– Отец обо всем узнал, – продолжала она. – Моего любовника бросили в тюрьму и подвергли там пыткам. Мне было сказано, что, как только я соглашусь выйти за тебя замуж, пытки прекратят, а в тот день, когда мы с тобой отплывем в Англию, его выпустят на свободу. Она не сводила глаз с его лица. Он выглядел не столь уязвленным, как она ожидала. Скорее, испуганным. – Твой отец был отвратительным человеком, – произнес он. – Но еще отвратительнее поступила я, выйдя за тебя без любви. – Вот как… – Теперь черты его лица все-таки исказились от боли. – Но если уж начистоту, я ведь тоже не был в тебя влюблен. Я сделал тогда предложение, потому что мой отец умер и мне срочно понадобилась женщина на роль графини Уолден. И только уже гораздо позже я глубоко и безнадежно полюбил. Так что я мог бы сказать, что прощаю тебя, но только прощать, собственно, не за что. «Неужели все так просто? – подумала она. – Неужели он все мне простит и будет любить с прежней силой? Вероятно, оттого, что в воздухе этого дома почти осязаемо витал дух смерти, здесь теперь стало возможно все?» И потому она решилась довести признание до конца, словно бросалась головой в омут. – Мне нужно сказать тебе еще кое-что, – заговорила она, – и это гораздо хуже. Но и ему хотелось дойти в откровенности до конца. – Будет лучше, если я все узнаю сейчас. – Я была… Я уже ждала ребенка, когда мы с тобой поженились. Стивен мертвенно побледнел. – Шарлотта?! Лидия лишь молча кивнула. – Значит… Она не моя дочь? – Нет. – О Всевышний! «Вот теперь тебя проняло, – подумала она. – Такого ты и представить себе не мог, правда?» – Я так виновата перед тобой, Стивен! Но он лишь невидящим взглядом смотрел на нее, бессмысленно повторяя: – Не моя. Не моя… Ей было легко себе представить, каким это стало для него ударом: никто не придавал такого значения продолжению своего рода и благородству крови, как английская аристократия. Она помнила, как смотрел он на маленькую Шарлотту и бормотал: «Плоть от плоти моей, кровь от крови» – единственная библейская цитата, которую она когда-либо от него слышала. Она вспомнила и собственные ощущения, размышления о таинстве зарождения новой жизни как части твоей, а потом превращении ее в отдельное человеческое существо, которое все же никогда до конца невозможно от тебя отделить. Она всегда считала, что это касалось только матери. Но, вполне вероятно, и мужчины проходили через сходные переживания. Лицо Стивена стало серым и отрешенным. Он вдруг словно на глазах постарел. – Почему ты решила сообщить мне об этом именно сейчас? – спросил он. «Я не могу, – подумала Лидия, – я не должна идти дальше. Достаточно той боли, что уже причинила». Но она словно катилась по крутому склону снежной горы, когда уже невозможно остановиться. – Потому что Шарлотта познакомилась со своим настоящим отцом и ей все известно, – выпалила она. – Несчастное дитя! – Стивен спрятал лицо в ладони. Лидия понимала, что его следующим вопросом будет: и кто же настоящий отец? Ею овладела паника. Она не могла сказать ему. Это его просто убьет. Но в то же время ощущала мучительную потребность окончательно сбросить с себя бремя позорных тайн. «Только не спрашивай меня сейчас, – молила она, – еще не время, это будет уже чересчур!» Он посмотрел на нее. Выражение его лица стало пугающе бесстрастным. «Он похож на судью, – подумалось ей. – На судью, выносящего приговор, который не касается его лично». А на скамье подсудимых она сама. «Только не спрашивай!» Но он и не спросил. Он констатировал: – И отец, разумеется, Максим. Она громко охнула. Он кивнул, показывая, что ее реакции достаточно и больше он ни в каких подтверждениях не нуждается. «Что он будет делать?» – в страхе думала Лидия. Она всматривалась в его лицо, но ничего не могла прочитать: он казался сейчас совершеннейшим незнакомцем. Но Стивен лишь воскликнул: – О Боже, Боже мой! Что же мы наделали? Из Лидии неожиданно хлынул поток слов: – Пойми, он появился в самый неудачный момент. Как раз когда она увидела все человеческие недостатки своих родителей. И тут возникает