– Что опять навело меня на мысли о Балканах, – улыбнулся Алекс. «Хвала небесам, как раз вовремя!» – подумал Уолден. – Позволите начать с изложения нынешней ситуации? – продолжил Алекс. – Итак, мы готовы воевать с немцами в союзе с вами, а вы согласны признать наше право на проводку кораблей через Босфор и Дарданеллы. Однако одного только права недостаточно. Нам нужен способ осуществлять его на практике. Наше предложение о том, чтобы Великобритания признала все Балканы от Румынии до Крита зоной российского влияния, не получило одобрения с вашей стороны. Не сомневаюсь, вы посчитали это слишком большой уступкой. Таким образом, моей задачей стало выработать несколько более скромные требования, которые по-прежнему открывали бы России свободный проход между морями, но не вынуждали вас проводить на Балканах безоговорочно пророссийскую политику. – Именно так, – согласился Уолден и подумал: «У него ум точный, как ланцет хирурга. Еще пару минут назад я давал ему отеческие советы, а сейчас мы говорим совершенно на равных – и это мягко выражаясь. Наверное, нечто подобное происходит неизбежно, когда из твоего сына вырастает настоящий мужчина». – Прискорбно, что потребовалось много времени, – сказал Алекс. – Но мне пришлось обмениваться шифрованными телеграммами с Петербургом через посольство, а обсуждение вопросов на таком расстоянии просто невозможно завершить столь быстро, как мне бы того хотелось. – Понимаю, – кивнул Уолден, мысленно подгоняя собеседника: «Ну, давай же, выкладывай!» – Между Константинополем и Адрианополем есть регион площадью примерно в десять тысяч квадратных миль. Речь идет о половине территории Фракии[22], которая сейчас принадлежит Турции. Береговая линия там начинается на Черном море, проходит вдоль Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, заканчиваясь на море Эгейском. Иными словами, с нее можно контролировать всю протяженность прохода между Черным и Средиземным морями. Он сделал паузу. – Отдайте нам контроль над этим районом, и мы – на вашей стороне. Уолден не без труда скрыл волнение. На этом действительно можно сторговаться. Но вслух сказал: – Одна проблема остается нерешенной. Это не наша территория, чтобы так просто отдать ее вам. – Давайте рассмотрим варианты, которые возникнут с началом войны, – настаивал Алекс. – Вариант первый. Если Турция окажется в союзе с нами, право прохода мы получим так или иначе. Вариант второй. Турция соблюдает нейтралитет. Тогда Британия сможет потребовать права прохода для российских судов как доказательство подлинности нейтралитета Турции, а в случае ее отказа поддержит наше вторжение во Фракию. И вариант третий, он же наиболее вероятный. Турция воюет на стороне Германии. В подобной ситуации Британия легко признает Фракию российской, как только мы сумеем взять ее силой своего оружия. – А как на это отреагируют сами фракийцы? – с сомнением спросил Уолден. – Уверен, они предпочтут власть России господству турок. – Мне почему-то кажется, что они выбрали бы независимость. Алекс улыбнулся лукавой, мальчишеской улыбкой. – Давайте начистоту. Ни вы, ни я, ни оба наших правительства ни в малейшей степени не обеспокоены тем, что предпочитает население Фракии. – В целом согласен, – кивнул Уолден, понимая, что согласиться его вынудили. Необычное сочетание в Алексе юношеского обаяния и зрелого циничного ума выбивало графа из привычной колеи. Всякий раз, когда ему казалось, что он держит ход переговоров под контролем, Алекс вносил в них неожиданный поворот, демонстрируя, кто на самом деле занимает позицию лидера. Они поднялись по склону холма к заднему двору Уолден-Холла. Граф заметил, как телохранитель пристально всматривается в глубь зарослей по обе стороны от них. Его тяжелые коричневые ботинки покрылись толстым слоем пыли. Земля иссохла. Дождя не пролилось ни капли за последние три месяца. Уолден пребывал в легком возбуждении, обдумывая новое предложение Алекса. Что скажет на это Черчилль? Наверняка согласится отдать русским часть Фракии. Кому вообще есть до нее дело – до этой самой Фракии? Они прошли через примыкавший к кухне огород. Помощник садовника поливал из шланга грядки с листьями салата. Он отсалютовал хозяевам. Уолден лихорадочно старался вспомнить его имя, но Алекс неожиданно опередил его: – Прекрасный вечер, а, Стэнли? – Нам бы не повредил дождичек, ваше высочество. – Только не слишком затяжной. – Упаси Боже, ваше высочество. «Алекс все схватывает на лету», – отметил Уолден. Войдя в дом, он тут