– Чак, хочешь получить возможность начать все сначала? – Господи, если бы я только смог! – воскликнул он, будто искренне. – Тогда расскажи мне правду. Всю правду. Встань на верную дорогу, чтобы не беспокоиться о будущем, – подбодрила я. Я знала, что этот ублюдок предаст любого, если это будет в его интересах. – Она призналась, что ее перевели сюда, поскольку шеф полиции, мэр и городской совет хотят от вас избавиться, но не знают как, – продолжил Раффин таким тоном, словно эти слова причиняли ему боль. – Они не могут вас уволить, поскольку вы работаете не на город, поэтому сместить вас может только губернатор. Брей объяснила, это похоже на ситуацию, когда нанимают городского управляющего, чтобы снять продажного шефа полиции. Это было поразительно. Она говорила так убедительно, что я почти поверил. Потом – и я этого никогда не забуду – она встала с кресла и села рядом. Посмотрела мне в глаза. Сказала: "Чак, твоя начальница испортит тебе жизнь, ты это понимаешь? Она разрушит карьеру всех, кто ее окружает, особенно твою". Я спросил, почему именно мою, и она ответила: "Потому что ты для нее – никто. Такие люди, как она, могут вести себя прилично, но в глубине души считают себя Господом Богом и презирают быдло". Брей спросила, знаю ли я, что такое "быдло", и я сознался, что не знаю. Она объяснила – так называют скот. Ну, это меня разозлило. – Не сомневаюсь. Я никогда не обращалась ни с тобой, ни с любым другим человеком как со скотом. – Знаю. Я знаю! Я подумал: некоторое из того, что она рассказала, правда, но многое – ложь. Поэтому начал работать на нее. Вначале мелкие услуги. И с каждой подлостью мне было легче совершить следующую. Как будто увязал все глубже и глубже и уговаривал себя верить, что все мои поступки были оправданы и даже правильны. Может быть, для того, чтобы по ночам меня не мучила совесть. Она хотела от меня все большего: например, перехватывать электронную почту, – только стала передавать эти задания через Андерсон. Брей слишком хитрая, чтобы ее поймать. – Что еще она хотела? – Избавиться от пули, и я уронил ее в канализацию. Это достаточно серьезно. – Да, – согласилась я, пытаясь скрыть презрение, которое испытывала к нему. – Я догадывался, она замышляет что-то серьезное, когда получил сообщение по пейджеру с приказом встретить ее у "Бакхеда" вчера вечером. Она просила не говорить никому ни слова и не отправлять ей ответ, если только не возникнет какая-нибудь проблема. Просто показаться на том месте. И все. К этому времени я был до смерти напуган, – признался он, и я этому охотно поверила. – Понимаете, я попался на крючок. Заглотил наживку и попался. Поэтому боялся того, о чем она может попросить меня в следующий раз. – Чего же, например? Он замолчал. Передо мной резко повернул грузовик, и я нажала на тормоза. Бульдозеры сгребали землю в дамбу, кругом висела пыль. – Развалить дело "человека из контейнера". Я понимал, что все идет к этому. Она собиралась приказать мне уничтожить какую-нибудь улику, чтобы создать крупные неприятности и покончить с вами. А что может быть лучше дела, в котором задействован Интерпол и все такое? В котором заинтересованы все? – Ты сделал что-нибудь для этого, Чак? – Нет, ничего. – Ты уничтожал улики в других делах? – Никаких, кроме пули. – Ты понимаешь, что совершил уголовное преступление, уничтожив улику? Понимаешь, что из-за Брей можешь сесть в тюрьму и она, вероятно, этого и добивается, надеясь устранить тебя с дороги после того, как разделается со мной? – Я не верю, что она способна на это. Для Брей Раффин был никем – простым лакеем, у которого не хватило ума избежать ловушки из-за чрезмерного самомнения и тщеславия. – Ты уверен в этом? Уверен, что Брей не сделает тебя козлом отпущения? Он заколебался. – Это ты крадешь вещи в офисе? – напрямую спросила я. – Они все лежат у меня. Брей хотела, чтобы я... чтобы все подумали, будто вы не можете руководить отделом. Вещи лежат у меня в коробке. Я собирался позже подкинуть ее в здание, чтобы все вещи вернулись к владельцам. – Почему ты позволил ей получить такую власть над собой? Почему ты лжешь, крадешь и намеренно уничтожаешь улики? – Пожалуйста, не дайте меня арестовать и посадить в тюрьму, – произнес он испуганным голосом, который вряд ли принес бы ему актерскую славу. – У меня жена. Скоро будет ребенок. Я покончу самоубийством, это точно. Я знаю много способов. – Даже не думай об этом. Чтобы я больше этого не слышала. – Я это сделаю. Я конченый человек, и виноват во всем только я и никто другой. – Ты не станешь конченым человеком, пока сам этого не захочешь. – Я не могу больше ничего исправить, – пробормотал он, и я испугалась, что он всерьез говорил о самоубийстве. Он постоянно облизывал губы, рот у него пересох, и слова выходили малоразборчивыми. – Жене все равно. А ребенок не должен расти, зная, что отец в тюрьме. – Не смей об этом думать, – сердито откликнулась я. – Не дай Бог, я войду в морг и увижу твое тело на одном из столов. Он