Подавленный крик Ливы превращается в страшное шипенье, похожее на шипенье обезумевшего гуся: — Симон! — Это был сатана! — повторяет Симон и закрывает глаза. Он подходит к самой калитке и говорит шепотом и по-прежнему закрыв глаза: — Пойми же! Ты одна в моих мыслях! И когда бот стал тонуть и ты прижалась ко мне… мне вдруг стало ясно, что мною движет не любовь к богу, Лива… а страсть к тебе. И чего ты только ни говорила… чего ты только ни шептала мне, когда сама не сознавала, что делаешь… Нет, я не могу этого повторить! — Повтори! Лива снова обрела голос, она не приглушает его, она кричит: — Ты не можешь оставить меня! Тогда у меня ничего больше не будет! Симон! — У тебя будет Иисус Христос, — задушевно говорит Симон. И он тоже говорит громко. — Он тебя не оставит! Он не оставит нас, Лива. Мы должны исполнить его завет. Мы должны нести свой крест. Симон отвернулся, наклонил голову, поднял сжатые кулаки и закричал: — Это самое сильное искушение, господи! Помоги мне, Христос! Дай мне силы, увенчанный терновым венцом! Ты же говорил: «Огонь пришел я низвести на землю, и как желал бы я, чтобы он уже возгорелся!» — Боже ты мой! — раздается удивленный и укоризненный голос за спиной Ливы. Чья-то рука крепко хватает ее. Это Хельга. — Что с тобой? Ты с ума сошла? Стоять полуголой на холоде, ночью! Тебе же нужно лежать в тепле! Смотри, как ты дрожишь! Если бы я знала… Она тащит Ливу в дом, вверх по лестнице, на чердак. Крестьянка, полуодетая, уже стоит в коридоре. Причитает: — Девушка, на что он тебе, этот сумасшедший? Она же совсем вне себя! Останься с ней, Хельга… Ведь кто ее знает… Разбудить пастора? — Не нужно, моя дорогая фру, — раздается голос пастора Кьёдта, — я сам проснулся, когда наш бедный друг пекарь начал рычать. Пастор садится на край постели и говорит, сложив губы трубочкой, нежным голосом: — Вот так, Лива, девочка моя! Теперь мы все забудем. Все тяжелое, все плохое. Теперь Лива заснет. Ей так хочется спать. Глазки ее уже закрываются. Божий ангел бодрствует у твоего ложа, Лива. Баю-бай. Не плачь. Ты хорошая девочка. Когда ты выспишься, все пройдет. Да-да, все будет хорошо. Ну, поплачь немножко, это облегчает. У меня есть чудесная Библия с картинками, я ее тебе подарю, ведь ты веришь в бога. Ты придешь ко мне, я буду отцом тебе, Лива… В голосе пастора теплота, всепрощение. Он так успокаивает, Хельга и ее мать глубоко растроганы. Часть четвертая 1 У Фрейи Тёрнкруны большая прекрасная комната над рестораном «Bells of Victory». Светлые гардины из цветастой материн, легкая бамбуковая мебель, широченная оттоманка с массой подушек в ярких кретоновых наволочках, роскошные куклы, умеющие двигать руками и ногами, у кукол лукавые глаза. Фрейя коллекционирует такие куклы. Их у нее множество. Она сама шьет им платья, большинство одето в пижамы — полосатые или в цветочках, а на некоторых даже смокинги и накрахмаленные сорочки. — Догадываешься, кто это? — спрашивает она. — Да, это Опперман! — смеется Магдалена. — Разве он не мил? — Фрейя прижимает куклу к щеке. — Ты живешь с ним? — Приличные девушки об этом не спрашивают! — Фрейя плутовато щурит глаза и шлепает Магдалену куклой. Магдалена смеется. Ей легко и свободно в этой сладко пахнущей духами комнате Фрейи. Она много раз собиралась побывать у Фрейи — своей подруги девических времен, но всегда что-то мешало, разные горести и неприятности. И вообще что за жизнь у них на хуторе Кванхус? Больной отец с припадками, на которые так страшно смотреть, безумная Альфхильд и почти такая же безумная Томеа. И Лива скоро станет такой же. Вечная тяжелая работа, вечный уход за детьми и вечное горе. Не успели пережить смерть Улофа, как умер Ивар, сразу же после — Ливин жених Юхан. «Может надоесть и горе, — думает она, раздраженным кивком головы отбрасывая от себя угрызения совести. — За что я осуждена на вечное горе? Сидишь, забившись в угол, а жизнь уходит, в то время как Фрейя…» — Спасибо, Фрейя… что ты наливаешь? — Коктейль! Твое здоровье! — Как тебе хорошо, Фрейя. Сама себе госпожа, делаешь что захочешь! — Вот уж не знаю, — говорит Фрейя, протягивая ей сигареты в прозрачной коробочке. — Почему ты, собственно, так считаешь? Дела у меня хватает, работа, скажу тебе, тяжелая, не думай, что я танцую на розах. Иногда до смерти устаешь от всего. Опперман. Отец. Короче говоря… Она затягивается сигаретой, бросается на оттоманку, выпуская колечки дыма. — Опперман, в сущности, мерзавец. Он страшно богат, мог бы содержать меня, если бы хотел, а не взваливать целый ресторан на мои плечи. Но для этого он слишком скуп. Сначала дело, потом уж удовольствие. Что говорить, жалованье у меня хорошее. Но он все же скуп и мелочен до отвращения. Они все мерзавцы. Опперман не единственный. Судья, например. Как он обхаживал мою младшую сестру Фриггу, когда ей еще и пятнадцати не было! Тьфу! Фрейя хватает куклу, изображающую Оппермана, и швыряет на пол. — Нет, мне далеко не так прекрасно живется, как