Биго не стал дожидаться: он знал, что ей нелегко дать утвердительный ответ. И он тотчас же продолжал: — Вы, Анна, правдивы, и вы преданы родине. Вам я верю так же, как самому себе. Я знаю, что вы готовы пожертвовать собой во имя Новой Франции. И вот по этой причине я хочу говорить с вами… Интендант сделал многозначительную паузу. — … о Давиде и о том, почему я боюсь за него. — Вы боитесь за него? — воскликнула девушка, и холод прошел по ее спине под действием зловещей нотки в голосе Биго. — Вы хотите сказать, что ему грозит опасность? — Да. Ему грозит опасность, — подтвердил интендант, глядя прямо перед собой. — Но в этом нет его личной вины, а потому прошу вас, Анна, не пугайтесь так моих слов. Давид еще очень молод, и он легко поддался на удочку хитрого заговорщика. Я сильно подозреваю, что в его молодой мозг запали семена, которые я хотел бы с вашей помощью вырвать с корнем раньше, чем они пустят ростки. Я говорю о роковом и зловещем влиянии того человека, которого вы называете Черный Охотник. К этому человеку, который вырос и был воспитан в среде наших врагов, к этому бездомному бродяге и скитальцу я не чувствую ни малейшего доверия, и меня гложет мысль, что он принимает участие в том подлом и таинственном предательстве, которое сейчас грозит чести и существованию Новой Франции. Одним словом, я подозреваю Черного Охотника. — Что вы такое говорите, мсье? — в ужасе и негодуя воскликнула Анна Сен-Дени. — Не забудьте, Анна, что я просил у вас прощения за то, что буду так болезненно откровенен с вами. Поверьте мне, что я это делаю только ради Давида, и о своих подозрениях я никому, кроме вас, не говорил. Я полагаю, что Черный Охотник — не столько предатель, сколько шпион, хитрости которого мы еще до сих пор не в состоянии были раскрыть. Я знаю, что вы любите его благодаря Давиду, но… — Я… я… — начала было Анна, но сдержалась. Пальцы Биго крепче сжали ее руку. — Я сказал, что Давид молод, но это еще не все. Он к тому же англичанин. Как согнешь ветку, так она и расти будет, и мы не должны допустить, чтобы этот хитрый человек согнул нашего Давида. — Какой ужас! — вырвалось из груди Анны. — Неужели вы готовы заподозрить… — Нет, нет! Только не Давида! — успокоил ее Биго. — Я готов верить, что его сердцу так же чужды обман и предательство, как и моему, и благодаря именно этой вере, а также благодаря его храбрости я люблю его. Но взгляните, Анна: вот мы проходим по тропинке, по обеим сторонам которой растет крапива. Пусть только притронутся к ней такие чистые, незапятнанные руки, как ваши, и на них тотчас же запечатлеются следы отравы. И вот таким же образом, я полагаю, могут отравить душу молодого человека козни Черного Охотника. Биго искоса посмотрел на девушку и увидел, что ее лицо было без кровинки. Он слегка засмеялся и заговорил совершенно другим тоном, в котором звучало, однако, торжество: — О, как я вас напугал, моя маленькая Анна! Я искренне скорблю об этом. Как это жестоко с моей стороны говорить такие вещи. Ибо, имея вас возлюбленной, а Франсуа Биго — другом, Давиду нечего бояться тысячи Черных Охотников! Простите ли вы меня когда-нибудь? — Сомнение прибавилось к сомнению, — только произнесла Анна тихим голосом, и даже лукавый Биго не мог понять, что она хотела этим сказать. А вечером, оставшись наедине с маркизом Водреем, Биго заявил ему. — Теперь капкан окончательно готов. Знаете, Водрей, если бы к вашему уму добавить еще немножечко романтичности, то из вас вышел бы, пожалуй, непобедимый любовник! * * * Интендант не догадывался, как глубоко запали семена его лицемерия в душу и мозг девушки. Она направилась к себе в комнату, совершенно разбитая душой и телом, и страх перед Черным Охотником охватил ее с большей силой, чем когда-либо. Впервые в жизни сомнение закралось в душу Анны, когда она задумалась о Мэри Рок и о долгой и таинственной дружбе последней с человеком, повесть которого она недавно узнала. Но почти в то же мгновение, как подозрение успело зародиться, девушка, негодуя