Москва – Тульская область – Польша; сентябрь – декабрь 1941 года Остановившаяся было жизнь, внезапно завертелась, увлекая Мишку в новой опасный водоворот. После того, как в кабинете следователя он обозначил подписью свой выбор, в опостылевшую камеру его больше не вернули. Один из охранников, прихватив запечатанный пакет с документами, сопроводил Протасова до тюремного двора, где стоял грузовик с брезентовым кузовом. Прагматичный младший лейтенант принял пакет, окинул придирчивым взглядом пополнение и коротко приказал: - В кузов! В лавках под тентом уже сидели человек двадцать, таких же как Мишка, полу уголовных элементов. Всю крайнюю лавку, отрезая ураганам путь к отступлению, занимали два огромных сержанта с автоматами и служебной овчаркой. Протасов отыскал свободное местечко и принялся ждать, осторожно поглядывая на соседей. Однако хорошенько рассмотреть их не вышло, спустя несколько минут, затарахтел мотор, хлопнула дверца кабины. Взвизгнули петли открывшихся створок тюремных ворот и грузовик, вырулив на прилегавшую улицу, покатил куда-то на Юг столицы. Штрафные роты и батальоны появятся в Красной армии лишь в июле 1942 года, после выхода знаменитого приказа N 227, неофициально именовавшегося «ни шагу назад». В начале войны таких подразделений ещё не было, а задачи перед командованием фронтов и армий ставились нешуточные. Личного состава, для их выполнения, катастрофически не хватало, военные комиссариаты призывали в строй всех способных держать в руках винтовку: пожилых мужчин, женщин и даже семнадцатилетних пацанов. Приходилось выкручиваться, экспериментировать, рисковать. Одним из таких экспериментов стало формирование в составе десятой армии отдельной роты, состоящей из криминальных элементов возрасте от 17 до 22 лет. Отбор в роту происходил по самым строгим критериям. Главными из них были первая и единственная судимость, а также отсутствие обвинений в тяжких преступлениях. Первая неделя показалось Мишке адом - одному богу было известно сколько раз за эти семь дней он проклинал свое решение променять исправительно-трудовой лагерь на полевой лагерь ускоренной военной подготовки. В первый же день его, вместе с остальными, вновь прибывшими, отправили в баню, выдали новое обмундирование, ботинки, обмотки, шинели. И тут же усадили изучать винтовку Мосина. Каждое утро начиналось с построения и проверке личного состава, затем физическая зарядка завтрак и снова занятия. Бывшие хулиганы, воры и карманники маршировали строем, кололи штыками мешки с соломой, бросали муляжи гранат, ползали под колючей проволокой, учили световые и звуковые сигналы, оказывали друг другу первую медицинскую помощь, окапывались, стреляли по мишеням. У непривычной к дисциплине шпаны не было ни минуты свободного времени. В течении дня занятия прерывались лишь на обед, ужин и на 2два, три перекура. Курящие получали по упаковке махорки на трое суток. В 9:30 опять объявлялась построение с проверкой, после чего горнист трубил долгожданный отбой. Спали в палатках по десять человек. В шесть утра всё начиналось сначала. Со второй недели Протасов начал привыкать к новой жизни и вдруг обнаружил, что она не такая уж и невыносимая, как казалось поначалу. По истечении второй недели военная подготовка была завершена, на торжественном построении каждый новобранец зачитал текст присяги и поставил под ним свою подпись. Этим же вечером роту погрузили в эшелон и под покровом темноты перебросили под Тулу, где она должна была окончательно влиться в состав десятой армии. В это время, на левом крыле Западного фронта, полным ходом шла подготовка к белецко-казельской наступательной операции и армии требовалось свежее пополнение. В процессе выгрузки из эшелона случился неприятный инцидент, едва выпрыгнув из вагона теплушки, в размокший от ноябрьской непогоды грунт, четверо новобранцев юркнули под соседний вагон и стремглав бросились наутёк, видно знали друг друга и заранее сговорились о побеге. Встречавшее роту командование было готова к такому повороту, эшелон по прибытии на станцию сразу оцепил взвод НКВД, несколько предупредительных выстрелов в воздух заставили беглецов остановиться и поднять руки, а дальше произошёл показательный урок. Личный состав роты построили недалеко от пыхтящего паровоза. Руководивший встречей начальник штаба армии тут же произнёс короткую приветственную речь, а в конце, добавив