– Каким образом предполагается сохранить все в тайне? – Визит Орлова будет обставлен как частный. Если вы не против, Орлов станет вашим гостем на все время лондонского сезона. Вы представите его нашему светскому обществу. Если не ошибаюсь, ваша дочь должна дебютировать в свете? Он посмотрел на Лидию. – Вы совершенно правы, – ответила она. – Стало быть, вы так или иначе будете выезжать достаточно часто. Орлов же, как всем известно, холостяк, и притом весьма завидный жених. А значит, по миру распространится слух, что он ищет себе в Англии жену. И кто знает, быть может, даже найдет, а? – Превосходная идея! – Уолден внезапно ощутил, что начал получать от разговора удовольствие. Ему доводилось играть роль теневого дипломата при консервативных кабинетах Солсбери и Бальфура, но в последние восемь лет полностью отстранился от участия в международной политической деятельности. Теперь же у него появлялась возможность выйти на авансцену, и им овладела ностальгия по знакомому делу – захватывающему и поглощавшему всю твою энергию: по покрову тайны, по тонкому мастерству игрока, необходимому при переговорах, по столкновению индивидуальностей, по необходимости порой осторожно убеждать, а временами и откровенно угрожать. Он еще помнил, насколько непросто вести дела с русскими – партнерами капризными, упрямыми и самонадеянными. Но Алекс будет управляем. Когда Уолден женился на Лидии, на свадьбе присутствовал ее десятилетний племянник в матросском костюмчике. Позднее, обучаясь два года в Оксфорде, Алекс не раз гостил в Уолден-Холле во время каникул. Отец мальчика умер, и потому Уолден уделял ему куда больше внимания, чем любому другому юноше, и в знак признательности был вознагражден дружеским расположением со стороны наделенного живым умом молодого человека. Более благоприятной почвы для начала переговоров невозможно себе представить. «Думаю, мне будет сопутствовать удача, – подумал Уолден. – А это станет победой, настоящим триумфом!» – Если я правильно понял, вы готовы взяться за эту миссию? – спросил Черчилль. – Разумеется, – подтвердил Уолден. Лидия встала. – Нет-нет, не стоит беспокоиться, – сказала она мужчинам, тоже поднявшимся из кресел. – Я оставлю вас обсуждать политические дела без меня. Не желаете ли отужинать с нами, мистер Черчилль? – Увы, но мне еще предстоит деловая встреча в Лондоне. – Тогда, с вашего позволения, я откланяюсь. – И она пожала ему руку. Затем она вышла из «Октагона» – восьмиугольного зала, где семья обычно пила чай, прошла через большой вестибюль, еще один холл поменьше и оказалась в цветочной комнате. В тот же момент один из подручных главного садовника – она не знала его имени – вошел через дверь из сада с огромной охапкой тюльпанов, розовых и желтых, приготовленных к обеденному столу. Одной из наиболее привлекательных черт Англии в целом и Уолден-Холла в частности она всегда считала изобилие цветов. Для нее каждый день срезали свежие букеты утром и вечером, причем даже зимой, когда растения приносили из парников. Поскольку цветочная комната считалась как бы продолжением сада, рабочий приветствовал ее лишь легким прикосновением к кепке – он не должен был снимать ее перед хозяйкой, если только она не заговаривала с ним, – положил цветы на мраморный столик и удалился. Лидия села и с удовольствием вдохнула свежий, напитанный ароматами воздух. Эта комната как нельзя лучше подходила, чтобы успокоиться, а разговор о Петербурге ее расстроил. Она тоже запомнила Алексея Андреевича застенчивым маленьким мальчиком на своей свадьбе, но тот день остался в памяти и как самый несчастный в ее жизни. «Как странно было сделать своим святилищем именно цветочную комнату», – подумала она. В этом доме имелись комнаты для любой цели: они даже завтракали, обедали и ужинали в разных столовых; были помещения для игры на бильярде и хранения оружия; в специально отведенных местах стирали и гладили белье, варили джемы, чистили серебро, вывешивали охотничьи трофеи, держали вино, приводили в порядок костюмы… Только ее собственная часть дома состояла из спальни, гардеробной и гостиной. И все равно, когда ей хотелось покоя, она всегда приходила сюда, чтобы посидеть на жестком стуле, глядя на грубую каменную раковину умывальника и чугунные ножки мраморного