на себя самое, отогнала его прочь, ибо, как бы велико ни было предательство Черного Охотника, мать Давида не могла в нем участвовать. Однако слова интенданта, открыто намекавшего, что Питер Джоэль строит, возможно, заговор против Новой Франции через посредство Давида и его матери, пользуясь тем, что в ее возлюбленном сказывается кровь его отца, сильно потрясли девушку. Она схватилась рукой за грудь — так велика была боль, которую вызвали в ее душе эти черные мысли, охватившие все ее существо вопреки ее воле. Она любила мать Давида Рока так же безгранично, как могла бы любить родную мать. И она любила Давида. Эти два человека до такой степени составляли часть ее самой, что без них она готова была умереть. И Биго подозревал этих людей в таких чудовищных замыслах. Под предлогом головной боли она не сошла к гостям к ужину, предпочитая остаться у себя в комнате. * * * Лишь только первые лучи солнца озарили восток, к коттеджу Мэри Рок явился гонец с письмом от Анны. Она просила своего возлюбленного немедленно явиться к ней. И Давид не мешкая пустился в путь, снедаемый любопытством и отчасти страхом. Анна дожидалась его в лесу Гронден. Глаза девушки горели огнем, и лицо ее пылало, когда Давид Рок стал приближаться к ней. Она приложила палец к губам, показывая, что нужно быть осторожным и говорить шепотом, — хотя ближайшее жилье находилось на расстоянии ружейного выстрела и везде кругом люди еще спали. — Не говори никому ни слова, Давид! — начала она. — Я придумала чудесный план поездки. Наши гости отправятся лишь после завтрака навстречу новым гостям из Квебека, а мы поедем сейчас же, не дожидаясь остальных. В девушке снова проглядывала та же прелесть, что и тогда, когда юноша держал ее в своих объятиях на холме среди сумах. И лишь только они углубились в лес, Давид снова обнял ее и стал жадно целовать ее губы и волосы, а девушка залилась счастливым румянцем и отвечала на его поцелуи. А потом они направились к лодке, которую слуга-негр еще накануне приготовил для них, и Анна заняла место напротив возлюбленного, чувствуя себя ребенком в его присутствии. Давид Рок сидел, высоко подняв голову, и сейчас он казался Анне еще выше обычного, в лице его было нечто такое, чего она не замечала раньше. Девушка следила за ритмичными движениями рук молодого человека, который ровно работал веслами, любовалась игрой его юных мускулов на голой руке и испытывала в душе какой-то непонятный для самой восторг. Что удивительного в том, что он поднял и швырнул в пруд интенданта и де Пина, и притом без особого напряжения! Анна улыбнулась, но вдруг улыбка исчезла с ее лица, и ее брови нахмурились. Какая-то неожиданная мысль внезапно мелькнула у нее в голове — мысль о Нанси Лобиньер, самой прелестной и самой кокетливой девушке во всем Квебеке. Давид Рок тоже улыбнулся и, не переставая грести, заметил: — То ты улыбаешься мне, то хмуришь брови. То ты видишь во мне что-то такое, что нравится тебе, а потом вдруг что-нибудь такое, что вызывает в тебе недовольство. — Я много вижу в тебе такого, что нравится мне, и я невольно задумываюсь снова об этой бесстыдной Нанси Лобиньер, — откровенно призналась Анна. — Если она сумеет найти в тебе то, что знаю я, и хотя бы одним жестом обнаружит это, то быть беде! И должно же было случиться, что сама судьба первой послала им навстречу Нанси Лобиньер, которая сидела в такой позе, что Анна Сен-Дени еще сильнее нахмурила брови. Не кто иной, как Пьер Ганьон, сидел рядом с Нанси, которая распустила свои золотые волосы, развевавшиеся при легком утреннем ветерке, и это вызвало немой восторг в глазах Давида Рока. И раньше, чем он успел сдержать себя, у него вырвалось: — Она как будто окружена огненным ореолом! — Если верить тому, что говорит священник, то она когда-нибудь будет гореть в огне! — отрезала Анна. — Ну кто еще, кроме этой бесстыжей лисы, осмелился бы так распустить свои волосы? — злобным голосом прошептала девушка и в то же время ласково улыбнулась, махая