ты думаешь. И тут еще отец со своими грехами, обращением к богу и всякой чепухой. А что у меня есть в жизни, Магдалена? Фрейя поворачивается на бок, стряхивает пепел с сигареты и выплевывает крошку попавшего в рот табака. — Меня любят, да? Да, я пью коктейли с лейтенантом Карриганом или с майором Льюисом, и с идиотом Пьёлле Шиббю! И они болтают свой обычный вздор: «Ты прелесть, Фрейя! Ты шикарная дама!» А когда очень уж разогреются: «Я люблю тебя! Да, я очень влюблен, правда, правда… enchanted, enchanted, dear love![21]» Ну уж спасибо. Вначале-то я почти верила этому. Фрейя понижает голос и тушит сигарету о дно пепельницы: — Нет… есть кое-что получше — выйти на улицу и изобразить из себя юную невинность. Это бесподобно. К тебе подходит застенчивый юнец и попадается на удочку… такой милый, такой пугливый, жаждущий испытать настоящую страсть. Фрейя щелкает языком и мечтательно закрывает глаза. К своему изумлению, она слышит, что Магдалена полностью с ней согласна, и бросает на нее удивленный и испытующий взгляд. Магдалена краснеет, и подруги начинают поверять друг другу свои тайны. — Да, вот тогда чувствуешь, что живешь на свете, — говорит Фрейя. — И снова чувствуешь себя молодой. И свободной. Как будто начинаешь все сначала, не правда ли?.. Но я-то думала, что для тебя все это прошлое, Магдалена. Ты вдова, у тебя дети. Да, кто-то мне говорил, что ты обручена с Фредериком? Или с кем другим? — Не то чтобы обручена. — Магдалена снова краснеет. — Я… я просто поиграла с ним немного. Фрейя встала, улыбаясь, взяла Магдалену за руку и сказала: — Ты все такая же. А я-то думала — вдова и вообще!.. И ты бесподобно выглядишь! Не скажешь, что ты моешь лицо зеленым мылом! Или у тебя такая кожа от природы? Да вы все сестры красивые, и ты, и Лива, правда, Томеа нет, но Альфхильд становится просто очаровательной. Ужасно жаль, что она… Ну, твое здоровье! Выпьем эту и еще одну, тогда в голове зашумит так следует. А потом примем вид глупых овечек. Посмотришь, у меня это здорово выходит! И отправимся на вечернюю прогулку! Фрейя потягивается и делает несколько па по покрытому ковром полу, шаловливо напевая:. It’s terrible when a cone is frustrated and stands all alone…[22] Было морозно и звездно. Фрейя поежилась от холода и крепко сжала руку Магдалены: — Ой, да ведь сейчас зима. Не разыскать ли нам лучше Пьёлле и Оппермана или других взрослых мужчин? — Она внезапно остановилась: — Слушай! Не сбегать ли мне в офицерскую столовую узнать, там ли Карриган и Льюис? Они хорошие парни! Льюис чудовищно богат, у него целая железная дорога. Он одно время путался с женой Пьёлле, но больше не хочет, потому что она прилипла к нему, хочет разводиться, снова выйти замуж, и все такое. — Фрейя захихикала: — Он предпочитает меня, говорит, что я прелестна. Он забавный. Называет меня ликерной конфеткой, смешно, правда? — А не отложить ли нам до следующего вечера, когда мы получше принарядимся? — предложила Магдалена. Она не могла не думать о Фредерике. Не хотела ему изменить. Ей только хотелось посмотреть на жизнь и втайне провести вечерок, как ей вздумается, тем более что для этого представился случай. Томеа начала снова приходить в себя и пообещала присмотреть за детьми и за стариком. Нет, Магдалена не хотела изменять Фредерику. Они спустились к пристани. На площади перед магазином Шиббю стояла группа матросов. — Хелло! — крикнули оттуда. И вдруг женщины оказались в центре группы. Бледный молодой человек в роговых очках молящим тоном что-то сказал Магдалене и обнажил ряд зубов под маленькими усиками. Остальные захохотали, и Фрейя перевела, что он спрашивает, нет ли у Магдалены грелки для чайника. — Да, маленькой грелочки, — повторил матрос. — У меня есть чайник с чудесным чаем, но в эту проклятую морозную погоду он остыл. Фрейя что-то сказала по-английски, и это вызвало бурю веселья. — Я спросила, не скудно ли ему без его старой бабушки, — сказала Фрейя. Она подтолкнула Магдалену локтем и предложила идти дальше. — Нечего стоять с этими парнями в такой холод, — сказала она. — Пойдем куда-нибудь, где не придется стучать зубами. К пристани причаливало судно. Шхуна. — Пойдем посмотрим, что там за ребята, — сказала Фрейя. С затемненного судна раздавались крики, на которые отвечали с пристани. Низкий и твердый голос на борту отдавал приказания. Магдалена вдруг остановилась, прислушалась, открыв рот. Голос Фредерика? Она отпустила руку Фрейи и быстро подбежала к краю пристани. Сердце ее ступало. — Что с тобой? — удивленно спросила Фрейя. Да, конечно, это был «Адмирал». Как в лихорадке она слышала, что кричат о заболевшем человеке, о госпитале. Боже мой… не заболел ли Фредерик? Нет, она его увидела. На нем была светло-серая куртка, меховая шапка и большие перчатки. — Это он! — заикаясь, проговорила Магдалена. — Кто? Твой возлюбленный? Вот как! Теперь ты испортила нам всю обедню, — с легким упреком сказала Фрейя. — Скажите, вдруг ее принц вернулся.