столика. Но, как она заметила, у ее мужа тоже было свое заветное место: если Стивена что-то выводило из равновесия, он шел в оружейную комнату и читал книги об охоте. Итак, Алекс станет ее гостем на весь лондонский сезон. Они будут говорить о доме, о снеге, о балете, но и взрывах бомб тоже. И при виде Алекса она не сможет не вспомнить о другом молодом русском. О том, за кого так и не вышла замуж. Она не виделась с этим мужчиной девятнадцать лет, и все равно, стоило им сегодня в разговоре упомянуть о Санкт-Петербурге, как в памяти все ожило снова и ее кожа покрылась мурашками под тончайшим шелком надетого к чаю платья. Ему было девятнадцать, как и ей самой. Вечно голодный студент с длинными черными волосами, с лицом волка и глазами спаниеля. Он был тощим, как доска. При совершенно белой коже его тело покрывали мягкие темные волоски, нежные, словно юношеский пушок. А руки… У него были умные, чувственные руки. И сейчас она вдруг покраснела, но не от мыслей о его теле, а о своем, до сих пор выдававшем ее чувства, напоминавшем о пережитом наслаждении, сводившем с ума от желания и стыда. «Я была греховна, – думала она, – но я греховной и осталась, потому что больше всего на свете хотела бы повторить это». Лидия виновато вспомнила о муже. Она едва ли вообще когда-либо думала о нем, не чувствуя своей вины. Она не любила его, выходя замуж, но научилась любить сейчас. Он обладал стальной волей, но добрым сердцем, а ее просто боготворил. Впрочем, его обожание оставалось хотя и непрестанным, но сдержанным и неназойливым. В нем начисто отсутствовала та отчаянная страсть, которую она познала когда-то. Ей казалось, что он мог быть счастлив с ней только потому, что не догадывался, насколько дикой и безудержной может быть настоящая любовь. «Но ведь и я больше не стремлюсь к такой любви, – убеждала она сама себя. – Я долго привыкала обходиться без нее, и с годами это становилось все легче. Так и должно быть – мне уже скоро сорок!» Некоторые из ее подруг все еще подвергались искушениям, и кое-кто по-прежнему поддавался им. Разумеется, они никогда не рассказывали ей о своих интрижках, подспудно понимая, что она едва ли их одобрит. Но зато каждая охотно делилась сплетнями о других, и Лидия знала, что на некоторых вечеринках в загородных домах частенько зарождались… внебрачные отношения, скажем так. Однажды леди Джирард сказала Лидии снисходительным тоном опытной светской львицы, дающей совет молодой хозяйке дома: – Дорогая моя, если вы пригласили к себе погостить в одно и то же время виконтессу и Чарли Скотта, то просто обязаны поместить их в соседние спальни. Лидия поместила их в комнаты, находившиеся в противоположных концах дома, и виконтесса с тех пор больше ни разу не приняла приглашения посетить Уолден-Холл. Молва приписывала вину за подобный разгул аморальности покойному королю, но Лидия не верила этому. Он и вправду заводил подруг среди евреек и певиц, но это еще не означало, что он с ними распутничал. Он дважды гостил в Уолден-Холле – один раз еще будучи принцем Уэльским, а потом уже королем Эдуардом VII, – и его поведение неизменно оставалось безупречным. «Интересно, – думала она, – почтит ли нас когда-нибудь визитом новый король?» Конечно, принимать у себя монарха – огромная ответственность, но и не меньшее удовольствие сделать так, чтобы их дом выглядел как никогда красивым, подавать к столу самые изысканные блюда, какие только могло нарисовать воображение, и сшить двенадцать новых платьев ради всего лишь двух дней в конце недели. И если король к ним пожалует, он может даровать Уолденам вожделенное право специального доступа в Букингемский дворец в дни больших праздников через садовые ворота, чтобы они могли избегать ожидания в очереди из сотен карет, выстраивавшихся вдоль Мэлл[5]. Потом ее мысли перескочили на гостей, приехавших к ним в этот уик-энд. Джордж приходился Стивену младшим братом и, обладая схожим обаянием, был начисто лишен серьезности Стивена. Его дочери Белинде исполнилось восемнадцать, как и Шарлотте. Обеим девушкам предстоял в этом сезоне светский дебют. Мать Белинды умерла несколько лет назад, и Джордж женился снова, причем довольно поспешно. Его вторая жена Кларисса, будучи намного моложе его, обладала живым и непоседливым