— О! — прошептала Анна. — Я уже люблю вас! Но внезапно она увидела, что в глазах интенданта загорелся странный огонек: — Анна, — произнес он тихим, напряженным голосом, — я не думаю, чтобы это было грехом, если я открою вам чистую, святую тайну, которая таится у меня в душе. Я люблю Давида, и я что угодно сделаю для него… потому что… я люблю вас. И с этими словами он ушел так поспешно, что девушка не успела ни ответить, ни шевельнуться, и сердце ее точно перестало биться в это мгновение. * * * Целую неделю не прекращались музыка, танцы и пение. Даже в дни сьера Грондена в этом замке не видно было столько ярких красок и цветов, ибо в скором времени из Квебека прибыла большая ладья с новыми нарядами и костюмами для гостей. Вечером казалось, что сюда собрался весь цвет Канады, и Давид, наблюдавший как безучастный зритель за всем этим весельем, поник головой. Он лишь изредка появлялся в замке Гронден, несмотря на постоянные просьбы Анны, и на нем всегда был один и тот же костюм из лосиной кожи. Однажды вечером, стоя в тени старой мельницы, погруженный в глубокое раздумье, Давид услышал возле себя чьи-то голоса. Юноша тотчас же узнал Пьера Ганьона и Нанси Лобиньер, а несколько секунд спустя он узнал также Луизу Шарметт и одного молодого человека, сына богатого коммерсанта из Квебека. Все четверо прошли в нескольких шагах от юноши, и раньше, чем тот успел показаться, раздался голос мадемуазель Шарметт: — Куда это девался молодой индеец Анны Сен-Дени? На него так забавно смотреть, что мне буквально недостает его. Видели вы, как он сегодня, словно чурбан, стоял одной ногой на моем платье, и в конце концов мне пришлось попросить его отпустить меня. Я не глядя чувствовала, как покраснела за него Анна… — Я как раз передавал ей чашку чая, — поддержал ее сын коммерсанта, — и отвернулся, чтобы она не видела моего смеха. — Как это мило с вашей стороны, Филипп! — послышался голос Нанси Лобиньер, звучавший едкой иронией. — Удивительно мило! — прошипел сквозь зубы Пьер Ганьон. — Бедная Анна, — все еще лилось с острого язычка Луизы Шарметт. — Что она станет делать в Квебеке с этим деревенским простофилей, который будет вечно плестись за нею? Не понимаю, о чем думает мсье Биго, пытаясь сделать из него джентльмена! — Я бы просила вас, Луиза, оставить ваши шпильки для кого-нибудь другого, — холодно заявила Нанси Лобиньер и, взяв Пьера Ганьона под руку, повернулась к замку. — Давид Рок мой друг, и я его очень люблю, а потому меня нисколько не удивляет, что Анна Сен-Дени такого высокого мнения о нем. — Браво! — захлопал в ладоши Пьер Ганьон. И с этой минуты Нанси Лобиньер стала для Давида Рока самым дорогим существом после матери, Анны и Черного Охотника. Наступил наконец день, когда гости из Квебека стали готовиться в обратный путь и вместе с ними также Биго со своей свитой. Давид вдали от всех попрощался со своей возлюбленной, которая должна была поехать вместе с остальными, и, судя по спокойному выражению его лица, никто не догадался бы, какой холод царил у него на душе. Нанси Лобиньер улучила минуту и, нежно гладя на молодого охотника, сказала: — Я рада, что вы в скором времени будете с нами, Давид, и я хотела бы, чтобы после Анны вы думали обо мне. Я почту за величайшее счастье, если вы удостоите навестить меня в Квебеке. Я бы хотела, чтобы вы поверили мне. — Вполне верю, — ответил Давид. — Я стоял в тени старой мельницы в тот вечер, когда мадемуазель Шарметт насмехалась надо мной, и слышал ваш ответ. Я верю, что вы мой друг, и буду счастлив, если когда-нибудь сумею чем-либо быть вам полезен, мадемуазель. — Скажите «Нанси», — поправила его девушка. — Этим именем меня называют только несколько самых близких и дорогих друзей. И клянусь вам, что никто отныне не будет моим другом, если он не будет также и вашим другом. — Вы очень добры ко мне, — ответил юноша. — И вы обещаете навестить меня, когда будете в Квебеке? — Уверяю вас, что после Анны мне никого не захочется так сильно увидеть, как вас. Глаза Нанси Лобиньер заблестели, и она опустила ресницы. — До свиданья, Давид! — До свиданья… — Ну скажите «Нанси». Ведь вы уже почти сказали. — До свиданья, Нанси, — сказал Давид, — и спасибо вам за все. В скором времени все уже сидели в лодках, и последней заняла свое место Анна, которая вырвалась из объятий старого отца и на виду у всех обняла Давида и дважды поцеловала его. Полчаса спустя Давид стоял на холме среди сумах, где обычно происходили все его свидания с Анной, и смотрел на лодки, которые уже скрывались вдали. На сердце у него было тяжело, и необоримая тоска одолевала его. А оттуда, где виднелись точки-лодки, доносились веселые звуки песни. * * * Вести быстро неслись по лесам поздней осенью 1754 года. По тропинкам лесной чащи и по рекам спешили гонцы, и белые, и краснокожие, а порой казалось, сам ветер передает об удивительных событиях в Канаде. Черный Охотник вернулся из Монреаля и принес известие о торжестве французского оружия. Вашингтон сдался у Форта Необходимости, Вилье одержал победу у форта Дюкен, и теперь ни один английский флаг не развевался больше за Аллеганскими горами. А Селерон де Бьенвиль