в голос металла, приказал: - Расстрелять негодяев и трусов, пытавшихся позорно бежать с фронта! Бойцы НКВД привели четверых дезертиров, со связанными руками, поставили их перед строем. Капитан с краповыми петлицами назначил расстрелянную команду. Восемь бойцов встали в ряд, клацнули винтовочными затворами и по команде того же капитана дали дружный залп. После этого случая бывшие карманники и хулиганы уяснили, что шутить с ними в Красной армии не намерены. Все разговоры о бегстве с передовой и возвращении в криминальную столицу как-то сами собой утихли. Мишку спасло чудо. Всю дорогу, от Москвы до Тулы, он тоже вынашивал план побега и намеревался сделать это похожим способом - нырнув под вагон, рвануть в сторону от железки. Четвёрка отчаянных сделала это на несколько секунд раньше, отведя от него смертельную опасность. «Нет это слишком просто и опасно» - решил он после показательной казни. Подобные способы не годятся, как говаривал Амбал. В серьёзных делах пороть горячку не гоже, надобно всё хорошенько обмозговать и подготовиться. Под утро, ещё по темноте, бойцы штрафной роты заняли участок на переднем рубеже. Два длинных окопа, в форме изломанных линий, здесь же их покормили не то запоздалым ужином, не то ранним завтраком. Потом раздали винтовки, дали по тридцать патронов, по одному перевязочному пакету и начались для них новые испытания. *** До начала контрнаступления Красной армии под Москвой, рота безвылазно сидела в изломанных окопах, отражая регулярные, но малокровные атаки фрицев. Неудавшийся блицкриг поубавил у немцев пыла, набиравшей обороты мороз отрезвил, а отсутствие свежих резервов окончательно застопорило наступление группы - армий Центр. Боевые действия на подступах к Москве на некоторое время приобрели позиционный характер. Пятого декабря началась активная фаза наступление на широком участке от Калинина на севере, до Ельца на юге. Очередь десятой армии в этой битве настала через две недели. Двадцатого декабря, совместно с Первым гвардейским кавалерийским корпусом, бойцы десятой армии поднялись в атаку. Сходу мелкий городишко Одоев взять не удалось - фашисты закрепились в нём намертво, окольцевав позициями противотанковой артиллерии и долговременными огневыми точками. Отдельной роте дважды приказывали форсировать речку Упа, но оба раза, под шквальным огнём противника, она прижималась к мёрзлой земле. Когда блёклое зимнее солнце коснулось горизонта, штаб дивизии организовал третью атаку. Перед этим была проведена массированная артподготовка - две наших батареи вспахали юго-западный берег реки. Ротный поднял бойцов, едва разорвался последний снаряд. Протасов бежал с винтовкой наперевес намеренно петляя, словно спасавшийся от хищника заяц. Он полагал, что немецкие пулемётчики бьют прицельно а в мечущуюся цель попасть будет сложнее. Однако пули свистели и впивались в грунт без всякой системы. Бежавшие в атаку бойцы падали и справа от Мишки, и слева, и за его спиной. Одна пуля ударила в приклад его винтовки расщепив верхнюю часть. Совсем обезумев от страха Протасов не заметил, как все его товарищи залегли, прекратив атаку. Пробежав ещё с полсотни метров, он вдруг понял, что весь огонь противника сосредоточился на нём. Не мешкая, он свалился в ближайшую воронку, расстегнул сдавившую грудь шинель, отдышался. Небо быстро темнело, с севера сильным ветром тянуло низкие облака. Через четверть часа Мишке стало холодно, он застегнулся, достал из кармана, оставленный про запас, ржаной сухарь и принялся его грызть, раздумывая над тем, как поступить дальше. Ещё до того, как городок, речушку и её берега окончательно накрыла темень. Протасов подполз к краю воронки и осторожно высунул голову. Напряжённо всматриваясь в изрытые воронками поле, он заметил несколько шевелящихся тёмных пятен - это были выжившие в атаке товарищи, ползком возвращавшиеся на свои позиции в окоп, в виде изломанной линии. В Мишкиной груди защемило, с некоторыми из них он уже успел сойтись и подружиться, а теперь не знал спаслись они от пулемётного огня или навсегда остались на этом холодном поле. Он посмотрел в сторону другого берега, где в чёрном пролеске засел неприятель, там у него друзей не было. Опустив голову и прикрыв глаза, Мишка припомнил первый день на передовой: как нырнули под вагон четверо бывших блатных, как их выловили, как привели со связанными руками и поставили