— Уже предпринял. И сожгу дотла все, к чему имеют отношение русские. Передай им: за каждый день, который я проведу без моей женщины и ребенка, своими жизнями заплатят русская женщина и русский ребенок, — рычу я сквозь стиснутые зубы. — Нет. Ты заходишь слишком далеко. Она же сама из русских. Из «Элиты». — Я ведь никогда не рассказывал тебе, какую участь Николай уготовил моему ребенку? В ответ тишина. — Он хочет сделать из него идеального бойца. С самого рождения воспитывать из него грозное оружие «Братвы». Чезаре закашливается. — Позволь, я позвоню Дмитрию. Дмитрий Свелта – один из членов верхушки «Братвы», имеющий связи в российском правительстве. Он такой же продажный, как и все. Но продажность я как-нибудь стерплю, а вот с откровенным безумием Николая не договоришься. — Николай много лет занимается этим с позволения «Братвы». Он создает их армию. — Неро, я могу поторговаться с ними насчет ребенка, но она - русская, — говорит Чезаре таким тоном, словно Уна – собственность Николая, которую можно купить или продать. Мои губы медленно растягиваются в улыбке. — Это моя женщина. Это мой ребенок. И я ни у кого не спрашиваю разрешения. Знаешь, как я поступлю? Только попробуй встать у меня на пути, старик, и я раскрою все твои секреты. Попытайся остановить меня - и станешь моим врагом. Передай мое сообщение Дмитрию, хорошо? — я завершаю звонок и, откинувшись на спинку сиденья, вдавливаю педаль газа в пол. — Значит, у нас война? — спрашивает Джексон. — Такая война, что русским и не снилась, — я киваю и смотрю на него. — Я зову тебя поучаствовать в кровавой бойне. Ты со мной? Джексон фыркает: — Как будто тебе нужно спрашивать?! Таких больных на голову только двое – я и ты. Мы вернем Уну. Когда она рядом, ты чертовски покладист. Я имею в виду, что соскучился по крови и трупам, но Чезаре сейчас здорово обосрался, — он смеется, а я качаю головой. Чезаре лучше поскорее выкарабкаться из собственного дерьма, потому что в данный момент я, не моргнув глазом, оторву его гребаную башку. Глава 23 Неро Джио сидит на пассажирском сиденье, и я почти физически чувствую исходящее от него напряжение. Обычно я прислушиваюсь к его советам, в конце концов, он рожден и воспитан в мафиозной среде. Он знает, как удержать власть в мафии и не потерять своего влияния. Но сейчас мне глубоко наплевать на мафию. Сейчас я все силы брошу на то, чтобы вернуть Уну. Мы останавливаемся у причала. Я выхожу из машины и вдыхаю соленый морской воздух. Прикурив сигарету, делаю затяжку, а потом наблюдаю, как выдыхаемый мною дым уносит ветер. Подходит Джио, и мы идем к небольшому лабиринту из грузовых контейнеров в центре порта. Ни на секунду не засыпающая во мне ярость заполняет внутреннюю пустоту, образовавшуюся после ухода Уны. Я направляюсь к облупившемуся темно-синему контейнеру и открываю висящую на ржавых петлях скрипучую дверь. Одинокая лампочка, свисающая с потолка, отбрасывает режущий глаз желтый свет на все, что внутри. Джексон и Девон уже здесь – стоят с каменными лицами. Джексон приветствует меня кивком. Девон несколько молод для капо. В отличие от Джексона, он вполне мог бы быть бизнесменом, банкиром или кем-то в этом роде, если бы не одно НО – этот молодой говнюк по-настоящему кровожаден. Джио – это мое второе «я», потому что мы знаем друг друга всю жизнь. Он единственный человек, способный обуздать меня, если я вдруг перегибаю палку, а это случается часто. Он – моя совесть, потому что у него есть моральные принципы. А Джексон и Девон – мои капо именно потому, что у них моральных принципов нет. Джексон делает шаг в сторону, и я вижу сидящих в углу двух человек, обнимая друг друга, они прижимаются к стене. — Ведите их сюда, — говорю я и достаю из кобуры пистолет. Джексон рывком поднимает на ноги женщину. Она тут же начинает плакать, и, захлебываясь от рыданий, тянется к ребенку. Девон подтаскивает ребенка. Теперь оба стоят передо мной на коленях. Мальчишке на вид лет двенадцать-тринадцать. — Снимите с них мешки. Джексон