характером. Она подарила ему двоих сыновей-близнецов. И одному из них предстояло унаследовать Уолден-Холл, если только Лидия не сможет родить мальчика, пусть и довольно поздно. «Я могла бы, – думала она, – я еще вполне способна на это». Но зачать никак не удавалось. Приближалось время готовиться к ужину. Лидия вздохнула. Она ощущала себя вполне комфортно в платье, которое надела к чаю, и с волосами, расчесанными довольно-таки небрежно. Но теперь предстояло затянуться в корсет, а одной из горничных соорудить ей на голове высокую прическу. Она слышала, что сейчас многие молодые девушки наотрез отказывались носить корсеты. «Это хорошо, – размышляла она, – если твоя фигура от природы напоминает очертаниями восьмерку». А сама она была излишне худа не там, где нужно. Лидия встала и вышла наружу. Помощник садовника, стоя у розового куста, разговаривал с одной из горничных. Лидия ее узнала. Это была Энни, хорошенькая, полнотелая, но пустоголовая девушка с вечной улыбкой до ушей. Она стояла, сунув руки в карманы своего фартучка, подставив круглое лицо солнцу и смеясь в ответ на слова рабочего. «Вот вам, пожалуйста, девушка, которой корсет совершенно ни к чему», – подумала Лидия. На Энни сегодня была возложена обязанность присматривать за Шарлоттой и Белиндой, поскольку гувернантка взяла выходной. – Энни! – обратилась к ней хозяйка довольно резко. – Где наши молодые леди? Улыбка пропала с лица горничной, и она присела в книксене. – Никак не могу их найти, миледи. Помощник садовника постарался тихо улизнуть. – Мне кажется, ты не слишком усердно их ищешь, – заметила Лидия. – Немедленно займись этим. – Слушаюсь, миледи. – И Энни проворно направилась в сторону заднего двора. Лидия снова вздохнула. Девушек, конечно же, там нет, но не звать же горничную назад для нового выговора? И она пошла через лужайку, стараясь думать о вещах знакомых и приятных, чтобы спрятать подальше мысли о Петербурге. Отец Стивена, седьмой граф Уолден, распорядился когда-то посадить в западной части парка рододендроны и азалии. Лидии не довелось встречать старика, умершего до ее знакомства со Стивеном, но, судя по историям о нем, это был один из величайших столпов викторианского общества. И сейчас посаженные им растения расцвели во всем славном великолепии, сияя яркими, совсем не викторианскими красками. «Нужно заказать хорошему художнику пейзаж с домом, – подумала она. – В последний раз его писали, когда деревья в саду еще не успели достигнуть зрелости». Она оглянулась на Уолден-Холл. Серый камень южной стороны выглядел красиво и величественно под послеполуденным солнцем. По центру виднелся южный портал с отдельным входом. Дальше, в восточном крыле, располагались гостиная и несколько столовых, а позади них тянулись разного рода подсобные помещения: кухни, кладовки, прачечная, уходившие вдаль до самой конюшни. Ближе к ней, на западной стороне, находилась комната для утреннего чая, «Октагон», а в углу – библиотека. На западной стороне были устроены бильярдная, оружейная, ее любимая цветочная комната, курительная и контора управляющего имением. Хозяйские спальни второго этажа почти все выходили окнами на юг, основные спальни для гостей смотрели на запад, а комнаты прислуги, пристроенные над кухней, были ей сейчас не видны. Поверх второго этажа высилось абсолютно нереальное смешение башен, башенок и чердачных окошек. Фасад же представлял собой все буйство фантазии в лучших традициях викторианского рококо с каменными цветами и узорами, скульптурными мотками корабельных канатов, драконами, львами и амурами, с балконами и выступами, с пазами для установки флагов, солнечными часами и горгульями. Лидия обожала этот дом и была признательна Стивену за то, что в отличие от многих других отпрысков аристократических семейств он мог себе позволить содержать его в образцовом порядке. Она заметила, как Шарлотта и Белинда вышли из-за кустов по другую сторону лужайки. Энни их, разумеется, так и не нашла. На девушках были широкополые шляпы и цветастые летние платьица, но при этом черные школьные чулки и черные же туфли на низком каблуке. Поскольку Шарлотте вскоре предстоял первый выход в свет, Лидия иногда позволяла ей делать сложные прически и нарядно одеваться к ужину, но по большей части