– Фонари, факел, оружие – что еще нам понадобится? – спросил Матвей. – Больше ничего, – ответил старик. – Надеюсь, новообращенные не успеют добрести сюда, так что обороняться от них не придется, – заметила Ольга. – Они не очень-то быстро ходят. – А что, для вашего… ритуала, или как называется то, что вы собираетесь сделать, ничего не нужно? – удивилась Диана. Старик пожевал губами и покачал головой. – Все при мне. Раскаяние – вот что нужно. – Вы собираетесь каяться перед навами? – Я надеюсь, что мне удастся поговорить с теми, кто проклял жителей Плавы планины. Через несколько минут все пятеро стояли на поляне. Пройти сюда не составило труда. Это было уже в какой-то степени привычно: зажечь фонари и факелы, выстроиться в цепочку, идти как можно быстрее, освещая путь и пространство вокруг себя. Правда, на этот раз все было иначе. Иван Александрович не знал, что чувствовали все остальные, но сам он внезапно перестал бояться. Откуда-то пришла внутренняя уверенность, что они поступают правильно, и эта уверенность крепла с каждой секундой. Он не смотрел по сторонам. Был уверен, что навы рядом, но на этот раз старик не слышал их голосов. Не ощущал их голодной алчности и желания утащить живых во мрак. Появилось необычное чувство: ему казалось, что навы словно бы растеряны. – Что теперь? – спросил Матвей. Люди стояли в центре поляны лицом друг к другу, образуя тесный кружок. Машины отсюда видно не было: деревья росли густо, и к тому же в темноте терялась ориентация в пространстве, поэтому Иван Александрович уже не помнил точно, с какой именно стороны находится тропа, по которой они пришли. Лес надвигался со всех сторон, казался живым, одушевленным и… выжидающим. Если Иван Александрович ошибся и что-то пойдет не так, вряд ли им всем удастся добраться живыми до машины. Вера Ивановна, словно почувствовав его неуверенность, взяла Ивана Александровича за руку и крепко сжала ее. – Мы сможем. Боря сказал, у нас есть возможность все исправить. Вы знаете, что нужно делать, – и все сделаете правильно, я уверена. И в этот момент на Ивана Александровича снизошло озарение. Вера Ивановна не ошиблась – он знал. Знание было ясное, отчетливое, оно возникло в его голове так, словно кто-то шепнул нужные слова ему на ухо. – Вы правы! – выговорил он. – Должно получиться! Ведь нас сейчас столько же, сколько было их тогда. – Что? – переспросила Диана, но он не услышал: – Молодая женщина. – Он поглядел на Ольгу. – Мужчина. – Перевел взгляд на Матвея. – Пожилая женщина и старик. Девочка. – Все было предопределено, – прошептала Вера Ивановна. Остальные потрясенно молчали. Иван Александрович оглядел их и быстро проговорил: – Фонари, факел – на землю. Бросьте ножи, топоры… все оружие! – Заметив неуверенность на их лицах, он воскликнул: – Не бойтесь! Мы должны быть открыты и безоружны. Должны взяться за руки. После секундной паузы Ольга воткнула факел в землю позади себя. Все, один за другим, последовали ее примеру – сделали то, о чем просил старик. Стоя в круге света, они держались за руки и ждали. – Мне нужно было узнать хоть что-то о людях, которые забрели на гору в День Поселения. Хотя бы о ком-то из них! Узнать, чтобы вызвать сегодня сюда. Лишь одно имя было известно – Мария. Я собрал о ней все сведения, которые удалось найти. Начал с того, что она была медсестрой. Если мои поиски были верны… В тот вечер здесь убили Марию Илич. Иван Александрович сунул руку во внутренний карман и бережно достал оттуда фотографию. – Вот она, эта смелая и благородная девушка. Ольга, Матвей, Вера Ивановна и Диана передавали пожелтевший снимок из рук в руки. – Ее отца звали Марком, – продолжал старик. – Мария работала в одной из больниц города Валево, следы ее теряются в сорок третьем году – после этого периода о ней ничего не известно. Я не знаю, кем были люди, которые пришли вместе с ней на гору. В военное и послевоенное время многое пропадало, терялось. Исчезали не только документы и архивы, но и люди. Я пытался найти закрытые селения для прокаженных, что были на территории страны, но мало что удалось