перед строем, как капитан НКВДшник махнул рукой и мощный винтовочный залп раскидал по земле их мёртвые тела. « Нет, - решительно мотнул головой Протасов, - да простят меня кореша, но в Красную армию я больше не вернусь». *** Дождавшись темноты, он оставил в воронке свою винтовку, выбрался наружу и пополз к реке. Передвигаться в шинели было неудобно, он быстро устал, начал задыхаться, ужасно хотелось пить. Приходилось останавливаться, жевать снег и ждать пока восстановится дыхание. Изредка, с немецкой стороны, в небо взлетали осветительные ракеты, на середине реки ему попалась, ещё не схватившаяся морозцем, полынья, оставшаяся от разрыва снаряда или авиационные бомбы. Шинель на животе быстро намокла, зато Мишка, наконец, вдоволь напился. Юго-западного берега реки Упа он достиг в начале ночи, сил ползти дальше совершенно не осталось. Наткнувшись на первую попавшуюся воронку он съехал в неё и свернулся клубком, пытаясь согреться, очень скоро сознание стал обволакивать сон, его колотило от холода, пальцы немели, осознание постепенно уплывало. Протасов знал, что засыпать нельзя - сон на морозе это смерть, но он ничего не мог с собой поделать. Из последних сил Мишка перевернулся на спину, разомкнул холодные губы и выдавил из себя протяжный стон. Долгое время Мишкино сознание балансировала между реальностью и глубокой тёмной пропастью - то ему слышалась чья-то речь и ощущались болезненные прикосновения, то он срывался с обрыва и бесконечно долго летел в пугающую бездну. Неопределённость исподволь беспокоила и выматывала. Наконец в глаза ударил яркий свет, кто-то похлопал его ладонью по щеке и сказал на ломаном русском языке: - Эй зольдат, пора подъём! Ми очинь долго тибя ждать. *** Мишка открыл глаза и сначала увидел бревенчатой потолок, с двумя подвешенными электрическими фонарями, слева стоял высокий немец в очках, на плече его висела санитарная сумка, справа, чуть склонив голову набок улыбался второй фриц с погонами фельдфебеля. - Ти можешь гаварить? - спросил он довольно любезным тоном. Протасов в этот момент был занят другими мыслями: «где моя спичечница, куда они подевали мою спичечницу?» - негодовал он про себя. Он лежал совершенно голый, на чем-то холодном, бронзовая спичечница была завёрнута в платок и покоилась в правом кармане солдатских галифе. «Надо с ними поговорить, - кивнул он немцу. - И выяснить, где я и куда подевалась спичечница.» - Кто ти и зачем пришёл к нам? - спросил тот. Голосовые связки не слушались и Мишка ответил шёпотом: - Рядовой Протасов, пришёл потому, что не хочу воевать в Красной армии. Ответ порадовал немцев, оба заулыбались, закивали, помогли подняться и сесть на деревянном настиле, покрытым толстым брезентом. Мишка посмотрел на свои руки и ноги - они были целы, только кожа почему-то горела и играла розовым оттенком, вероятно его чем-то растёрли, чтобы избежать обморожение. Помещение оказалось блиндажом, приспособленным под санитарные нужды, вдоль стен были сооружены два настила для раненых, полки с медикаментами и перевязочным материалом, в углу гудела небольшая металлическая печь, труба от которой тянулась в сторону и ныряла в земляную стену. Внутри блиндажа было чисто, стоял острый запах касторового масла. - У меня в кармане лежала спичечница… - начал Протасов. Подав ему тёплое нижнее белье, длинные носки, штаны и солдатские сапоги, фельдфебель пояснил: - Отивайся. И я проводить тебя к оэффисер. Всэ тваи вещи там. Офисер желает задавать тебе много вопросов. Мишка оделся, обулся, с помощью немцев встал на ноги, сделал пару шагов. Странно, но мышцы слушались, озноб больше не бил. Вместо советской шинели немцы предложили ему немецкую, на голову выгрузили суконную зимнюю пилотку с орлом над длинным козырьком. Покинув вместе с фельдфебелем блиндаж Протасов с удивлением обнаружил, что уже наступило утро, погода улучшилась, ветер стих, облаков стало меньше, в их разрывах проглядывало солнце. «А вдруг это знак, - с надеждой подумал Мишка, - должно же мне когда-нибудь по фортить?». Поначалу Мишка считал, что находится на переднем крае немецкой пехотной дивизии, напротив которой стояли части советской десятой армии. Однако следуя за фельдфебелем в офицерскую палатку, расположенную в пролеске, он с удивлением обнаружил, что до переднего края далеко, сюда доносились лишь отголоски канонады, здесь не было ни окопов, ни свойственной