потрясенно повернулся ко мне. – Стань наконец взрослым человеком. Вышибив пулей мозги, ты не решишь ни одной проблемы, ты слышишь меня? Знаешь, что такое самоубийство? Раффин смотрел на меня широко раскрытыми глазами. – Это слово становится ругательством. Я запрещаю тебе думать о нем, вот так-то. Глава 22 Заведение "Привал у Пита" находилось между "Салоном красоты Кейт" и маленьким домиком с вывеской, на которой красовалась реклама экстрасенса. Я остановила машину возле побитого черного пикапа с наклейками на бампере, многое рассказывавшими о мистере Пите. Дверь немедленно открылась: на пороге стоял человек, полностью покрытый татуировками – они украшали каждый открытый дюйм кожи, включая шею и голову. Многочисленные сережки и колечки на теле внушали благоговейный ужас. Мужчина был жилистым, бородатым, с длинными седыми волосами, собранными сзади в пучок. Он оказался старше, чем я ожидала, – лет за сорок. Судя по лицу, ему не раз доставалось в драках, он носил черную кожаную жилетку и футболку. Из кармана джинсов, куда обычно кладут бумажник, свисала цепочка. – Вы, наверное, Пит, – сказала я и открыла багажник, чтобы достать пластиковый пакет с татуировкой. – Заходите, – спокойно пригласил он, как будто все в мире шло по заведенному порядку и не стоило его беспокойства. Он вошел впереди нас и выкрикнул: – Текси, сидеть, девочка! Не волнуйтесь, – заверил он. – Эта собака безобиднее младенца. Я поняла: мне не понравится то, что я увижу внутри. – Не знал, что вы приедете не одна, – заметил Пит, и я обратила внимание, что на его языке красуется продолговатая серебряная серьга. – Как тебя зовут? – Чак. – Он один из моих ассистентов, – объяснила я. – Он подождет, если у вас найдется место. Текси оказалась питбультерьером – черно-коричневой квадратной глыбой мускулов на четырех лапах. – Конечно. – Пит указал на уголок комнаты, где стоял телевизор и несколько кресел. – Это место для клиентов, ожидающих своей очереди. Присаживайся, Чак. Дай мне знать, если тебе понадобится мелочь для автомата с кока-колой. – Спасибо, – подавленно сказал Раффин. Мне не понравилось, как Текси смотрела на меня. Никогда не доверяла питбулям, даже если хозяева убеждали, что те очень добрые. С моей точки зрения, помесь бульдога и терьера создала собачьего Франкенштейна; к тому же я видела немало порванных ими людей, особенно детей. – Ну что, Текси, почешем животик? – проговорил Пит ласково. Текси перевернулась на спину, задрав четыре лапы, а хозяин присел и начал почесывать ей живот. – Знаете, – оглянулся он на нас с Чаком, – эти собаки не такие плохие, если их правильно воспитывать. Это просто большие дети. Разве не так, Текси? Я назвал ее Текси, потому что год назад ко мне пришел водитель такси и заказал татуировку. Сказал, что подарит мне щенка питбуля, если я выколю старуху с косой и подпишу рисунок именем его бывшей жены. Я так и сделал, правда, девочка? Вроде как ирония судьбы: она пит и я. Как родственники. Мастерская Пита оказалась неведомым мне миром, который трудно было представить, а ведь мне приходилось посещать самые невероятные места. Стены полностью были покрыты самыми разнообразными образцами татуировок. Здесь висели тысячи индейцев, крылатых коней, драконов, рыб, лягушек и культовых символов, которые не имели для меня никакого смысла. Повсюду виднелись лозунги "Никому не доверяй" и "Я там был и отметился". Со столов и полок строили гримасы пластиковые черепа, около телевизора были разложены журналы о татуировках, чтобы их могли пролистать самые отважные из ожидающих. Странно, но то, что вначале мне показалось отвратительным, спустя час стало понятным. Это была форма жизненного кредо. Такие люди, как Пит, и, возможно, большая часть его клиентуры являлись изгоями, противостоящими всему, что отрицало право людей быть теми, кеми они были на самом деле. Неуместной здесь была только кожа мертвеца, которую я привезла в банке с формалином. Она принадлежала человеку, одевавшемуся в костюмы от Армани и крокодиловые туфли, который едва ли был дерзким представителем контркультуры. – Как вы начали заниматься этим делом? – спросила я Пита. Чак осматривал образцы татуировок, словно обходил картины в музее. Я поставила свой пакет на прилавок рядом с кассой. – Настенные надписи, – ответил Пит. – Я использую многое из граффити, вроде как Грайм в "Основном инстинкте" в Сан-Франциско, но это ни в коем случае не значит, что я так же хорош, как он. Но если сочетать яркие, подобные граффити изображения со смелыми линиями старой школы, то это мой стиль. Он постучал пальцем по фотографии в рамке, с которой улыбалась обнаженная женщина, соблазнительно прикрывающая грудь скрещенными руками. На животе был изображен закат на фоне маяка. – Вот, например, эта девушка. Она пришла сюда с парнем, сделавшим ей подарок на день рождения – оплатившим татуировку. Начала с крошечной бабочки на бедре, была до смерти напугана. После этого каждую неделю приходит за следующей татуировкой. – Почему?