сдергивает с их голов мешки, и оба щурятся на свету. Женщине, наверное, чуть больше тридцати. Заплаканное лицо, прилипшие к щекам темные волосы. Парень светловолос, в отличие от матери. Он, конечно, обоссался от страха, но не плачет. Лицо бледное, глаза широко открыты, нижняя губа дрожит. Глядя на них, я понимаю, что должен что-то почувствовать, потому что даже для меня это слишком жестоко. Эти люди мне совершенно не знакомы. Они не забирали Уну. Они не хотят забрать моего ребенка. Возможно, глядя на этого пацана, я должен подумать: «А что, если бы это был мой ребенок?». Но у меня таких мыслей не возникает. Я не чувствую ничего, кроме холодной ярости. У меня есть единственное желание. Я хочу, чтобы Николай раз и навсегда понял, что я не перестану преследовать его и не прекращу проливать кровь невинных людей до тех пор, пока улицы Нью-Йорка не окрасятся в красный цвет. Я поднимаю руку с пистолетом, и тут же рядом встает Джио. — Неро, пожалуйста… Я бросаю на него гневный взгляд. — Мать твою, не нужно меня просить… Он приглаживает волосы и проводит ладонью по лицу. — Это не останется без последствий. Если ты переступишь эту черту, обратной дороги не будет, — Джио пытается убедить меня и переводит взгляд на стоящую перед нами женщину. Она отворачивается, обнимает сына и плачет. — На войне всегда есть потери, Джио. Пока я не верну Уну, война будет продолжаться, — подняв пистолет, я нажимаю на курок и стреляю мальчишке в голову. Женщина кричит, но мой второй выстрел заставляет ее замолчать. Мать и сын падают на пол, и под ними начинает растекаться лужа крови. Я убираю пистолет в кобуру, разворачиваюсь и выхожу, ожидая, что в сердце возникнет хотя бы слабое чувство вины. Но не чувствую ничего. Видимо, я ничем не лучше Николая. Но мне плевать. Глава 24 Неро Десять дней. Десять дней со дня отъезда Уны и семь дней безжалостных убийств русских женщин и детей. Чужая кровь должна была лечь на сердце тяжким грузом, но этого и близко нет. Чезаре умолял меня остановиться. Для принятия радикальных решений у него кишка тонка, ведь он считает, что все можно решить вежливым разговором. Но факт остается фактом – линию фронта очерчивают кровью. С помощью Рафаэля мне удалось сорвать «Братве» поставки оружия и наркотиков. Русские очень скоро начнут нуждаться в деньгах, и в рядах «Братвы» начнется разброд. Совершенно очевидно, что жизнь одной женщины и одного ребенка не стоят анархии в рядах организации. Остатки «Братвы» здесь, в Нью-Йорке, пожинают плоды моего гнева. Но и они отступают, бегут в Россию, потому что младший босс итальянской мафии объявил русским войну. У Николая нет слабостей. Уна для него – навязчивая идея, поэтому он никогда от нее не откажется. Если кто и может повлиять на Николая, так это остальные члены «Братвы», и вот на них-то сейчас я делаю упор. Я подношу к губам стакан с виски, одним глотком выпиваю обжигающую жидкость и наливаю еще. Сейчас два часа ночи, но мне не спится, я просто сижу за столом, уставившись на экран ноутбука, точнее на маленькую красную точку на карте. Маячок Уны. За последние девять дней она не покидала пределов одного помещения на базе Николая. Он держит ее взаперти? Или «жучок» обнаружен? Что если она мертва? Я сжимаю кулаки. Нет. Не может быть. Я собираюсь сделать очередной глоток, и тут мой телефон издает звуковой сигнал. Нахмурившись, я смотрю на дисплей и вижу, что мигает индикатор сработавшей сигнализации. Проникновение через пожарную дверь. Мои губы медленно растягиваются в улыбке, потому что я точно знаю – Николай, наконец, получил мое сообщение. Кроме меня в квартире никого. Джио собирался здесь остаться, но я отправил его в Хэмптон, потому что его нытье стало невыносимым. В вестибюле есть пара моих людей, еще двое в гараже, и на этом все. Уны здесь больше нет, защищать некого, и я распустил всех по домам. Я открываю ящик стола, достаю пистолет сорок пятого калибра, который всегда держу там, проверяю обойму и с громким щелчком загоняю ее на место. В