для передовой суеты. Мишку это обрадовало. «Чем дальше от советов, тем лучше, - подумал он, - а немцы? Что немцы? Они же не звери, не расстреляют, я ведь к ним сам пришёл». По левую сторону от протоптанной в снегу тропинки стояла техника: несколько танков, бронетранспортёров, грузовиков, некоторые из них ремонтировала обслуга в чёрных технических комбинезонах. Справа обустраивали новые позиции артиллеристы - расчищали снег вокруг, только что установленных, орудий, таскали ящики со снарядами, натягивали светлые маскировочные сетки. Чуть глубже, в лесочке, дымили полевые кухни - там повара готовили завтрак, там же Мишка заметил несколько палаток из белого с коричневыми разводами брезента - к ним и направился фельдфебель. Вскоре его завели в штабную палатку, это стало понятно по трём столам, сооружённым из снарядных ящиков. На одном пестрела расстеленная карта, за вторым приготовился записывать ход допроса нижний чин в очках с круглой оправой, за третьим сидели два офицера – тот, что помладше возрастом, с одной стороны звёздочкой на гладком серебристом погоне, был одет в обычную серо-зелёную форму и такую же шинель. Офицер постарше - лет тридцати пяти, был в чёрной форме с одним витым погоном на правом плече. Оба потягивали из кружек горячий кофе. Доложив, фельдфебель удалился из палатки, а офицеры, в довольно доброжелательном тоне, приступили к допросу. Вопросов было много, офицер в чёрной форме неплохо говорил по-русски и, по видимому, служил в контрразведке или в какой-то иной службе безопасности, поэтому говорил в основном он. На столе, перед ним, лежали Мишкины вещи, среди которых он с превеликой радостью заметил тусклый бронзовый отблеск спичечницы. Назвав фамилию и имя, а также звание и номер воинской части, Мишка понадеялся на то, что отделается пятнадцатиминутной беседой, но он ошибся - допрос длился более часа. Немцев интересовало буквально всё - даже злой легавый из Московской тюрьмы не был таким любопытным и въедливым задавая вопросы, касавшиеся нападения на инкассатора. Здесь всё обстояло по-другому. Штабной офицер выспрашивал детали, связанные с наступательной операцией Красной армии: номера частей и соединений, численный состав, наличие тяжёлый и средней техники, количество артиллерийских орудий и грузовиков, звания и фамилии комсостава. Офицер службы безопасности больше интересовался личностью самого Протасова: где родился, проживал, где учился, кто отец с матерью и где они работали, круг знакомых, как Мишка попал в армию, где проходил военную подготовку, когда подразделение перебросили на фронт. Протасов отвечал на вопросы старательно и подробно, если не знал ответа, то ничего не выдумывал, а прямо в этом признавался. Похоже немцам понравилось его спокойное поведение, желание поделиться сведениями, а также то, что он рискнул перейти линию фронта для добровольной сдачи в плен. Возможно поэтому обращались они с ним неплохо, заметив что пленный устал стоять на неокрепших ногах, предложили присесть. Чуть погодя, один из офицеров кликнул денщика и приказал принести перебежчику горячего кофе. Мишка мало смыслил в кофе- в его семье предпочитали чай. Но когда он взял в руки кружку и вдохнул аромат тёмно-коричневого напитка, голова закружилась от восторга. После трёх месяцев лишений и жутких непривычных нагрузок он наконец расслабился, ощутил блаженство. - Ну что ж, господин Протасов, - подвёл итог офицер в чёрном. - Нам понадобится некоторое время, чтобы проверить рассказанное вами. С этими словами он забрал у нижнего чина несколько исписанных листов, пробежав взглядом последние строчки, положил листы в папку и поднялся: - Пока идёт проверка вы будете находиться под строгой охраной, - сказал он, и, собирая разложенные на столе вещи перебежчика, добавил. - Мне очень хотелось бы, чтобы всё это имущество вернулась к своему хозяину, то есть к вам. Поднявшись из-за стола, офицер водрузил на голову фуражку, пожал руку коллеге из вермахта и направился к выходу из палатки. Отдёрнув полу, огляделся на застывшего Протасова: - Что же вы стоите? Следуйте за мной. После допроса мишку покормили, посадили в крытый тентом кузов грузовика и под охраной двух солдат куда-то повезли. Солнце поднималось над горизонтом позади автомобиля. «Значит едем на Запад» - догадался он. И вновь порадовался тому, что с каждой минутой он всё дальше уезжал от линии фронта.