отыскать. Однако близ Валева было одно такое место, впоследствии полностью уничтоженное. Возможно, остальные четверо товарищей Марии были оттуда. Иван Александрович умолк, но уже через минуту поднял голову к темному небу и проговорил: – Мария Илич! Я обращаюсь к тебе и твоим товарищам. Вы пришли на Плаву планину случайно. Вы были несчастны и гонимы, вы страдали и обратились за помощью к людям, которые жили здесь. Но не получили помощи и были жестоко убиты. Вас погубил человеческий страх. Я понимаю вашу ярость – вы имеете право гневаться. Это право дали вам боль и страдание. Сегодня я пришел сюда – все мы пришли – чтобы просить вас о прощении. Он начал говорить тихо, но постепенно голос его окреп. Старик говорил – и что-то стало происходить вокруг. Сперва это было лишь неясное ощущение вибрации, едва заметное шевеление воздуха, похожее на дуновение ветра. Но оно быстро стало набирать силу, и вскоре пространство вокруг стоящих на поляне словно бы сдвинулось с места. Воздух задрожал, стал плотным, как толща воды, и пошел волнами. – Господи! – выдохнула Ольга, озираясь по сторонам, как и ее друзья. На поляне стало гораздо светлее. Источник света разглядеть было невозможно, но теперь все они ясно видели друг друга – тьма рассеялась. Однако самое поразительное – они больше не были одни. На поляне находилось не меньше двух сотен людей. Мужчины, женщины, дети, старики – бывшие жители Плавы планины, умершие более семидесяти лет назад. – Навы! – Диана вжала голову в плечи. – Не бойся, – сказала Вера Ивановна. – Они здесь не затем, чтобы убить нас. Пришедшие находились на некотором отдалении, окружая стоящих в центре пятерых людей. Нет, уже не пятерых… Спустя короткое мгновение все увидели, что рядом, в нескольких шагах, появилась еще одна группа. Их тоже было пятеро – все, как рассказывал Иван Александрович. Лицо широкоплечего высокого мужчины было прикрыто платком; рядом с ним стоял немощный старец, которого поддерживала девочка-подросток. Тело старика было согнуто так сильно, что, казалось, он постоянно высматривает что-то на земле у своих ног, а на руках у него недоставало пальцев. Тут же были и женщины – пожилая, с бугристым, обезображенным болезнью лицом, и молодая черноволосая красавица с пылающим взором. Она была еще прекраснее, чем на фотографии. – Мария! – сказал Иван Александрович. – Мария Илич! Женщина, не отрываясь, смотрела на него, потом медленно кивнула. – У нас всех есть имена, – сказала она. – Прости, нам они не известны. – Разве? – Я знаю! – вскричала Ольга. – Понятия не имею, откуда, но знаю! – Она вытянула вперед руку, указывая на мужчину: – Ты Зоран… И твое прозвище – Вук! Это значит Волк. Все так звали тебя в родной деревне, потому что ты был нелюдимый, молчаливый и сильный. А ты… – Ольга обернулась к пожилой женщине, но ее опередила Диана. – Я тоже знаю! – громко сказала она. – Милица! Вы Милица Стоянович. Вы сочиняли песни, пока не заболели! Красивые песни – про любовь, дружбу и отвагу; про то, как шумит зеленый лес, про шуструю речку, которая лентой вьется вдоль берегов. Про добрых людей, которые сажают виноград и пшеницу… – Ты ведь Кика, верно? – сам не понимая, откуда ему это известно, проговорил Матвей, обращаясь к девочке. – Ты немая – всегда была такой, с самого рождения. Твои родители умерли, остался только брат, который растил тебя. Но его убили на войне, и ты осталась совсем одна. Вера Ивановна, до той пор молчавшая, посмотрела на старика и сказала: – Ваше имя Слободан, но вам оно никогда не нравилось. Жена называла вас Пецо, а вслед за ней так стали звать и все остальные. Вы пережили ее на двадцать лет. И сейчас она ждет вас – ждет так давно, а вы все не приходите. Боря сказал мне. Вы не можете прийти, потому что застряли здесь. – Она поглядела на каждого. – Вас всех держит ваша боль. Проклятие – горькие, черные, рожденные страданием слова, мешают пойти дальше. – Теперь Вера Ивановна смотрела на Милицу. – Это работает в обе стороны. От проклятия страдают не только про́клятые. Но и те, кто проклинают своих мучителей и врагов. – Вы больше не