– Тем лучше! Потому что, если вы меня обманете… – Вождь сказал уже, что будет со своими молодыми воинами на лугах реки Зеленой, и будет там! – высокомерно ответил индеец. – Хорошо, буду рассчитывать на это! Спустя две минуты вождь оставил лагерь, пустив лошадь во весь опор. Но как только он очутился в зеленом лесу и из лагеря уже нельзя было ни видеть его, ни слышать стук копыт лошади, Черная Птица сделал крутой поворот и с быстротой вихря устремился в темную ночь по направлению к плантации. В одиннадцать часов вечера он кончил миссию, великодушно взятую им на себя, и сигналом дал знать о своем присутствии трем мужчинам, сидевшим на балконе. – Теперь, – проговорил индейский вождь, окончив рассказ о своем расследовании, – что думают мои друзья и какие меры намереваются они употребить в дело, чтобы избежать капкана, в который надеются их поймать скваттеры? – Я предчувствовал опасность, – сказал Вильямс, – но этим и ограничивается все, что я мог сделать: я слишком несведущ в вещах, касающихся жизни в таких пустынных местностях, чтобы рискнуть высказать свое мнение в таком важном вопросе. – На сколько человек можем мы рассчитывать? – спросил полковник управляющего. – Человек на сорок, самое большее, полковник, но все это храбрый и преданный народ! – Я знаю это. К несчастью, этого оказывается недостаточно после того, что нам сказал вождь. – Правда, – заметил вождь, – скваттеров столько же, а у нас еще и женщины, и дети. – Это верно, – сказал полковник. – Итак, надо рассчитывать человек на двадцать пять или тридцать, самое большое: мы совершенно не знаем планов разбойников и должны оберегать женщин и детей. – Увы! – произнес Вильямс. – Что делать? – спросил полковник. – Спросим совета у вождя, – сказал управляющий. – Черная Птица – такой же мудрый советчик на совещаниях, как и храбрый воин в бою: у него, наверное, есть в голове какая-нибудь идея; недаром же он проследил этот опасный след до самого его конца и отправился в лагерь разбойников. – Посмотрим! Говорите, вождь, что бы вы стали делать в нашем положении? – спросил полковник. Вождь поднялся со своего места, запахнулся в плащ, сделанный из шкуры бизона, и, простирая правую руку вперед, произнес: – Пусть слушают мои братья: великий вождь будет говорить! Присутствующие придвинулись ближе к индейцу, который начал так: – Цель, которую имеют скваттеры, – это месть. Чтобы достичь ее, они прибегнут сначала к пожару, чтобы поселить тревогу и страх среди защитников плантации. Прежде всего надо поместить женщин и детей в такое убежище, где до них не могли бы добраться. Вот что сделал бы Черная Птица: за два часа до восхода солнца собрал бы женщин и детей, велел бы им сесть на лошадей и повез бы их за две или три мили, в место, которое он один знает и где они могут быть в безопасности, пока не кончится бой; потом вождь продолжал бы свой путь и соединился бы с молодыми воинами, с помощью которых, встав посреди разбойников, он уничтожил бы их усилия и в известный момент обезоружил бы их, в чем ему помогли бы и воины плантации, руководимые сильной рукой их вождя. Разбойники ничего не предпримут до прибытия воинов команчей, которых они считают своими союзниками и к которым питают доверие. Черная Птица сам поведет их к большому каменному дому, в котором устроят засаду бледнолицые. По знаку вождя воины его ударят на разбойников спереди, в то время, как воины команчи нападут на них сзади; и скваттеры будут взяты, как животное в норе, обезоруженные и связанные по рукам и по ногам раньше, чем поймут, что с ними происходит; не успеют даже подбросить особых стрел, чтобы поджечь дом. – Это превосходный план, – живо сказал полковник, – именно тем, что так прост и легко исполним. Он наверняка удастся. – Он и удастся, за это я отвечаю! – заметил управляющий, который за время своей военной практики имел частые нелады с индейцами. – Я вполне разделяю ваше мнение, – сказал Вильямс. – Но, с вашего позволения, сделаю одно маленькое и невинное примечание, хотя и вовсе не критическое, избави меня Бог от этого! – Посмотрим, что это будет за примечание! – проговорил полковник. – Вот в чем дело: если мы так уверены в успехе, – а на этот счет не может быть ни малейшего сомнения, я гордо заявляю это, – то для чего же удалять отсюда женщин и детей? Разве они не могут спокойно остаться здесь спрятанными в доме, который предоставляет полную безопасность, как солидная крепость? – И в самом деле, – заметил полковник, – к чему им уезжать? – Это замечание кажется мне довольно справедливым! – сказал