рукой подруге. Из лодки, плывшей навстречу им, донесся голос Нанси Лобиньер: — Если только наши лодки не поторопятся, то я, кажется, кинусь в воду, чтобы скорее обнять тебя, Анна. Анна Сен-Дени еще более ласковым голосом крикнула ей в ответ: — Уверяю тебя, Нанси, что я не меньше твоего горю нетерпением расцеловать тебя! — И шепотом, который слышал только Давид, она добавила: — Если она не заплетет свои волосы, то я их вырву все до последнего! Совершенно ошеломленный и несколько испуганный, Давид Рок ловко причалил к другой лодке, так что Анна и Нанси могли обнять и поцеловать друг друга, слегка перегнувшись через борт. И поцелуй, которым они обменялись, был такой горячий, что Пьер Ганьон громко вздохнул. — Подумать только, сколько «добра» пропадает зря! — воскликнул он. — А я, кому должен был бы достаться такой поцелуй, сижу здесь несолоно хлебавши. Анна забрала в руки золотые волосы Нанси Лобиньер, и Давид Рок, которому казалось, что она вот-вот рванет их, еле сдержал крик ужаса. Но его испуг был напрасный. Тем же ласковым голосом Анна обратилась к своей подруге: — Нанси, дорогая, позволь тебе представить Давида Рока — моего Давида Рока. — Я очень рада — рада и счастлива познакомиться с вами, мсье Рок, — ответила та и сделала реверанс, чуть-чуть приподнявшись на своем сиденье в лодке. — Я много наслышалась о вас и буду не менее Анны рада вашему приезду в Квебек. — А потом, повернувшись к Анне, нежным голосом спросила: — Можно мне звать его Давидом, Анна? — Конечно, — ответила та. Но когда они разъехались и в отдалении показались еще четыре лодки, Анна чуть слышно прошептала: — Лицемерка! Как я ненавижу ее! — Но почему же ты в таком случае пригласила ее сюда? — вырвалось у юноши. — Потому что до той минуты, когда она заставила тебя так бесстыдно покраснеть, — до той минуты я всегда любила ее, Давид Рок! И с этими словами Анна стала махать платочком веселой флотилии, направляющейся ей навстречу. В каждой лодке, украшенной флагами, цветами и зелеными ветвями, сидело три человека, включая лодочника. В общей сложности Давид насчитал десять человек, вместе с Пьером Ганьоном. Лодка, в которой он сидел, подплывала поочередно к лодкам с гостями, и Анна представляла его каждому и каждой в отдельности. До тех пор, пока они находились на реке, Давид чувствовал себя как дома, так как никто не мог поспорить с ним в мастерстве править веслом. Но когда они высадились на берег и Биго, и де Пин, и изящные и нарядные офицеры вышли навстречу гостям, Давид стал чувствовать себя не на месте. Он так сильно отличался от этих изысканно одетых молодых людей и прекрасно разряженных дам, которые делали низкие реверансы интенданту, игриво опускали ресницы, улыбались, показывали ямочки на щеках и весело щебетали, между тем как молодой житель лесов стоял и безучастно смотрел на сцену, происходившую перед ним. Биго, зоркий глаз которого заметил смятение своего протеже, явился к нему на помощь, и Анна готова была обнять его и расцеловать за такт и сочувствие. Интендант прямиком подошел к Давиду и, положив одну руку на его плечо, протянул другую руку Анне Сен-Дени. — Я требую себе это почетное место! — воскликнул он. — С Анной Сен-Дени по одну руку и с лейтенантом Роком по другую. Разрешите вам представить лейтенанта Давида Рока, которому я обещал место в генеральном штабе, когда он соблаговолит явиться в Квебек. — Лейтенант! — в изумлении прошептал Пьер Ганьон. В то же время он не переставал ласково сжимать пальцы Нанси Лобиньер, которая уже заплела свои волосы и уложила их узлом на своей прелестной головке. — Посмотрите только на Давида, — прошептала Нанси, ущипнув руку Пьера Ганьона. — У него ни кровинки в лице, а Анна, кажется, сейчас закричит от радости. Несколько минут спустя, когда Биго остался с Анной и та со слезами на глазах стала благодарить его, он ответил ей полушутливым, полусерьезным тоном: — Я надеюсь, что теперь вы немножечко больше будете любить меня… за мою доброту… как вы обещали.