безымянные жертвы! Мы знаем вас, – подхватила Ольга. – Мы назвали ваши имена, и нам известны ваши муки и ваше желание все исправить. – Вы знаете нас, потому что теперь связаны с нами, – проговорила Мария. У нее был глубокий, сильный голос, который шел, казалось из самого сердца. – Вы хотите жить? Мы тоже хотели. – Милица подошла ближе к Марии. – Никому не делали дурного и не желали зла. – Простите нас. – Иван Александрович склонил голову. – Всех, кто жил в Плаве планине много лет назад. Я говорю сейчас от их имени. Не все, кто умер здесь и ушел во тьму, держали оружие. Не все стреляли. Были тут и малые дети, и женщины, и немощные старики. – Они не вступились. Никто не вступился, – глухо сказал Вук, сдвинув брови. – Люди глупы и слабы! – проскрипел старик-прокаженный, и немая девочка по имени Кика кивнула, соглашаясь. – Они думают, что уж их-то беда обойдет стороной: они никогда не заболеют, не окажутся одинокими, нищими, всеми забытыми… Люди всегда были слишком несправедливы и трусливы, чтобы проявлять милосердие. – Да, это так. Да, все мы виноваты – и я виновен не меньше других. Слишком поздно пришел сюда, был слишком слаб… Пытался забыть, разуверить сам себя. – Теперь Иван Александрович прямо смотрел на прокаженных. По его щекам текли слезы, и он не пытался прятать их. – Скажу больше. Я виноват и в том, что даже сегодня не вернулся бы сюда, если бы мне по-прежнему было что терять. Если бы жизнь моя продолжала бы иметь для меня хоть какую-то ценность. Простите меня! Не знаю, сможете ли, но если нет, то это будет замкнутый круг. Ваша боль рождает новую боль. Жертвы, месть, смерти, кровь… Бесконечно! Это не искупление, это тупик! Отпустите их, умоляю вас. Простите и отпустите – и те, кто должен ответить за содеянное, ответят! Только пускай их судит Тот, кто может судить! Пусть Он определит им кару, потому что, наказывая их, вы наказываете в конечном итоге самих себя и десятки ни в чем не повинных людей! Прокаженные молчали, стоя плечом к плечу. Пятеро людей без опасения и ужаса смотрели на них, умерших давным-давно, но так и не ушедших в иной мир. Время страха прошло. Осталось место только надежде. – Вы говорите, что люди слабы, – сказал Матвей, нарушая тяжелое, напряженное молчание. – Но нам все же достало сил, чтобы прийти сюда и встать здесь, перед вами. Мы могли уйти, но остались. Ради наших близких. Ради тех, кто умер здесь, и еще может умереть. Ради самих себя, в конце концов! – Он выступил вперед, не отдавая себе отчета, что повторяет жесты и движения Марии в тот роковой вечер, когда она взывала к Иеремии. – Я не верю, что это было напрасно! Я надеюсь, что ради своих бессмертных душ, ради тех, кто ждет вас в Вечности, вы сумеете преодолеть свою боль и обуздать свой гнев. И потому я спрашиваю вас: хватит ли силы вам, чтобы простить? Достаточно ли вы сильны? Он шагнул еще ближе и умолк, ожидая ответа. Вокруг стало еще светлее, словно где-то высоко в небе зажглись неведомые светила. Сам воздух сделался иным – сверкающим, как горный хрусталь. Диана ахнула и прижала ладошку ко рту. Остальные застыли, во все глаза глядя на происходящее. Прекрасное лицо Марии озарилось новым, неземным сиянием. Оно словно бы шло изнутри и окутывало всю ее фигуру. Мария улыбнулась, каким-то образом глядя одновременно на всех – Ивана Александровича, Матвея, Веру Ивановну, Ольгу, Диану. Перламутровое свечение разгоралось, ширилось, переливалось, касаясь всех стоящих рядом с Марией. Следы тяжкой болезни исчезли с лица Милицы: теперь это снова была яркая, смешливая женщина с бархатными карими глазами, которая сочиняла песни и пела их, радуя людей. Слободан-Пецо теперь держался уверенно и прямо, а если бы кто-то дал ему сейчас любимую гитару, то он сыграл бы так лихо, что пальцы порхали бы по струнам, словно птицы. Девочка Кика больше не отворачивалась, не плакала от боли и страха, а Зорану по прозвищу Вук не было нужды прятать лицо под платком. Глядя на него, сразу можно было понять, отчего будущая жена когда-то без оглядки влюбилась в немногословного, не слишком общительного парня.