же звонком вызвал лакея. – Я сейчас же пошлю телеграмму Черчиллю и назначу встречу с ним на утро. После завтрака на машине отправлюсь в Лондон. – Прекрасно, – сказал Алекс. – Времени у нас остается все меньше. Шарлотта не ожидала столь бурной реакции от слуги, открывшего ей дверь. – О, слава Богу, вы вернулись домой, леди Шарлотта! – воскликнул он. – Не понимаю, почему надо поднимать по этому поводу шум, Уильям. – Шарлотта отдала ему свой плащ. – Леди Уолден вся извелась, – ответил слуга. – Велела послать вас к ней немедленно, как только вы появитесь. – Я должна сначала привести себя в порядок. – Но леди Уолден так и сказала – «немедленно»… – А я говорю, что сначала поднимусь к себе и приведу себя в порядок. – И Шарлотта отправилась в свою спальню. Она умылась и вынула из прически заколки. В области живота все еще ощущалась тупая боль от удара, а ладони были расцарапаны, но не слишком сильно. На коленках точно остались синяки, но ее коленок никто никогда и не видел. Зайдя за ширму, она сняла платье. Ни одной прорехи. «Глядя на меня, никто не скажет, что я побывала в дерущейся толпе», – подумала она. В этот момент дверь спальни открылась. – Шарлотта! – донесся мамин голос. Она поспешно надела халат, думая: «Господи, кажется, будет истерика!» И вышла из-за ширмы. – Мы просто с ума сходили от беспокойства. Вслед за ней в комнату вошла Мария с написанным на лице негодованием и стальным холодом во взгляде. – Ну а теперь ты видишь, что я дома живая и здоровая, так что уже можно перестать волноваться. Мать побагровела. – Ты еще смеешь дерзить, несносная девчонка! – взвизгнула она и, шагнув к дочери, влепила ей звонкую пощечину. Шарлотта отшатнулась и тяжело опустилась на кровать. Она была в шоке, но не от пощечины, а от одной лишь мысли, что такое возможно. Мама никогда прежде не поднимала на нее руку. И оттого это ощущалось больнее любых тычков и ударов, полученных в бесновавшейся толпе. Она перехватила взгляд Марии, и от нее не укрылось довольное выражение лица гувернантки. Взяв себя в руки, Шарлотта процедила: – Этого я тебе никогда не прощу. – Ты? Это ты-то не простишь меня? – Зашедшись от злости, мать заговорила по-русски. – Ты, стало быть, думаешь, я сама запросто прощу тебе участие в бесчинствах перед Букингемским дворцом? – Откуда ты знаешь? – выдохнула в испуге Шарлотта. – Мария видела, как ты маршировала по Мэлл вместе с этими… Этими суфражистками! Мне так стыдно! Одному Богу известно, кто еще тебя там заметил. Если слухи дойдут до короля, нам всем откажут в приеме при дворе. – Понятно. – Шарлотта все еще переживала полученную пощечину и добавила ядовито: – Так тебя волновала не моя безопасность, а только семейная репутация? Мать выглядела растерянной и уязвленной. Влезла Мария: – Мы, естественно, беспокоились и о том и о другом. – А тебе, Мария, лучше бы помолчать, – сказала Шарлотта. – Ты уже достаточно наболтала своим длинным языком. – Мария поступила абсолютно правильно, – вступилась мать. – Как она могла не сообщить мне о подобных вещах? – Значит, ты не считаешь, что женщинам следует предоставить избирательное право? – Разумеется, нет, и ты должна думать точно так же! – Но я придерживаюсь другого мнения, – сказала Шарлотта. – И его высказываю. – У тебя не может быть своего мнения. Ты еще ребенок. – Этим всегда все кончается, не так ли? Я – еще дитя и ничего не понимаю. А кто несет ответственность за мое невежество? Предполагалось, что последние пятнадцать лет моим образованием занималась Мария, верно? И если я дитя, как ты считаешь, то это противоречит твоим же намерениям. Ты была бы вне себя от счастья, выдав меня к Рождеству замуж. А ведь есть девочки, которые уже в тринадцать лет становятся матерями независимо от того, замужем они или нет. Теперь в шоке была Лидия. – Кто рассказывает тебе о таких ужасах? – Уж конечно, не Мария! За всю мою жизнь она ни разу не говорила со мной о чем-то действительно важном. Как, впрочем, и ты сама. В голосе Лидии появились почти жалобные нотки. – Но у тебя нет надобности в подобных знаниях. Ты – леди. – Вот видишь! Ты сама подтверждаешь мои слова. Вы умышленно стремитесь держать меня в неведении. Но я не желаю оставаться невежей. – Я лишь хочу, чтобы ты была счастлива, – жалобно сказала мама. – Нет, не хочешь, – упрямо возразила Шарлотта. – Тебе надо, чтобы я стала такой же, как ты. – Нет, нет, нет! – вскричала вдруг Лидия. – Я вовсе не хочу, чтобы ты походила на меня! Нет! Она разрыдалась и бросилась вон из комнаты.