закончил свое изумительное дело: вдоль границы французских владений были на равном расстоянии друг от друга прибиты к деревьям металлические дощечки, на которых красовался щит Франции. Французское оружие и умение обращаться с индейцами одержали победу и вдоль реки Огайо, и на равнинах! В английских колониях в это время Динвиди буквально выходил из себя, так как ассамблея квакеров не желала оказывать сопротивление неприятелю на севере и на западе. Политика британских губернаторов приводила к тому, что все больше и больше индейских племен отходило от них; несмотря на то, что в колониях проживало полтора миллиона англичан и лишь семьдесят тысяч французов, Динвиди не переставал требовать помощи из Англии. И в ответ на его призыв Англия отправила армию под предводительством генерала Браддока. Эти вести горячо занимали Давида Рока и вызывали в нем все больший трепет, по мере того как приближался день отъезда в Квебек. Он подробно написал Анне обо всем, что происходило на юге, и о том, что передавалось на реке Ришелье, и через десять дней получил ее ответ. «То, о чем ты пишешь, так ничтожно по сравнению с теми великими событиями, которые должны раньше или позже разыграться в истории Новой Франции, — писала она. — И когда эти страницы истории начнут разворачиваться, я бы хотела, чтобы ты был готов занять место, которое ты заслуживаешь. Я уверена, что у тебя нет никаких резонов дольше откладывать поездку в Квебек». Она также писала, что ему, наверное, приятно будет узнать, что интендант дважды возил ее кататься по дороге Сентфуа вместе с прелестной мадам де Лери и ее супругом, что он оказывает ей исключительные почести, когда бы он ни встречался с ней. «Здесь все говорят о том, что король собирается послать армию в Новую Францию, и во главе ее будет стоять один из величайших генералов в мире, — заканчивала она письмо. — И я хотела бы, чтобы к тому времени, когда он прибудет, мой Давид находился уже в Квебеке». — Анна совершенно права, мой мальчик, — сказал Черный Охотник. — Пора тебе в путь. Интендант действительно обратил на тебя внимание, и если явится французская армия, то чем больше ты будешь подготовлен, тем более достойный тебя пост ты займешь в ней. Я тоже решил идти в Квебек вместе с тобой, а оттуда через Шодьер я отправлюсь к английским колониям. Глаза юноши загорелись радостным огнем, когда он услышал, что Черный Охотник будет сопровождать его. Но почти тотчас же его взор затуманился, радость уступила место разочарованию и страху. — Я надеялся, что вы останетесь возле моей матери, — сказал Давид. Черный Охотник нежно положил руку ему на плечо и ответил: — Ты можешь быть спокоен, Давид. Хотя меня здесь не будет, твоя мать останется под надежной защитой. Она ни на минуту не останется одна, даже когда мы с тобой будем находиться на расстоянии многих миль отсюда. — Вы хотите сказать, что эти четыре индейца делавара, которые пришли навестить нашего Козебоя, останутся здесь? Черный Охотник утвердительно кивнул головой. — Да, они останутся здесь до конца. Каждый из них верен мне по гроб, а в храбрости они не уступят пантерам. Твоя мать уже знает, что они остаются с ней, а сегодня утром я сообщил об этом старому барону, и он тоже позаботится о ней — так что тебе совершенно не о чем беспокоиться. — А вы… вы тоже хотите, чтобы я уехал? — Я полагаю, что это лучше всего для тебя, — тихо ответил Питер Джоэль. — Хотя не скрываю, что у меня на сердце, как и на сердце твоей матери, будет пусто после твоего отъезда. — Почему вы хотите, чтобы я поехал в Квебек? — спросил Давид. — Почему вы все на этом настаиваете, когда мое сердце и все, что мне дорого, остается здесь? Меня нисколько не влечет та слава, которую мне сулят там, я даже боюсь тех обещаний, которые надавал мне интендант. Я хочу только остаться в этих лесах и защищать их от англичан и их жестоких союзников, если они осмелятся прийти сюда. — Твой язык передает лишь часть того, к чему стремится твое сердце, Давид. И весьма незначительную часть к тому же. Ты больше всего на свете хочешь быть с Анной. Давид опустил голову и тихо произнес: — Это правда. — И ради Анны ты должен поехать в Квебек, — продолжал Черный Охотник с такой нежностью в голосе, что Давиду, который стоял, опустив глаза в землю, показалось, что говорит его мать. — Город завладел помыслами Анны, в ней живет сильное желание оставаться там, и это желание, впрочем, так же естественно, как и твоя любовь к лесам, окружающим тебя. Когда-нибудь ты привезешь ее обратно сюда. Ты должен победить! Когда ты достигнешь того, что Анна рисовала тебе, она сама тогда рада будет вернуться в замок Гронден. Ты понял меня, Давид? Ты не находишь, что я прав? — Я много думал в последнее время, и порой меня охватывал страх. Но теперь мне все ясно. Вы действительно правы. — И ты всегда останешься тем же честным человеком, каким был до сих пор? — Да. — И не позволишь большому городу нанести тебе поражение? — Никогда. — И всегда будешь хранить в душе ту чистоту, которая составляет часть наших лесов? — Да, всегда. — Тогда поезжай, мой мальчик, и наступит день, когда Анна Сен-Дени вернется сюда вместе с тобой.