он – такой полный жизненных сил, идей, бунтарства… Именно тот тип, что способен очаровать юное создание с независимым складом ума… Я это понимаю, потому что нечто подобное случилось и со мной. И вот она с ним познакомилась, увлеклась, стала помогать… Но она по-прежнему любит тебя, Стивен. В этом смысле она остается твоей дочерью. Она любит тебя, потому что тебя невозможно не любить. Его лицо застыло, как деревянное. Лучше бы он ругался на чем свет стоит, орал на нее, избил бы, в конце концов… Но он лишь сидел с тем же выражением беспристрастного судьи. Потом спросил: – А ты сама? Ты тоже помогала ему? – Да, но не намеренно… Правда, я не помогла и тебе. Я – достойная ненависти женщина, на которой лежит проклятие. Он встал и взял ее за плечи. От его пальцев исходил могильный холод. – Но все-таки ты – моя? – спросил он. – Я очень хотела быть твоей. В самом деле, очень хотела, Стивен. Он погладил ее по щеке, но в его взгляде не было любви, и потому она лишь вздрогнула от прикосновения и сказала: – Я знала, что всего ты мне не простишь. – Тебе известно, где сейчас Максим? – спросил он. Она молчала. Сказать – значило убить Максима. Не сказать было бы равносильно убийству Стивена. – Ты ведь это знаешь, – уверенно продолжал он. Она все так же молча кивнула. – А мне скажешь? Лидия посмотрела ему в глаза. «Если скажу, – подумала она, – быть может, он все же меня простит?» – Выбор за тобой. Казалось, она головой вниз падает в бездонную пропасть. Стивен смотрел на нее теперь с нескрываемым ожиданием. – Он – в доме, – произнесла Лидия. – Боже, спаси и сохрани! Где именно? Плечи Лидии поникли. Она это сделала. Она предала Максима – теперь уже в последний раз. – Прячется в старой детской, – мрачно выдавила из себя она. Вот теперь лицо Стивена никак нельзя было назвать деревянным. Щеки его раскраснелись, в глазах засверкала ярость. – Скажи… Пожалуйста, скажи, что прощаешь меня, – попросила Лидия. Но он лишь резко повернулся и выбежал из ее спальни. Максим снова пробежал через кухню и сервировочную комнату, держа свечу, ружье и коробок спичек. В нос ему ударили тошнотворно сладкие пары бензина. В первой столовой на его пути из дыры в шланге била тонкая, но сильная струя горючего. Максим переместил шланг ближе к центру помещения, чтобы огонь не уничтожил его слишком быстро, потом чиркнул спичкой и бросил ее на промокший от бензина участок ковра. Его тут же охватило пламя. Максим ухмыльнулся и двинулся дальше. В гостиной он взял с дивана бархатную подушечку и на минуту поднес ее к другому отверстию в шланге, потом снова швырнул на диван и поджог, набросав сверху других подушек. Они тоже мгновенно и весело заполыхали. Он пересек вестибюль и по коридору добрался до библиотеки. Здесь бензин свободно вытекал из конца шланга и лужей расползался по полу. Максим сбросил с полок несколько книг прямо в центр лужи. Потом открыл дверь в смежную оружейную комнату. На секунду замер на пороге и решительно швырнул внутрь библиотеки свечу. С шумом, подобным сильному порыву ветра, пожар вспыхнул теперь и здесь. Бензин и старинные книги давали особенно сильное пламя. В считанные мгновения загорелись шторы, кресла, деревянная обшивка стен. Бензин продолжал вытекать, подкармливая огонь. Максим громко расхохотался. В оружейной он сунул в карман плаща пригоршню запасных патронов. Затем перешел в цветочную, тихо открыл дверь в сад и вышел наружу. Шел он строго на запад, отдаляясь от особняка и мобилизовав все свое терпение, чтобы сделать ровно двести шагов. Потом свернул на юг, отмерил такое же расстояние и, наконец, развернулся лицом к востоку, чтобы выйти точно к фасаду дома, который видел за темной лужайкой. Среди колонн парадного входа дежурил второй полисмен, подсвеченный двумя яркими фонарями. Пока он совершенно спокойно курил трубку, его товарищ валялся без сознания или даже мертвым на камнях заднего дворика. Максим уже отчетливо видел огни пожара сквозь окна библиотеки, но полицейский располагался вдали от нее и пока ничего не замечал. Но теперь уже мог заметить в любой момент.