьему. Глупость какая-то, чушь несусветная, но почему же следователь так серьезно смотрит на него? — Следующий на очереди у вас Кислицын, я правильно понимаю? — На очереди у меня? — А я сказал у вас? — как будто удивился Волынцов. — Вы озвучили свои мысли, — кивнул Трофим. — И начали с меня. — А с кого надо было начать? — С очереди. Кто-то же поставил нас в очередь, о которой вы говорили. — Говорил. И знаю… Вы в очереди четвертый. — То есть я создал эту очередь? — Ваш друг почему-то в этом уверен. — Значит, он уже не мой друг. — Да, но умереть он должен как ваш друг. Четыре друга, один в земле, другой в морге, уже известно, кто следующий на очереди. — Кислицын следующий на очереди. Но вовсе не потому, что он увел у меня жену. Если бы я хотел ему отомстить, я бы с него и начал. — Тогда бы вы возглавили список подозреваемых. — Замечательно! Я такой хитрый, я такой коварный… я такой изобретательный, наконец! А Илью Муратова убил так топорно. И в крови испачкался, и к Славе вышел, вместо того чтобы спрятаться… — Даже самые хитроумные планы рассыпаются из-за незначительных мелочей. — Значит, орудие убийства я спрятать догадался, а спрятаться сам — нет? — Ну спрятались бы вы, а дальше? Нашли бы труп, нашли бы и вас. — Да, но орудие убийства вы не нашли! — Орудие убийства небольших размеров… — Орудие убийство исчезло вместе с убийцей, а он ушел какой-то тайной тропой. А я двинулся к воротам, потому что мне скрывать нечего!.. — А очередь?… Кто создал очередь, в которой погибли уже двое? — Не знаю. — Кто отравил Евсюкова? Если его, конечно, отравили, — на всякий случай уточнил следователь. — Не знаю. — Кто убил Муратова? — Не знаю. Но его убил тот же человек, который убил и Евсюкова. — И создал очередь, — добавил Волынцов. — То есть я? — Мне понятен ваш сарказм, Трофим Игоревич. Слишком уж все это неправдоподобно, и очередь, и отравление Евсюкова. Тем более что я звонил в Москву, экспертиза не подтвердила наличие в крови отравляющих веществ. И серьезного мотива, убивать Муратова у вас не было, но факты — вещь упрямая. Они свидетельствуют против вас. — Я могу объяснить кровь на своей одежде! Я пытался нащупать пульс у Ильи, я склонился над ним… А орудие убийства? Вы нашли орудие убийства? Если я его спрятал неподалеку от тела Муратова, вы не могли его не найти. — Вы могли его очень хорошо спрятать. — А собаки? У вас есть кинологическая служба, вы должны были привлечь к делу собак. — Не переживайте, мы обязательно справимся с этой задачей. — Может, и найдете… — пожал плечами Трофим. Возможно, убийца вернется на место, чтобы подставить его, и подбросит стилет. — Но моих пальчиков на нем не будет! И не надейтесь! — Вы их стерли? — спросил Волынцов. Трофим понял, что взывать к здравому смыслу следователя бесполезно. — Этот вопрос вы зададите моему адвокату. Он будет завтра утром. — Вы так договорились? — Да, мы так договорились, — кивнул Трофим. Он не врал и действительно звонил знакомому юристу, тот обещал помощь, но не сегодня, а завтра, если вдруг сохранится такая необходимость. — Значит, вы знали, что до завтра вас не выпустят? — Как раз напротив, я думал, что до завтра меня выпустят. Иначе бы адвокат был уже сегодня. — Ну что ж, будем работать с адвокатами, нам не привыкать. Трофим опустил голову, испытывая безысходность. Чутье подсказывало, что не сегодня завтра в деле появится орудие убийства, и тогда ему точно не отвертеться. Сначала его уволят с работы, затем осудят на долгий срок, на отбывание которого настраиваться нужно уже сейчас. Несколько дней его продержат здесь, а затем отправят в следственный изолятор, вот тогда и начнется настоящий ад для него. — На сегодня все, — закрывая папку, сказал Волынцов. — Но в заключение один вопрос. — В заключение? — мрачно усмехнулся Трофим. Именно туда его сейчас и отправляли. — В заключение… Трофим Игоревич, откуда вы узнали про местное поверье? — О каком поверье? — О кладбищенском призраке. — О Гоголе Николае Васильевиче?… — совсем невесело сострил Трофим. — Откуда я мог о нем знать? — Друг ваш покойный Дмитрий Евсюков мог сказать. — А Кислицыну он на этот счет что-нибудь говорил? — Не знаю. — Мне Дима точно ничего не говорил. И не знал я ничего, пока бабки кладбищенские не сказали. Это уже потом, после того как Муратова убили… — Значит, не знали? — Но видел! Своими глазами. — Значит, все-таки знали. — Призраки порождают не только призраков. Они порождают маньяков. Может, у вас тут кто-то решил стать призраком и убивать по-настоящему. — Это так же смешно, как ваша очередь за смертью, — поднимаясь со своего места, сказал Волынцов. — Но ведь очередь существует. Нам звонили… Следователь зевнул в кулак, устало глядя на Трофима, и с кислым видом покачал головой. — Завтра, все завтра. Трофима забрали из одной камеры, а доставили в другую, более основательную и за сплошной железной дверью. Лежаки здесь были с жесткими, латаными-перелатаными настилами из кожзама, и отхожее место с унитазом. Жарко, душно, от сортира нещадно воняло, зато в камере ни одной живой души, ночь Трофим провел исключительно наедине со своими, увы, безрадостными мыслями. Утром его снова вызвали на допрос к Волынцову. — Адвокат еще не подъехал, — буркнул Трофим. Тяжелая голова, жара и урчащий с ужина живот не давали ему покоя всю ночь, заснул он только под утро. И сейчас в камере более-менее прохладно — можно спать, не изнывая от духоты. Лучше в ней находиться, чем в кабинете у следователя.