по-прежнему обращалась как с ребенком, кем дочь в ее глазах и оставалась, а мать не находила ничего хорошего в чересчур быстром взрослении детей. Кузины были полностью поглощены разговором, и Лидия подумала: «Интересно было бы узнать, что их так занимает?» О чем она сама разговаривала с подругами в восемнадцать лет? – задалась она вопросом, сразу же вспомнила юношу с мягкими волосами и нежными руками, и мысль осталась только одна: «Боже, пусть это навсегда пребудет моей тайной!» – Как ты считаешь, мы и в самом деле будем чувствовать себя по-другому, когда начнем выезжать? – спросила Белинда. Шарлотта уже не раз задумывалась об этом и потому сразу ответила: – Лично я – нет. – Но мы же станем взрослыми! – Не понимаю, как все эти приемы, балы и пикники могут помочь человеку повзрослеть. – Нам придется носить корсеты. Тут Шарлотта хихикнула: – А ты его хоть раз пробовала? – Нет, а ты? – Я свой примерила на прошлой неделе. – Ну и как ощущения? – Ужасные. Совершенно невозможно ходить прямо. – А как ты выглядела? Шарлотта описала руками полукруг, обозначая огромный бюст. Обе покатились со смеху. Но в этот момент Шарлотта заметила в отдалении свою матушку и сделала серьезное лицо в ожидании упреков, однако маму явно занимало что-то другое – она лишь чуть заметно улыбнулась девушкам и отвела взгляд в сторону. – И все равно это будет весело, – сказала Белинда. – Ты имеешь в виду сезон? Наверное… – с сомнением отозвалась подруга. – Вот только какой во всем этом смысл? – Встретить подходящего тебе молодого человека, само собой. – То есть искать будущего мужа? Они дошли до возвышавшегося посреди лужайки мощного дуба, и Белинда, несколько помрачнев, с размаху плюхнулась на скамейку под тенистым деревом. – Я вижу, ты действительно считаешь выезды в свет глупейшим занятием, не так ли? – спросила она. Шарлотта села рядом и поверх ровной травы оглядела южный фронтон Уолден-Холла. Расположенные с этой стороны высокие готические окна отражали клонившееся к закату солнце. Отсюда казалось, что дом спланирован внутри рационально и прямолинейно, тогда как в действительности представлял собой очаровательную неразбериху интерьеров. – Глупо на самом деле то, что нас заставили так долго ждать этого, – проговорила она. – Абсолютно не могу сказать про себя, будто мне так уж не терпится начать танцевать на балах, доставлять свои визитные карточки незнакомым мне людям и встречаться с молодыми мужчинами – я, вероятно, вполне могла бы вообще обойтись без всего этого, – но меня бесит, что со мной до сих пор обращаются как с несмышленой малышкой. Терпеть не могу ужинать в компании Марии. Она до крайности невежественна или просто притворяется. По крайней мере, когда сидишь в общей столовой, слышишь интересные разговоры. Папа рассказывает прелюбопытные истории. А все, что предлагает Мария, когда мне становится скучно, – это сыграть в карты. Но я уже не хочу ни во что играть. Любыми играми с детства сыта по горло. Она вздохнула. Разговор пока только расстраивал. Она посмотрела на безмятежно спокойное веснушчатое лицо Белинды, увенчанное рыжими кудряшками. У самой Шарлотты лицо имело овальную форму с чуть великоватым прямым носом и волевым подбородком, а волосы были темными и очень густыми. «Везет же Белинде! – подумала она. – Ничто ее не беспокоит. Ничто не вызывает по-настоящему сильных эмоций». Шарлотта тронула подругу за руку. – Извини, что наговорила тебе всего этого. – Ничего страшного, – снисходительно улыбнулась Белинда. – Меня просто всегда поражает твоя способность сердиться на то, чего ты не в силах изменить. Помнишь, как однажды ты решила, что хочешь непременно учиться в Итоне[6]. – Не было такого! – А вот и было. Ты устроила страшный переполох. «Если мой папа получил образование в Итоне, – говорила ты, – то почему мне это запрещено?» У Шарлотты этот эпизод совершенно изгладился из памяти, но звучало очень похоже на то, какой она была в десятилетнем возрасте. – Но разве ты сама ни разу не думала, что твоя жизнь может быть иной? Что ты вовсе не обречена на участие в этом лондонском сезоне, на непременное обручение с кем-то, а потом на замужество? – спросила она. – Конечно, можно закатить такой скандал, что всей семье придется навсегда уехать куда-нибудь в Родезию.