— Это ты, Лива? — спросил он и подошел ближе. — Твои сестры ищут тебя, они только что были здесь и спрашивали, не у меня ли ты. Но почему ты сидишь здесь одна-одинешенька, Иисусе Христе, что с тобой? Он быстро подошел к ней. Лива дрожала, у нее зуб на зуб не попадал, и она не могла произнести ни слова. — Что с тобой, Лива? Симон взял ее за руку и подвел к узкому входу на лестницу: — Мне тоже было страшно сегодня вечером. И сейчас еще страшно. Я был наедине с самим собой. Боролся. Боролся со страхом. С сатаной. Я опять боялся креста! Страх — семя сатаны, которое он пытается посеять в наших сердцах, Лива. Он старается изо всех сил. Но тщетно! Он ведь всего-навсего жалкая гадина, осужденная на гибель и наказание, осужденная князем света, который скоро появится в небе. Он раздавит голову гадины своей пятой. Симон понизил голос и поднял глаза вверх: — Я хочу быть рядом с ним, когда он явится в облаках! Он поставил свечу. Смотрел на Ливу внимательно, настороженно, холодно. Лива внезапно приблизилась к нему и впилась в него взглядом. Он отступил, его рот искривился. — Мы должны быть настороже, Лива! — тихо увещевал он. — Мы должны вооружиться. Вырвать свои глаза, если они соблазняют нас!.. — Если они соблазняют нас!.. — повторила она, не отрывая от него взгляда. Вдруг в ее глазах вспыхнула улыбка. Она бросилась к нему, прижала его к себе, уткнулась головой в его грудь. — Нет! — крикнула она. — Нет! Голос был хриплый от возбуждения. Он резко высвободился из ее объятий, безжалостно оттолкнул ее, поднял обе руки и выкрикнул: — Отойди от меня, сатана! Она опустилась на пол, стоя на коленях, тяжело дышала, как после бега. В ушах у нее шумело, как будто множество голосов что-то шептали ей, перебивая друг друга, и сквозь этот беспорядочный шум она слышала, как молится Симон: — Не введи нас во искушение! Но избави нас от лукавого! Она вскочила с хриплым криком, подбежала к молящемуся Симону и разъединила его сложенные руки. — Сатана! — кричала она. — Сатана! Он встал. Она схватила его за плечи обеими руками, ее дикий взгляд искал его взгляда: — Сатана во мне! Во мне! И снова она обняла его, всем телом прижалась к нему и с тихим смехом повторяла: — Сатана во мне! Он освободился от ее объятий, отодвинул ее от себя спокойно, сжав губы. — Сатана во мне! — повторяла она, скаля зубы. — Отпусти же меня, Иисус! Он отпустил ее руки, и она упала на пол медленно, беззвучно. — Мы должны помолиться вместе! — Его голос доносился до нее словно издалека, словно из другого мира. — Кровь Иисуса Христа… Кровь Иисуса Христа очищает нас от всякой скверны!.. — Нет! — закричал чей-то чужой голос, хриплый и грубый; к своему ужасу, она поняла, что это ее голос. — Нет! Она поднялась и в третий раз приблизилась к нему, подкрадываясь бесшумно, как кошка. Он приготовился отразить и это наступление. — Лива! — звучал его голос, холодный, повелительный. Она сделала несколько быстрых шагов к нему, угрожающе выставив вперед растопыренные руки, двигая пальцами, как когтями. Но вдруг повернулась и исчезла в двери. Он слышал, как она смеялась на крыльце чужим, страшным смехом. — Лива! — крикнул он и, быстро подойдя к двери, распахнул ее. — Лива! Но ее уже не было. — Лива! — кричал кто-то на освещенной луной улице. Магдалена в поисках сестры вернулась к дому Симона. Слышала доносившиеся оттуда голоса и шум. — Лива! Остановись же! Куда ты? Но Лива не остановилась, она бежала все дальше и исчезла за углом дома, быстрая, как кошка. Магдалена не верила своим глазам. — Скорее, Альфхильд! — кричала она. — Мы должны ее догнать! Лива остановилась на углу, увидела, что сестры бегут к ней, подпустила их довольно близко и, взвизгнув, кинулась дальше. Похоже было на то, как она в детстве играла в салки, мурашки бегали по спине, она останавливалась на каждом углу; казалось, что сестры вот-вот ее догонят, но в последнюю минуту она ускользала. — Лива! — кричала Магдалена. Ее голос становился все более молящим, и наконец в нем зазвучали слезы. Но вдруг Лива совсем исчезла. Она вбежала в открытую дверь подвала, закрыла ее за собой и заперла на крючок. Сквозь маленькое тусклое оконце она видела, как сестры пробежали мимо. Довольная, она улыбалась и переводила дыхание. Лунный свет косыми лучами проникал сквозь маленькое зеленоватое стекло и освещал штабель торфа. В низком подвале приятно пахло торфом и плесенью, а над ее головой качали колыбель и кто-то тихим сонным голосом пел. Лива