управляющий, взглянув на вождя. Тот улыбнулся с несколько сомнительным видом. – Сколько женщин и детей на плантации? – спросил индеец. – Всех около шестнадцати или двадцати, – сказал управляющий, – и из них несколько одного года и меньше. – Хорошо! – ответил вождь, все еще улыбаясь и считая что-то про себя. – Объяснитесь, мой друг! – сказал полковник. – Ответить на это легко, а объяснить еще того легче. Чтобы битва оказалась удачной, – мой брат знает это, – надо все предвидеть и, насколько возможно, иметь на своей стороне все шансы. – Это одна из тех неоспоримых истин, против которых ничего нельзя возразить. – О! – произнес индеец. – Женщины не рассуждают, когда их дети в опасности, а дети рассуждают и того менее; их действиями руководят любопытство и страх. Крик, неожиданно вырвавшийся у женщины или ребенка, заставит врага встрепенуться, насторожиться и переменить свои намерения, и тогда наш план, успех которого мог бы быть обеспеченным, рухнет из-за неосторожности, страха или любопытства! Пусть мои братья подумают об этом хорошенько. Женщины и дети будут удалены всего на два или три часа; что же это значит в сравнении с общим спасением?! При последних доводах индейского вождя, доводах, несомненно, важных, трое мужчин склонили головы, и спустя несколько минут вполне присоединились к плану Черной Птицы. Между тем нельзя было терять ни минуты, и потому сейчас же приступили к исполнению плана, который был только что принят. Глава VIII. Люси выставляет себя с очень выгодной стороны и берет на себя ответственность за свои поступки Как мы сообщали уже, план обороны был обдуман и принят полковником, Вильямсом, Леоном Маркэ и Черной Птицей. Теоретически все было предусмотрено, но как бы дело пошло на практике – одному Богу известно, потому что, к несчастью, от теории до практики еще очень далеко: самые прекрасные и удивительно составленные на бумаге планы часто внезапно разбиваются о непреодолимые препятствия, когда дело доходит до их исполнения. Одна из поговорок – этих мудрых изречений народа, как говорят, – гласит, что «кто не принимает в соображение непредвиденных случайностей, тот всегда ошибается в расчете», что, конечно, очень неприятно. Так случилось и на этот раз. Женщины не рассуждают, когда дело касается их, детей: любовь матери бессознательна, как и все сердечные влечения. Ребенок – это все для матери; она живет им одним, видит только его, и если дело идет о его жизни – самая кроткая и мягкая мать находит в себе силы, чтобы противостоять самым логичным доводам. Так было и на плантации: женщины отказались покинуть дом и скрываться со своими детьми вдали от всякой помощи. Откровенно говоря, они были правы, не желая покидать мужей, братьев, друзей. Совет вождя команчей, строго логичный с точки зрения нравов краснокожих, являлся нелепостью для белой расы, стоявшей на такой ступени цивилизации, когда невозможно принимать подобных мер. Действительно, индейцы в военное время, прежде чем вступать в битву, прячут своих жен в чаще леса, чтобы спасти их от жестокости врагов, и женщины, с детства привыкшие к кочевой жизни в прериях и лесах, к жизни под открытым небом, и не затрудняющиеся в добывании себе пропитания, находят вполне естественным, что их отцы, мужья и братья поступают с ними таким образом: во время этой добровольной ссылки, иногда очень продолжительной, образ их жизни почти не меняется. Индейцы знают все это очень хорошо, почему и не беспокоятся о них, так как уверены, что по окончании войны найдут их совершенно такими же, какими они были и раньше. Но у цивилизованных народов другие нравы, другие условия жизни, идеи и обязанности. Основы их семейной жизни более прочны и глубоки. Благодаря нравственным связям муж обязан – как по закону, так и в силу привязанности – содержать и охранять свою жену, которая привыкла находить в нем поддержку. Это различие между индейской и цивилизованной женщиной и затрудняло исполнение плана, задуманного Черной Птицей. Все, что удалось добиться полковнику от жены, это ее согласия удалиться с детьми и служанками в маленький деревянный домик, который в первое время служил временным жилищем для всей семьи, но был оставлен, как только большой дом принял обитаемый вид. Этот домик, остававшийся меблированным, помещался, собственно говоря, за чертой плантации, но был как раз на дороге к тому месту, где разбойники назначили свое свидание, именно – в пяти километрах от него. Здесь, судя по всему, госпожа Курти и ее дети могли быть тем более в безопасности, ибо разбойники не