нагрудной кобуре еще один – сорокового калибра. Если этого окажется недостаточно, то я в полном дерьме. Выключив настольную лампу, я погружаю кабинет во тьму. Глаза постепенно приспосабливаются к ней. В отблесках уличных огней вполне различима дверь. Я прижимаюсь спиной к стене рядом с ней и жду. Ничего не слышно. Хотя если здесь бойцы «Элиты», то я и не должен слышать. Наконец, дверная ручка медленно опускается. Я чувствую выброс адреналина в кровь, и мой пульс учащается. Дверь приоткрывается, и я в ту же секунду стреляю в образовавшуюся щель. Глухой стук упавшего на пол тела. Если их несколько, то эффекта неожиданности я лишился. Выглянув за дверь, я ощупываю глазами пространство, пытаясь заметить хоть какое-то движение. Что-то касается моей ноги, и я, резко опустив пистолет вниз, обнаруживаю Зевса, незаметного в темноте благодаря гладкой черной шерсти. На верхней ступеньке мелькает тень, я мгновенно стреляю и даже успеваю посмотреть, попал ли, когда в вестибюле слышится звук шагов. Приказываю Зевсу оставаться на месте и без промедления направляюсь в сторону вестибюля. Ярость, засевшая внутри, готова выплеснуться наружу. Эти ублюдки забрали у меня Уну, а теперь проникли в мой дом. Что-то словно обожгло мое ухо – мимо просвистела пуля. Я останавливаюсь у входа в кухню, с которого отлично просматривается холл. Мои годами тренированные рефлексы включаются самостоятельно. Два выстрела – два упавших тела. Каждая моя мышца напряжена до боли, дыхание превращается в чередование коротких вдохов и выдохов. Быстрым движением огибаю угол, и передо мной возникает мужская фигура. Мы одновременно поднимаем пистолеты и застываем на месте. — Неро, — приветствует меня знакомый голос. — Саша. Он ничего не отвечает. — Мне следовало догадаться. Я говорил ей, что тебе нельзя доверять. — Не надо говорить мне об Уне. Это ты погубил ее, — голос его звучит бесстрастно. Я делаю шаг вперед и вижу, как его палец ложится на курок пистолета. — Это почему же? — спрашиваю я. — Не потому ли, что она больше не хочет быть членом бойцовского клуба? На секунду его челюсть напрягается, а затем он приседает на корточки и, положив пистолет на пол, отталкивает его в сторону. Слабо понимая, что происходит, я повторяю его действия и не успеваю даже глазом моргнуть, как получаю от Саши удар в лицо. Пошатнувшись, делаю шаг назад, но он уже рядом и снова замахивается. Поигрывая мускулами и улыбаясь, я уворачиваюсь и бью его в живот. Даже не вздрогнув, он просто сбивает меня с ног. Мы оба падаем и катаемся по полу, обмениваясь ударами до тех пор, пока каждая клеточка моего тела не начинает кричать от боли. Вкус крови на языке сам по себе дарит некий кайф, а сейчас, в сочетании с жестокостью, которой я не испытывал по отношению к самому себе уже много лет, буквально сводит с ума. Оседлав Сашино тело, я бью его кулаком в горло. На долю секунды он перестает дышать, но потом наносит мне удар в почку, а следом второй – в висок. Оглушенный, я заваливаюсь на бок. В ту же секунду Саша оказывается на мне и сдавливает руками мое горло. Я луплю его по ребрам, по животу, по спине, везде, где только можно, но он, словно удав, продолжает душить меня. Дышать становится все труднее. Господи, это не человек. Это гребаный Терминатор. В порыве отчаяния я собираю последние силы и, жестко сжав его локоть, выворачиваю ему плечо. Раздаются приятный уху хруст вывихнутого сустава и болезненный хрип Саши. Хватка на моем горле ослабевает, и я, пользуясь моментом, отпихиваю своего противника в сторону, а сам отползаю. В глазах туман, и все двоится. Привалившись к стене, наблюдаю за Сашей. Он поднимается на колени и со всей силы ударяется плечом о барную стойку, пытаясь вправить сустав. В итоге он без сил падает на столешницу. И вот мы оба сидим – задыхающиеся, покрытые синяками и кровоточащими ссадинами. — Ты хорошо дерешься, — говорит он. — Спасибо. На минуту мы оба замолкаем. — Она еще жива? Саша поворачивает голову в мою сторону, его лицо лишено эмоций.