прислонилась к стене, прислушиваясь. Лунный свет сверкал в кресте на ожерелье Магдалены. Лива начала тихонько подпевать колыбельной, ей хотелось спать, она оглянулась, ища местечка, где можно лечь. Но вдруг в полумраке что-то задвигалось, потолок поднялся, колыбельная доносилась теперь откуда-то издалека, словно из пустыни, и голос рядом с ней прошептал: — Я сатана! В страхе она открыла дверь и с бьющимся сердцем вышла на лунный свет. На свежем воздухе ей стало лучше. — Сатана во мне, — сказала она нерешительно, но отчетливо и серьезно. — А когда признаешься в этом самой себе, это уже не страшно. И ничего плохого в этом нет. Может быть, сатана совсем не такой плохой. Может быть, он не хуже большинства людей… Оппермана, судьи, Пьёлле Шиббю. В конце концов нет ничего особенного в том, чтобы быть сатаной. Она сразу успокоилась и с удивлением оглядывалась вокруг. Да, теперь она стала самой собой. Лунный свет освещает большую витрину магазина Масы Хансен на углу. От этого витрина кажется празднично разукрашенной. А там почта. А там кафе «Bells». А там новый дом Оппермана. А там школа. Люди проходили мимо нее по улице — солдаты, девушки, они беседовали друг с другом, не обращая на нее никакого внимания. Если ты не бежишь и не кривляешься, можешь спокойно идти по улице, хоть в тебе и сатана. — Сатана во мне, — повторяла Лива про себя, словно боясь забыть, и медленно брела в тени домов, где никто не обращал на нее внимания. Куда? Надо бы в танцевальный зал, ведь если ты сатана, то можешь делать все, что тебе хочется. Это и приятно, и просто, ты свободна, ты стала самой собой. Однако идти на танцы в черном платье и изображать одинокую вдову — нет, это слишком грустно. Но можно вернуться к Опперману, выбрать себе подходящее платье, там есть из чего выбирать, ведь ты свободна… Она остановилась перед входом в контору Оппермана и дернула дверь. Дверь была заперта. В ту же минуту она увидела Магдалену на другой стороне улицы. Она шла вместе с Большим Магнусом, полицейским. Может быть, она теперь с ним гуляет. Их дело. Она юркнула за перила лестницы Оппермана, пока они не прошли. Ух ты, как они торопятся! Поднялась и позвонила. Открыл Опперман. — О Лива! — сказал он. — Ты приходить сюда вечером? Но что на твое сердце? Пожалуйста, входить! Голос Оппермана звучал удивительно слабо, как будто рот у него был полон муки. — Я сатана, — любезно сказала Лива и протянула ему руку. Опперман вытаращил глаза. Затем сложил губы в трубочку. Увы! Значит, дело зашло так далеко. Он повернул ключ во входной двери. — Входить и немного согреться, — нежно проговорил он, осторожно погладив ее по бедру. В уютной конторе Оппермана стоял пряный запах, воздух был синим от сигарного дыма, на курительном столике — бутылки и бокалы. Грузная фигура поднялась с дивана — Пьёлле Шиббю. — Неужели это Лива? — воскликнул он, раскрыв навстречу ей свои объятия. — Прекраснейшая роза мира. Но раздевайся же, дружок, садись, выпей! — Лива здесь очень важный дело, — резко сказал Опперман. — Она помочь мне очень важный дело. Я посылал за ней и просить ее приходить, лучше мы быть одни. — Он положил руку на плечо Пьёлле и прошептал: — Лучше уходить, ты нужно прохлада, ты пить слишком много, ты только мешать! — Чудесная роза найдена! — проворковал Пьёлле и пощекотал Ливу под подбородком. — Вот как! — раздраженно сказал Опперман. — Не можешь оказать нам услугу, которой я просить, Шиббю? Пьёлле его просто не слушал. Он усадил Ливу на диван. — Бокал! — сказал он, замахав обеими руками. — Бокал розе! Вот так, Опперман! Ты же угостишь ее бокалом вина! Опперман обиженно тряхнул головой и подал ликерную рюмку. Пьёлле откупорил бутылку коньяка. Но Опперман схватил его за руку: — Ей нельзя крепкий, идиот, ей маленький ликер. Он наклонился над Ливой и нежно сказал: — Ты маленький ликер, Лива, да? Лива кивнула и ласково улыбнулась Пьёлле. Опперман налил ей рюмку. Руки у него дрожали. — Твое здоровье, Лива! — сказал он. — А теперь… мы поговорить, как ты обещать… о счетах, которые пропасть, когда ты была здесь… Так что цены неправильно и контролер ругаться. Ах! Никто ничего слышать, ты так орать! — Я не ору, — сказал Пьёлле, — я просто рад потому, что я всегда хотел побыть вместе с Ливой. Я не видел ее с тех пор, как мы стали взрослыми. Она всегда была такой shy[25]. Правда ведь, Лива? Мы старые друзья, Опперман, пойми. Мы вместе ходили к пастору, и с тех пор я всегда думал о ней. Правда ведь, Лива?