подозревали, очевидно, о существовании этого убежища и все их усилия должны были быть направлены против большого дома. В случае же каких-либо исключительных обстоятельств не могло составить труда защитить скрывавшихся в нем людей. Итак, озаботились тем, чтобы быстро перенести в домик съестные припасы и то, что могло оказаться необходимым для пребывания в нем в течение восьми или десяти дней; это было, во всяком случае, более чем достаточно для того, чтобы обеспечить существование дорогих для всех существ. Полковник настоял, чтобы Вильямс и двое слуг негров отправились вместе с его женой и детьми – не для того, чтобы охранять их, так как ему казалось, что опасность была немыслима, но чтобы успокоить их тревожное состояние и придать им бодрости. Вильямс сначала противился; и он, и его слуги, по его мнению, могли бы принести пользу во время битвы, оставаясь рядом с полковником. Но последний продолжал настаивать на своем; госпожа Курти и дети также присоединились к нему, так что, в конце концов, ему не оставалось ничего другого, как уступить, хотя он и ворчал, что на его долю достается роль ленивца. На самом же деле полковнику давно была известна неловкость Вильямса в тех случаях, когда надо пускать в ход оружие; кроме того, он знал, что тот не имеет никакого понятия о характере схваток на границе, почему и не может принести пользы, и что негры его – чистые горожане, не видевшие другого огня, кроме того, который разводили на кухне. Но если полковник и не рассчитывал на храбрость своего друга, тот мог, тем не менее, оказать отличные услуги, охраняя госпожу Курти и детей. Наконец настало время расставаться. Хотя разлука не могла быть продолжительной, тем не менее прощание было тяжелое. У госпожи Курти сжималось сердце, так как ей казалось, что она больше не увидит мужа, и она настойчиво умоляла его позволить ей и детям вернуться в большой дом и разделить с ним те случайности, которые могли произойти. Но полковник отказал ей в этом и впервые за все время их совместной жизни побранил свою жену, хотя у него самого стояли в глазах слезы. – Негодные эти скваттеры, – сказал Джордж, сердито топнув ногой. – Пусть-ка явятся сюда! Я испытаю на них мой новый карабин. А ты взял свой, Джемс? – спросил он брата. – Да, да, у меня ружье с собой! Будь спокоен, я также буду убивать скваттеров, если они вздумают напасть на нас. Печально прошел этот день в домике. Потом наступила ночь, и вместе с надвигавшейся темнотой общее тревожное состояние увеличилось. Госпожа Курти, чувствовавшая себя нездоровой, просила Люси, как старшую, присмотреть за тем, как будут ложиться спать дети. – Будь спокойна, мама, – ответила девочка, – спи хорошенько и поправляйся скорей! Вильямс, считая, что они здесь в полной безопасности, уже давно удалился в свою комнату. Когда Дженни заснула, Люси сделала знак брату Джорджу и повела его в гостиную, в которой никого не было. – Будем говорить тихонько, – сказала она, – не надо, чтобы нас услышали. Мне нужно переговорить с тобой об очень важных вещах! Могу я довериться тебе, Джордж? – Да, сестрица! – сейчас же ответил мальчик, внутренне польщенный словами сестры. – Ты никому не скажешь без моего позволения о том, что я тебе открою по секрету, и будешь меня слушаться? – Конечно, Люси! – Дай мне честное слово. – Клянусь, что никому не проболтаюсь! – гордо проговорил Джордж, поднимая правую руку. Ничего нельзя было себе представить смешнее и в то же время интереснее этого таинственного совещания двоих детей: старшей было тринадцать лет и несколько месяцев, а младшему только что минуло двенадцать. Но положение было очень серьезное, и оба, казалось, сразу повзрослели благодаря тяжелым обстоятельствам, отлично понимая, что им предстоит важная роль в тех событиях, которые подготовлялись. – Слушай, Джордж! Мама очень плохо чувствует себя и не в силах будет распорядиться, если что-нибудь случится, потому что ведь мы должны быть готовы ко всему. – Это правда, Люси, – отвечал Джордж, – и мы должны позаботиться об ней. – Хорошо! Я очень рада слышать это от тебя: это доказывает, что ты понимаешь то положение, в котором мы находимся, и что я могу рассчитывать на тебя. – Во всем решительно! – вскричал он горячо. – К тому же у меня карабин и… – Пока еще дело обойдется и без твоего карабина. Выслушай меня, Джордж. – Говори, сестренка! – Мой крестный папа такой добряк! Я его ужасно люблю. – И я также! – вставил Джордж. – Да! Но в случае опасности – что он может сделать? – Ровно ничего, это правда. – Разве он в состоянии защитить нас?